Новости    Библиотека    Энциклопедия    Карта сайта    Ссылки    О сайте   








предыдущая главасодержаниеследующая глава

А. Березина. Творческий путь Б. А. Бабочкина

"Если я имею право говорить об основной теме своего творчества, то этой основной темой я называю героическую жизнь нашего народа", - сказал Борис Андреевич Бабочкин 3 июля 1963 года в посвященной ему радиопередаче. Эти слова являются точным определением той идейно-художественной программы, которую Бабочкин осуществляет на протяжении почти пяти десятилетий своей жизни в искусстве.

Разумеется, "основная тема" не значит - единственная, тем более что в данном случае речь идет о художнике, круг интересов которого безгранично широк, а сила таланта и творческая энергия неисчерпаемы. И наряду с утверждением своей главной темы, темы романтики революции и героики современности, Бабочкин создает спектакли и образы, пафос которых в обличении пороков прошлого, в борьбе с их пережитками в настоящем. Играет ли он роль героя-современника, ставит ли спектакль о наших днях, создает ли исторический образ, возрождает ли к новой сценической жизни классическое произведение, он всегда смотрит на драматургический материал "свежими, нынешними очами", в идейном содержании пьесы, сценария, роли находит и акцентирует те мотивы, которые не могут не вызвать отклик в сердцах и мыслях сегодняшних зрителей.

Для того чтобы эти мотивы звучали с наибольшей полнотой и силой, Бабочкин умеет находить соответствующую им художественную форму, яркую, смелую, подчас неожиданную и всегда современную, точно выражающую его режиссерский или актерский замысел, который неизменно воплощает и развивает замысел автора.

Но как бы богат и разнообразен ни был арсенал выразительных средств, которые он применяет, какой бы остротой ни отличалась его интерпретация пьесы или роли, он никогда не изменяет принципам высокой художественной правды - основному закону реалистического искусства. Б. А. Бабочкин - художник-реалист не только по убеждениям и воспитанию, но и по самой природе своего таланта, по складу ума, по врожденным склонностям.

Вот почему, когда шестнадцатилетним юношей он приехал из родного Саратова в Москву учиться театральному искусству и был принят сразу в две студии - М. А. Чехова и И. Н. Певцова, - интуиция очень скоро подсказала ему правильный выбор дальнейшего пути.

В то время М. А. Чехов появлялся на занятиях крайне редко и все доверил своим "приближенным", создавшим в студии, по словам Бабочкина, "трудную, мучительную, монастырскую" атмосферу*. И схоластическим методам преподавания Б. А.Бабочкин предпочел занятия в студии "Молодые мастера", где обучение и воспитание будущих актеров происходило при непосредственном и постоянном участии И. Н. Певцова.

* (Б. А. Бабочкин. Заметки об искусстве актера, стр. 19.)

В "Заметках об искусстве актера" Б. А. Бабочкин пишет: "...Певцов был не только одним из самых великих актеров своего времени, но он был самым последовательным, самым убежденным реалистом в искусстве. Никогда не употребляя терминов системы Станиславского, он был ближе всех из известных мне артистов (включая и артистов Художественного театра) к великим реалистическим принципам Станиславского"*.

* (Б. А. Бабочкин. Заметки об искусстве актера, стр. 22.)

Человек высокой культуры, огромной эрудиции, тонкого художественного вкуса, И. Н. Певцов, работая со студийцами или молодыми актерами над пьесой, стремился прежде всего вскрыть ее идейный, философский смысл, добивался того, чтобы ученики поняли основные мысли, заложенные в произведении, почувствовали особенности его поэтического строя.

Певцов избрал для себя и предлагал своим ученикам самый трудный, но и самый благодарный путь к созданию образа - исчерпывающее, совершенное проникновение во внутренний мир героя и обстоятельства его жизни. На этом пути становятся ненужными, мелкими внешние приспособления, к которым часто прибегают в надежде уйти от себя актеры, видящие перевоплощение не в постижении глубинной правды образа, а лишь в мелких, поверхностных деталях, отличающих облик героя от облика его исполнителя.

Из неисчерпаемых глубин творческой мысли Певцова возникали такие несхожие между собой и такие "певцовские" образы, как Тот ("Тот, кто получает пощечины" Л. Андреева) и капитан Незеласов ("Бронепоезд 14-69" Вс. Иванова), Вышневский и Репетилов, Красильщиков ("Штиль" В. Билль-Белоцерковского) и профессор Бородин ("Страх" А. Афиногенова), и многие, многие другие. Трагизм без пафоса, драматизм без сантиментов, комедийность без нажима и грубости, умение показать силу и страстность скрытых, а не обнаженных чувств - вот те основы реалистического актерского искусства, в духе которых Певцов воспитывал своих учеников.

Еще одно драгоценное качество Певцова - его неугасимый интерес к жизни, к окружающей действительности, его чуткость к тому новому, что так бурно росло у него на глазах и что он с такой радостью впитывал всем своим существом. И эта его черта не могла не оказать влияние на молодежь руководимой им студии.

Бабочкин органически усвоил на всю жизнь гражданские и художественные принципы своего учителя. Стремление всегда быть в курсе современных событий, желание познавать жизнь во всех ее проявлениях в высшей степени свойственны Б. А. Бабочкину. Они стимулируют его творчество и по сей день, питают его искусство, делают его вечно юным, беспокойным.

В первый сезон своей актерской деятельности он выступал на сцене театра в Иванове-Вознесенске, куда в 1921 году приехала труппа студии "Молодые мастера" во главе с И. Н. Певцовым. В числе ролей, сыгранных Бабочкиным в этом сезоне, были такие, как Арвираг в "Цимбелине" и Ланчелот в "Венецианском купце" В. Шекспира, Медведенко в "Чайке" А. П. Чехова.

Следующие за ивановским сезоны (1922-1925 годы) Б. А. Бабочкин провел в Москве, играя сначала в Московском драматическом театре под руководством В. Г. Сахновского, а затем в Театре имени МГСПС. Потом опять периферия (Воронеж, Кострома, Самарканд) и, наконец, Ленинград, где Бабочкин проработал тринадцать лет с небольшим перерывом во время поездки в Харбин в сезон 1928/29 года.

Бабочкин никогда не был актером определенного амплуа, он сразу начал пробовать свои силы в самых разнообразных жанрах. И эти пробы почти всегда увенчивались успехом. В первое десятилетие своей театральной деятельности Бабочкин сыграл множество самых различных ролей в классических и советских пьесах; в числе последних особенно важно отметить Победоносикова в "Бане" Маяковского и Братишку в "Шторме" Билль-Белоцерковского.

Эти работы подвели Бабочкина к созданию образа Сысоева, ставшего этапным в его творческой биографии, - героя пьесы Вс. Вишневского "Первая Конная", поставленной А. Д. Диким на сцене Драматического театра Ленинградского народного дома. Роль Сысоева, забитого, темного царского солдата, выросшего в политически сознательного командира красноармейского полка, это - рождение героико-романтической темы в творчестве Бабочкина, определившей магистральную линию его актерских и режиссерских исканий и приведшей к Чапаеву.

В статье "Романтический театр", опубликованной в 1939 году, Б. А. Бабочкин писал: "...обычное старое представление о романтическом спектакле - это трико, плащ и шпага. Наша многогранная жизнь дает иное толкование романтики... мы должны показать не только мечтателя, но и уверенного, стойкого борца за мечту об освобождении человечества от всех физических и духовных пут старого мира... Хотелось бы видеть пьесы, в которых бы действовали люди активные, смелые, я бы сказал, активные мечтатели...". Стремление создать и воплотить современный романтический образ красной нитью проходит через все творчество Бабочкина - режиссера, Бабочкина - актера театра и кино.

Прямым продолжением темы героя пьесы Вс. Вишневского явилась роль Макара Бобрика, рабочего-железнодорожника, становящегося вожаком революционных солдатских масс в фильме "Первый взвод".

Эта роль была сыграна в кино через три года после солдата Сысоева и непосредственно предшествовала работе над образом Чапаева в знаменитом фильме братьев С. и Г. Васильевых, образом, создание которого принесло Б. А. Бабочкину такой грандиозный успех, такую небывалую популярность, что с момента появления фильма на экранах артист разделил со своим героем его легендарную славу. В представлении советских людей - от современников и соратников самого Василия Ивановича Чапаева до сегодняшнего подрастающего поколения - образ исторического, реально существовавшего героя гражданской войны навсегда слился с его художественным воспроизведением в фильме - с образом Чапаева - Бабочкина.

Это необычайное явление объясняется прежде всего тем, что Чапаев, каким он проходит по страницам повести Д. А. Фурманова и созданного на ее основе сценария, каким в исполнении Бабочкина его знают кинозрители всего мира, это - незабываемо яркая индивидуальность, в которой высочайший революционный героизм не исключает самых обыкновенных человеческих слабостей.

Чапаев Бабочкина открыл зрителям романтику революции, показал ее героя многогранно, всесторонне. Герой фильма удивительно точно отвечал духовным запросам народа, желавшего увидеть, познать человека революции, очищенного от ложной патетики, схематичности - недостатков, которыми часто страдали персонажи произведений, посвященных историко-революционной теме.

Сила таланта Бабочкина, неизменно присущее ему чувство меры и художественной правды уберегли его и от натуралистически бытового, и от условно патетического решения образа Чапаева. Помогли ему в этом и реалистический стиль самого сценария, и режиссеры фильма С. и Г. Васильевы.

Бабочкин до мельчайших подробностей изучил характер своего героя, понял подчас скрытый ход его мыслей и проник в лабиринт его душевных переживаний, овладел его привычками, а главное - горячо полюбил этого человека. И вот созданный актером образ, исторически верный и вместе с тем глубоко современный, в течение тридцати с лишним лет живет на экране подлинной, большой человеческой жизнью, продолжая волновать миллионы сердец...

"Фильм века" - так назвал свою статью в "Известиях" (7 августа 1962 года), посвященную новому рождению "Чапаева" на экранах страны, видный советский кинокритик Р. Юренев. Автор считает одним из главных достоинств "Чапаева" свежую гуманистическую направленность произведения и глубокую человечность его героя. Вот как описывает критик Чапаева - Бабочкина:

"Тонкая фигурка, глуховатый голос, быстрый взгляд, щеголевато закрученный ус... это ли богатырь, легендарный народный герой? Да, именно это легендарный народный герой! Такова духовная сила, кипящая в этом стройном, сильном, стремительном человеке. И именно русский герой, и революционный герой.

...Чапаев - сын своего времени - близок нам и сейчас. Он доступен, понятен нашим сердцам своей человечностью. Он поучителен и интересен своей целеустремленностью. Он величав и бессмертен своим революционным пафосом. Он народен...

..."Чапаев"... учит ясности, целесообразности, гармоничности художественных средств, вниманию к человеческому образу, сочетанию монументальности и гуманизма".

В последнем из цитируемых абзацев речь идет о фильме в целом, но сказанное может быть полностью отнесено и к Бабочкину - Чапаеву, и к творчеству Бабочкина вообще.

Гуманизм, внимание к человеческой личности составляют основу актерского и режиссерского искусства Бабочкина, выразительным средствам которого присущи ясность и гармоничность.

"Успех фильма все же решил сценарий", - писал Б. А. Бабочкин, вспоминая работу над "Чапаевым".

К сожалению, сценарии последовавших за ним фильмов, в которых Бабочкин также играл роли героев революции, не были такими совершенными и не давали артисту таких блестящих возможностей, какие заключал в себе сценарий "Чапаева". Тем не менее роли большевика Андрея в фильме "Подруги" и Алексея в "Друзьях" интересны как попытка воплощения той же героико-революционной темы в образах, совершенно иного, нежели Чапаев, плана.

Фильм "Друзья" (1938 год) был посвящен памяти С. М. Кирова и отображал его деятельность в период установления Советской власти на Северном Кавказе.

Сам Бабочкин не был вполне удовлетворен исполнением роли Алексея, справедливо считая, что ни в сценарии, ни в фильме исторический образ Кирова не получил достойного воплощения. Все же в герое фильма зрители узнавали черты характера и внешний облик Сергея Мироновича; по отзывам критики, Бабочкину удалось раскрыть "внутреннее существо этого замечательного большевика... передать его беззаветную отвагу в борьбе за дело партии, его ненависть к врагам революции, сиянье его улыбки, которую он дарил друзьям"*.

* (Е. Катерли. "Друзья". "Ленинградская правда" от 5 ноября 1938 года.)

Б. А. Бабочкин, начав сниматься в кино, не прекращал работы в театре. С 1932 года он артист Ленинградского академического театра драмы. В один из старейших и знаменитейших театральных коллективов страны он пришел на пороге своей артистической зрелости, художником, который еще не стал законченным мастером, но который уже избрал свой путь в искусстве. Первой ролью, сыгранной Бабочкиным на академической сцене, была роль Чацкого в "Горе от ума" А. С. Грибоедова.

По мнению тогдашней прессы, спектакль, поставленный народным артистом РСФСР Н. В. Петровым, не был победой театра. Режиссера обвиняли в том, что он излишне "облегчил" спектакль, придав бессмертной комедии несколько водевильное звучание, что он ослабил пафос ее сатирического обличения, не раскрыл глубокого социального значения многих образов. Не получило безоговорочного признания и исполнение Бабочкиным центральной роли. "Страсти разгорались в основном вокруг Бориса Бабочкина... У него были горячие защитники, но были и ожесточенные критики", - вспоминает Н. В. Петров в книге "50 и 500". Там же он рассказывает о замысле своей постановки "Горе от ума" и интерпретации образа Чацкого:

"Роль Чацкого я решил поручить молодому актеру Борису Бабочкину, который незадолго до того поступил к нам в театр. Меня увлекла мысль раскрыть образ Чацкого не в традиционной трактовке, а несколько двинув вперед жизнь этого образа, вскрыв в нем тенденции революционных демократов. Лучшего исполнителя для такого решения образа Чацкого, чем Бабочкин, я не видел, и стал убеждать Бориса Андреевича взять эту роль. Не сразу он дал свое согласие, так как очень уж неожиданно было это предложение, но, согласившись, вложил много энергии и творческого труда в свою работу и смело утвердил новое решение образа Чацкого...

...Общее звучание спектакля было не тяжелое академическое, а скорее остросатирическое, чему очень способствовало любопытно придуманное сценическое оформление, сделанное Акимовым, и исполнение Бабочкиным роли Чацкого"*.

* (Н. В. Петров. 50 и 500. М., ВТО, 1960, стр. 334, 343, 344.)

Если исполнение Бабочкина было и не вполне совершенным, то замысел режиссера и актера отказаться от котурн, сделать Чацкого более простым, реалистически достоверным и тем самым приблизить к современности, несомненно, сыграл положительную роль в решении этого спектакля и в творческой биографии артиста.

Значительно сложнее оказалась для Бабочкина его следующая роль в театре - Самозванец в пушкинском "Борисе Годунове". "Мне хотелось ощутить тот буйный вихрь, который уносит с собою Отрепьева и превращает его в названного Димитрия. Мне хотелось найти ту стихийность характера Гришки, которая сделала его одной из самых загадочных фигур нашей истории. И вместе с тем мне хотелось найти краски для передачи своеобразного русского лиризма, который прорывается в этом образе и придает ему особую пленительную пластичность", - писал Бабочкин перед премьерой "Бориса Годунова" в Ленинградском академическом театре драмы*.

* ("Красная газета" от 13 января 1934 года. Вечерний выпуск. Ленинград.)

Все это артисту удалось вполне - роль Самозванца явилась его безусловной и крупной творческой победой. И удалось потому, что он сумел точно и последовательно прочертить линию внутреннего движения характера, развивающегося в "буйном вихре" исторических событий, вознесших на царский трон безвестного инока.

Вслед за Самозванцем Бабочкин играет на сцене того же театра такие разноплановые роли, как царевич Алексей в "Петре I" А. Н. Толстого, Кастальский в "Страхе" А. Н. Афиногенова и Хлестаков.

Из напечатанной в этом сборнике "Заметки об искусстве актера" видно, какой вершиной актерского искусства считал Бабочкин творчество М. А. Чехова, как высоко ценил он исполнение роли Хлестакова этим гениальным артистом. И молодой актер начал репетировать эту роль, когда в его памяти еще свежи были воспоминания о замечательном Хлестакове - Чехове.

Можно было бы предположить, что он пойдет в ее трактовке по стопам своего любимого мастера. Но этого не случилось. Хлестакова Бабочкин играл по-своему и вместе с тем очень по-гоголевски, создавая, по словам Адриана Пиотровского, образ "молодого человека, почти мальчика, простодушного, наивного, увлекающегося, веселого и необычайно пустого"*. Следуя указаниям автора, артист не старался делать смешным Хлестакова, комизм образа естественно возникал из событий пьесы, течению которых исполнитель отдавался с неподдельным увлечением и полной верой в их реальность.

* (Адр. Пиотровский. "Ревизор" в Ленинградском академическом театре драмы. "Советское искусство" от 5 июля 1936 года.)

Годы пребывания в Ленинградском академическом театре драмы, исполнение на его сцене таких ролей, как Чацкий, Хлестаков, Самозванец, Белогубов, были для Бабочкина высшей школой воплощения классических образов. Каждую из этих ролей артист осмысливал по-своему, в каждой открывал нечто новое для себя и для зрителей.

Нельзя не упомянуть, что в этот период актер вновь встретился в театре со своим учителем И. Н. Певцовым и это имело благотворное влияние на его творчество.

Казалось, творческая судьба молодого артиста, с успехом игравшего центральные роли на сцене одного из лучших театров страны, нашедшего понимание и поддержку со стороны режиссуры и некоторых ведущих мастеров труппы, сложилась как нельзя более удачно. На самом же деле работа в Ленинградском академическом театре драмы не полностью удовлетворяла Бабочкина. Прославленная Александринская сцена оказалась тесной для молодого художника с бурным темпераментом, ясно понимавшего, какую ответственность за судьбу советского театра несет его поколение.

Ни репертуар театра (хотя в нем порой блистали спектакли такого высокого гражданского звучания, как "Бронепоезд 14-69" Вс. Иванова, "Чудак" А. Афиногенова и особенно его "Страх" (с И. Н. Певцовым в роли профессора Бородина и Е. П. Корчагиной-Александровской в роли Клары), ни общая обстановка в коллективе, не спаянном единством идейно-художественных позиций (что объяснялось наряду с другими причинами довольно частой сменой главных режиссеров), не способствовали всестороннему и полному выявлению творческих возможностей молодого артиста, мечтавшего и чувствовавшего себя в силах воплотить большую, основную тему современности. За все четыре года работы в Ленинградском академическом театре драмы Б. А. Бабочкину не удалось сыграть такой роли героя-современника, которая явилась бы новым шагом на пути, начатом "Первой Конной" и с выдающимся успехом продолженном в кинематографе созданием образа Чапаева.

Все это и привело Бабочкина к решению покинуть академическую сцену и перейти в коллектив молодого театра, родившегося в годы революции, носящего имя одного из своих создателей, - Большого драматического театра имени Максима Горького.

Одной из причин, повлиявших на это решение была, несомненно, и смерть И. Н. Певцова (в октябре 1934 года). Эту утрату Бабочкин переживал особенно тяжело и остро: ведь он потерял учителя, старшего друга, внимательно и любовно следившего за его творческим развитием, искренне радовавшегося его успехам, помогавшего перенести горечь неудач и разочарований...

И. Н. Певцов, сразу, с первых встреч, поверивший когда-то в актерский талант молодого Бориса Бабочкина, в дальнейшем угадал в нем и задатки будущего режиссера: перед самой смертью, вернувшись после длительного перерыва к режиссерской деятельности, он пригласил своего ученика участвовать в работе над постановкой "Кукольного дома" Ибсена. Иллариону Николаевичу не удалось, однако, даже начать репетиционную работу с актерами. Он успел лишь рассказать о своем идейном замысле, наметить в самых общих чертах режиссерское решение будущего спектакля.

Безвременная смерть Певцова поставила перед Бабочкиным, в то время уже известным актером, но совершенно неопытным режиссером, почти неразрешимую задачу.

И все же в 1936 году на Малой сцене Ленинградского академического театра драмы состоялась премьера "Кукольного дома" в постановке Б. А. Бабочкина. Спектакль получил признание зрителей и театральной прессы, которая в общем весьма положительно отнеслась к работе режиссера-дебютанта. Это было вполне справедливо - уже в этом спектакле Бабочкин показал себя талантливым постановщиком, владеющим основами режиссуры. Пожалуй, больше всего сказался его профессионализм в работе с актерами, в умении глубоко и психологически тонко анализировать образы, в чутком понимании индивидуальности каждого исполнителя, в умении найти соответствующий этой индивидуальности, наиболее выразительный рисунок роли.

Постановка "Кукольного дома" вошла в биографию Бабочкина как первая страница новой главы - главы о его режиссерском творчестве. Следующие страницы были вписаны в эту главу спектаклями, которые Б. А. Бабочкин поставил на сцене Большого драматического театра. Именно здесь его режиссерское искусство приобрело черты уверенного профессионализма, хотя он и начал свою деятельность в этом театре в качестве актера, а не режиссера.

В Большом драматическом театре Бабочкин вновь встретился с А. Д. Диким, который сразу же поручил ему главную роль в своей новой постановке - пьесе В. Киршона "Большой день". Это было в сезон 1936/37 года. Героям-летчикам посвящали свою новую работу драматург и театр.

Сейчас, разумеется, мы видим, каким наивным было изображение войны в пьесе Киршона, каким триумфальным шествием представлялся в то время наш путь к победе. Пьеса страдала и недостатками чисто драматургического характера, автора справедливо упрекали, например, в схематизме некоторых образов, в надуманности ряде ситуаций.

Спектакль, по общему признанию, был значительно выше пьесы. Бабочкину удалось преодолеть явное несовершенство драматургического материала и создать образ, волновавший тогдашнего зрителя, образ, непосредственно предшествовавший целой плеяде героев фронта и тыла, созданной на советских сценах в годы Великой Отечественной войны.

В 1937 году Б. А. Бабочкин был назначен главным режиссером Большого драматического театра. Перед новым руководителем стояла нелегкая задача - вернуть театру его былую славу, которая тогда - во втором десятилетии его существования - заметно потускнела. Конечно, начинать решение этой задачи нужно было с обновления репертуара, с поисков произведений, сильных своей высокой идейностью, своим гражданским пафосом.

Пьеса молодого драматурга В. Ротко "Кубанцы" по идейному содержанию, по масштабу происходящих в ней событий была созвучна творческим требованиям театра и режиссера. Впервые Бабочкину представлялась возможность разработать современную героическую тему как режиссеру. Поставленный им спектакль был проникнут духом революции, которая, как очистительная гроза, прогремела над далекой казачьей станицей, совершив переворот в душах ее обитателей, в корне изменив судьбы людей.

Если первая режиссерская работа Бабочкина - постановка психологической драмы Ибсена - требовала глубины проникновения во внутренний мир человека, лирической тонкости, то во втором своем спектакле режиссер должен был проявить иные качества: яркий темперамент, богатство фантазии, изобретательность в построении больших и сложных народных сцен. В спектакле "Кубанцы" уже ощущалось то, чем особенно сильна режиссура Бабочкина, - определенность и целостность творческого замысла, точность в выборе средств его воплощения.

Постановка Бабочкиным "Дачников" Горького на сцене Большого драматического театра в 1939 году справедливо расценивается как выдающееся завоевание советского театра. Именно с этой постановки начинается глубокое прочтение "Дачников" в советское время. Этот спектакль был настоящим открытием.

Публикуемая в настоящем сборнике статья Бабочкина содержит глубокий и всесторонний анализ "Дачников", дающий ясное представление о режиссерском замысле, который был полностью реализован в спектакле.

Спектакль "Дачники" органически сочетал в себе романтику и сатиру, тончайший лиризм и яркую комедийность, бытовую достоверность и глубокую психологическую правду. И главное, чем увлекал, захватывал зрителей спектакль, - это подлинная революционность, проявляющаяся не только в откровенных (насколько позволяли цензурные условия того времени, когда была написана пьеса, - 1904 года) призывах Марьи Львовны к деятельности во имя счастья народа, не только в бунтарстве Варвары Михайловны и Власа, но и в страстном, гневном протесте против пошлости, житейской грязи, мелких мещанских идеалов сытости и обывательского благополучия.

Самым непримиримым, самым яростным обличителем мещанских пороков является в пьесе Влас. Таким он был и на сцене Большого драматического театра в исполнении самого Бабочкина.

Многие критики видели в образе Власа - Бабочкина черты молодого Горького. Известный исследователь творчества драматурга Ю. Юзовский писал: "Широкополая шляпа, размашистая походка, размашистые движения сильных рук, манера несколько откидываться назад и встряхивать волосами во время речей (оживший серовский портрет Горького) - все это придает фигуре Власа действительно горьковское обаяние. Кроме того, многие речи и реплики Власа, его обличения, его знаменитые стихи действительно написаны Горьким как будто от своего собственного лица, и Бабочкин доносит этот горьковский голос. В то же время ощущаются у Бабочкина внутренний размах его героя, какая-то удаль, дерзость, дерзание молодости, которая на все способна, ничего не боится, на все готова решиться. Вся эта фигура исполнена романтического порыва, и оттого что здесь романтическое начало, не чувствуется в речах и репликах у Бабочкина даже намека на резонерство, так раздражающее у других виденных нами Власов"*.

* (Ю. Юзовский. "Дачники" М. Горького", В кн. "Дачники". Материалы и исследования". М., ВТО, 1947, стр. 39.)

Если к этому прибавить, что и некоторые черты внешнего сходства с молодым Горьким, и романтический порыв Власа, переживающего пору своей первой любви, и истинно русскую широту души, и остроту ума, - что все это стало как бы второй натурой самого актера, его собственным мироощущением и собственной манерой поведения, то мы поймем закономерность поистине выдающегося успеха, который в спектакле "Дачники" Бабочкин-исполнитель делил с Бабочкиным-режиссером.

Зрелость его режиссерской мысли, прогрессивность мировоззрения сказались в глубине, точности и современности прочтения пьесы Горького. Талант и мастерство режиссера проявились в создании стройного актерского ансамбля и необычайной гармоничности всего спектакля, чему в большой степени способствовали декорации художника А. Ф. Босулаева. Стиль оформления как нельзя более отвечал замыслу режиссера - показать пустоту, пошлость, грубость жизни "дачников" на фоне извечной красоты и поэтичности русской природы. Большое свободное сценическое пространство позволяло режиссеру строить самые разнообразные и очень динамичные мизансцены.

Но самым главным достоинством спектакля "Дачники" был блестящий ансамбль исполнителей: Басов - В. Меняйлов, Суслов - В. Софронов, Юлия - О. Казико, Влас - Б. Бабочкин, Варвара - В. Кибардина, Соня - В. Осокина и другие, к которым при возобновлении спектакля в 1949 году прибавились Шалимов - А. Жуков и Двоеточие - В. Полицеймако.

Второе рождение спектакля сопровождалось таким же успехом, как и премьера 1939 года. Как и десять лет назад, ему аплодировали не только ленинградцы, но и москвичи.

В 1951 году Б. А. Бабочкин на сцене Софийского народного театра в Болгарии вновь поставил "Дачников". По свидетельству режиссера и по многочисленным отзывам прессы, проблемы горьковской пьесы и спектакля для болгарских зрителей были проблемами современными, животрепещущими. Так, например, вопрос о судьбах интеллигенции, вопрос: с народом и для народа или против него - чрезвычайно актуальный в России предреволюционных лет, - в 30-40-х годах, естественно, утратил свою остроту для советских людей, но со сцены театра молодой Болгарской республики, только что вступившей на путь социалистического развития, этот вопрос прозвучал как современная, злободневная проблема. Монологи Марьи Львовны, реплики Власа, разрыв с "Дачниками" Варвары служили для болгарской интеллигенции прямым руководством к действию.

Артистка Софийского народного театра, лауреат Димитровской премии Т. Массалитинова писала о постановке "Дачников":

"Спектакль зазвучал сурово... по-горьковски, сильно, страстно, остро, ставя зрителя лицом к правде, не оставляя у него никаких сомнений в том, на чьей стороне эта правда.

Нам, артистам Народного театра, да и всей публике стало совершенно ясно, что такое политическое звучание в классическом спектакле и как метод социалистического реализма доводит до предельной яркости характерные социальные черты каждого образа..."

"Дачники" в постановке Бабочкина приобрели широкую популярность у болгарских зрителей и с огромным успехом прошли в Югославии во время гастролей Софийского народного театра.

Вскоре после "Дачников" Бабочкин увлекся пьесой, в системе образов которой положительное начало отсутствовало совершенно. Это было произведение молодого драматурга А. Копкова "Царь Потап". Мрачный колорит, обнаженная, беспощадная правда образов встретили резко отрицательное отношение к пьесе со стороны организаций, ведавших репертуаром. Они в течение нескольких лет не допускали "Царя Потапа" на сцену. Театру, и в частности Бабочкину, пришлось приложить немало сил и энергии, чтобы это произведение увидело свет рампы.

Действующие лица пьесы - члены огромной семьи кулака-хуторянина Потапа Урлова, в которой все ненавидят друг друга, в которой власть денег, жажда наживы несут разрушение и гибель (события происходят в 1913 году). В литературном варианте пьеса кончается тем, что Потапа Урлова убивает один из его сыновей. В Большом драматическом театре спектакль завершался грандиозным пожаром, в котором погибало все накопленное Потаном добро. В этом финале гибель "Потапова царства" символизировала близкую гибель породившего его общественного строя. Финальная сцена пожара, поставленная с большой изобретательностью и техническим блеском, производила сильное впечатление и воспринималась как закономерное завершение истории урловской семьи. Именно такой символический финал служил наиболее отчетливым выражением идейно-художественного замысла постановщика спектакля.

Пьеса "Царь Потап" была поставлена за год до Великой Отечественной войны, и ее сценическая жизнь преждевременно оборвалась. Но в историю Большого драматического театра этот спектакль вошел как одна из удач его талантливого коллектива.

Постановка "Царя Потапа" завершила период деятельности Бабочкина в Ленинградском Большом драматическом театре. В 1940 году он переехал в Москву, вступив в труппу Театра имени Евг. Вахтангова.

Дебют артиста на вахтанговской сцене состоялся в малоблагоприятных условиях. Бабочкину предложили центральную роль в спектакле "Учитель". Спектакль уже был поставлен, и его нужно было "спасать", так как театру не удалось подняться над уровнем пьесы С. Герасимова, грешившей надуманностью ситуаций и схематизмом образов. Бабочкин, во многом "дописавший" роль, вложивший в нее живую человеческую душу, оказался все же одинокой фигурой и невольно наводил на мысль, высказанную критиком М. Бурским: "...драматургическая "вискозная" ткань спектакля, сотканная из литературных представлений о людях, расползлась при появлении на сцене живого человека. Может быть, тогда не следовало вводить в спектакль Бабочкина?"*.

* ("Советское искусство" от 15 декабря 1940 года.)

Значительно интереснее раскрылся характер нашего современника, его героико-романтическое начало в последующих созданиях Бабочкина - в образах советских людей, пришедших на сцену и экран как бы прямо из гущи боя, из трагической и суровой действительности военных лет. В творчестве Бабочкина они явились новым этапом развития революционно-героической, "чапаевской" темы, но в том современном ее преломлении, начало которому было положено образами майора Кожина в пьесе Киршона и инженера Кузнецова в кинофильме "Большие крылья" (1937 год).

В годы Великой Отечественной войны Бабочкин работал преимущественно в кино, работал интенсивно и плодотворно.

Свою артистическую молодость он провел в Ленинграде, там вступил в пору творческой зрелости; работа на сцене ленинградских театров и на студии "Ленфильм" принесла ему большой успех ("Чапаев", "Дачники"). Поэтому естественно было, что именно он сыграл главную роль в первом художественном фильме, посвященном героям-ленинградцам, - в "Непобедимых" С. Герасимова и М. Калатозова.

Образ Родионова - сильного, мужественного человека, талантливого инженера, разработавшего конструкцию нового мощного танка, раскрывал непоколебимую стойкость советских людей - защитников города Ленина. По верному замечанию одного из рецензентов фильма "Непобедимые", "Родионов - это человек второго поколения нашей революции, и его образом Бабочкин как бы утверждает преемственность между характерами отцов, завоевавших отчизне свободу, и детей, которым выпала доля отстаивать ее сейчас, в дни великой войны"*.

* (А. Кривицкий. "Героический Ленинград". "Красная звезда" от 27 января 1943 года.)

Вместе с инженерами и рабочими своего завода, вместе со всеми ленинградцами Родионов просто и естественно, как нечто само собой разумеющееся, совершал великий подвиг, напрягая все силы, чтобы в страшные дни блокады продолжать работу с удвоенной энергией. В выдержке и спокойствии Родионова - Бабочкина не было ничего показного, наигранного, искусственного; зритель не простил бы здесь малейшей фальши, справедливо говорит тот же рецензент "Непобедимых"...

В кинофильме "Фронт" и в пьесе того же названия А. Корнейчука на сцене Театра имени Евг. Вахтангова Бабочкин играл генерала Огнева. По сравнению с пьесой сценарий давал исполнителю больше возможностей для раскрытия характера талантливого полководца. Но и сценический образ, в который Бабочкин перенес многое из найденного им в фильме, явился большой творческой удачей артиста. Актер воплотил в своем герое черты современного советского военачальника - смелого, мужественного, умного, интеллигентного в лучшем смысле слова, те качества, которые противопоставляет Огнев самовлюбленному самодуру Ивану Горлову.

Другой, тоже очень современный, но совсем не похожий на Огнева образ создал Бабочкин в фильме "Родные поля", постановка которого (совместно с А. Босулаевым) была его дебютом в кинорежиссуре.

Писатель П. Павленко так оценил режиссуру фильма: "Режиссерский почин Бабочкина и Босулаева, несомненно, внесет много плодотворного в искусство кинорежиссуры. Фильм "Родные поля" будет смотреться, как живая жизнь, а не пробегаться равнодушным взглядом. Радостно чувствовать эту простую и правдивую силу нового фильма... Глубокое ощущение советской жизни и смелое ее изображение - вот главные достоинства картины. Она создана - и поставлена, и сыграна - большим художником-патриотом..."*. Примерно такие же отзывы дали и другие рецензенты фильма, а в постановлении, принятом Художественным советом студии "Мосфильм", говорилось: "Первая работа Б. Бабочкина и А. Босулаева как режиссеров-постановщиков увенчалась полным успехом. В дальнейшем можно ожидать от них новых талантливых работ".

* (П. Павленко. "Родные поля". "Красная звезда" от И февраля 1945 года.)

Главное достоинство фильма, новизна интерпретации темы заключались в том, что авторы "Родных полей" увидели в повседневном труде колхозников красоту и поэзию высокого подвига, творимого простыми людьми. И одним из них, "первым среди равных", был председатель колхоза Иван Выборное - Бабочкин. Рецензент Н. Коварский считал, что герой фильма был "главной удачей и сценария*, и режиссуры, и актера... Как удивительно ярко и наглядно раскрыт в этом образе рост русского крестьянина в эпоху, когда страна стала великой Советской державой. И вместе с тем этот характер не утерял своего национального своеобразия - ни великолепного чувства юмора, ни практичности, ни жизнелюбия, ни дара точного и острого слова.

* (Это был дебют известного впоследствии сценариста М. Папавы.)

Роль эта как будто специально была написана для Бабочкина. Я не знаю в нашем кино ни одного актера, который с такой выразительностью и остротой умел бы раскрывать умственный и моральный мир героя, как Бабочкин... Каждая реплика возникает в его исполнении, как результат сложной и напряженной мысли, и зритель постепенно входит в интеллектуальный мир героя и знает о нем все, даже то, что он не высказывает вслух"*.

* ( Н. Коварский. "Родные поля". "Литературная газета" от 17 февраля 1945 года.)

Замечательного искусства раскрывать подтекст роли Бабочкин-режиссер добился и от большинства исполнителей фильма. "Отсюда новый в нашей кинематографии (исключая картины С. Герасимова, который ищет решения тех же задач) диалог на полуфразах, внешне обыденный, но полный внутреннего динамизма", - писал критик Н. Абрамов*.

* ("Советское искусство" от 13 февраля 1945 года.)

Тема воинской дружбы раскрывалась в пьесе М. Светлова "Бранденбургские ворота", поставленной Бабочкиным на сцене Театра киноактера в 1946 году. И в режиссерском решении спектакля, и в обрисовке характера капитана Шипова, роль которого он играл, Бабочкин доносил до зрителя стихию того мужественного лиризма, который свойствен таланту Светлова - поэта и драматурга.

Годы Великой Отечественной войны и начало послевоенного периода в творчестве Б. А. Бабочкина ознаменованы созданием спектаклей, кинофильма и исполнением ролей, воплощающих современную героическую тему во всем ее богатстве и многогранности.

И как бы завершающей ступенью этого периода его творческой биографии явились спектакли, поставленные им на сцене Софийского народного театра, - "Разлом" Б. Лавренева, "Лейпциг, 1933" Л. Компанейца и Л. Кронфельда и уже упоминавшиеся "Дачники" М. Горького.

Год, проведенный Бабочкиным в Болгарии, оставил глубокий след в жизни болгарского театра. Об этом свидетельствуют многочисленные высказывания болгарских артистов, режиссеров, историков театра, политических деятелей. Работая в театре над постановками, а также в лекциях и беседах с театральными деятелями Болгарии, Бабочкин разъяснял принципы методе социалистического реализма, основы системы Станиславского.

Болгарская пресса единодушно отмечала, что постановка спектакля "Разлом" Б. Лавренева доносила до зрителей дыхание великого Октября, будила в них высокие гражданские чувства.

Крупным событием в театральной жизни Болгарии явилась осуществленная Бабочкиным постановка пьесы Л. Компанейца и Л. Кронфельда "Лейпциг, 1933", в которой воссоздается образ великого сына болгарского народа Георгия Димитрова.

"Несмотря на многие несовершенства пьесы, - писала артистка болгарского театра Т. Массалитинова, - ...Б. А. Бабочкину удалось сделать ...замечательный спектакль, глубоко волнующий, захватывающий своей правдой, своей политической остротой и идейной насыщенностью".

Спектакль имел исключительный успех как в Софии, так и в гастрольных поездках театра. Многие зрители смотрели его по два, по три раза.

Имела большой успех и постановка "Дачников" М. Горького.

По возвращении из Болгарии Бабочкин был назначен главным режиссером Московского драматического театра имени Пушкина и пробыл на этом посту два сезона.

Бабочкин не поставил на сцене Московского театра имени Пушкина спектакля, который можно было бы отнести к числу лучших созданий его режиссерского таланта. Но в его актерском творчестве этот период ознаменован таким шедевром, как роль Клаверова в пьесе М. Е. Салтыкова-Щедрина "Тени".

Первое знакомство московских зрителей с этим замечательным произведением оказалось на редкость удачным. Без преувеличения можно сказать, что сценическая интерпретация пьесы режиссером А. Д. Диким была конгениальна блистательной сатире Щедрина. Конгениальным литературному прообразу было и исполнение главной роли Бабочкиным.

Петр Сергеевич Клаверов - по ремарке автора - "молодой человек лет 30, но уже в чинах и занимает значительное место...". Несмотря на свою молодость, он директор департамента и имеет генеральский чин...

Художник Ю. И. Пименов создал удивительно точный, лаконичный и выразительный стиль интерьера кабинета Клаверова. Все здесь массивно, тяжеловесно, на всем лежит мрачновато-холодный отпечаток строгой официальности чиновного Петербурга. Зрителю становилось понятно чувство некоторой робости, охватившей бывшего школьного товарища Клаверова, мелкого провинциального чиновника Бобырева (его играл Б. А. Смирнов) при виде этого торжественно-монументального великолепия.

Бабочкин - мастер точной, выразительной детали - нашел и в этой роли удивительно яркие штрихи, которые глубоко и тонко прорисовывали страшный в сути своей облик Клаверова. Неожиданными были стремительное появление Клаверова и его первая, игривая реплика: "Э, да вы, господа, тут об хорошеньких рассуждаете! И верно все этот злодей Свистиков!". В том же игривом тоне приветствовал Клаверов и своего нежданного гостя. Но тут же Бабочкин давал почувствовать расстояние, отделяющее генерала Клаверова от коллежского советника Бобырева. В ответ на раскрытые объятия наивного провинциала он довольно холодно, хотя и без подчеркнутой обидной снисходительности, протягивал ему руку. Этим точным жестом актер подчеркивал укоренившуюся, ставшую автоматической привычку Клаверова здороваться с людьми, стоявшими ниже его на иерархической лестнице.

Так же автоматически точно, как бы по раз навсегда установленному для каждого случая жизни стандарту, действовал Клаверов - Бабочкин и в дальнейшем ходе спектакля. Чем внимательнее мы всматривались в его лицо, тем больше поражала нас одна деталь - какая-то застывшая неподвижность взгляда. Испытывал ли Клаверов смятение, страх, появлялась ли на его лице улыбка, или губы его плотно сжимались, выражая неудовольствие, гнев, - глаза неизменно оставались непроницаемо-холодными, бесстрастными, пустыми. Словно на лице Клаверова отражались не его чувства и мысли, а лишь тени, условные знаки тех душевных движений, которые должен испытывать человек.

Что же помогает Клаверову так победоносно шествовать вверх по лестнице бюрократического мира? Как говорит в письме к Бобыреву одно из действующих (но не появляющихся на сцене) лиц - Шалимов - "...еще в школе в нем бросалась в глаза какая-то неприятная юркость, какое-то молодеческое желание блеснуть изворотливостью совести". А сам Клаверов, говоря о способах продвижения вверх на служебном поприще, восклицает: "Интрига, интрига и интрига - вот властелин нашего времени!". Таким образом, "изворотливость совести", умение плести интригу, способность к месту и вовремя высказать чужую мысль с такой "искренностью", точно она родилась в его собственной голове, - вот "талант" Клаверова.

И все реплики a part, - а ими изобилует пьеса, - все само разоблачительные монологи Клаверова Бабочкин произносил с виртуозным комедийным мастерством. В них были и доходящее почти до хлестаковской наивности упоение "его превосходительства" собственным красноречием, и откровенная демонстрация своих "талантов", и самодовольство, и, наконец, смятение, растерянность, бессвязность мыслей, страх перед возмездием, перед угрозой крушения карьеры...

Жалкой, трагикомической фигурой выглядел Клаверов в начале последнего акта. Проведя явно бессонную ночь, полуодетый, он сидел на полу, привалившись к дивану, беспомощно раскинув руки. В полумраке огромного кабинета при тусклом свете канделябров он действительно казался какой-то судорожно колеблющейся тенью.

Смешной и нелепой была его попытка еще как-то "хорохориться" перед Софьей, по привычке расточать ей приторно-нежные слова. Теперь в его интонациях не слышалось даже той наигранной, притворной страсти, которой еще так недавно ему удавалось обманывать наивную женщину. "Моя девочка", "моя птичка", "мой ангел", "неужели ты могла подумать, что я не люблю тебя?.." - все это Бабочкин - Клаверов произносил теперь уже совсем автоматически, бессознательно, подчиняясь закону условных рефлексов.

Исходя из пьесы и режиссерского замысла Дикого, Бабочкин сыграл пустую, ничтожную "тень" человека, но "тень", вознесенную на высоту власти и потому особенно страшную.

В прессе спектакль, и в особенности исполнение Бабочкиным роли Клаверова, вызвал самые разные оценки. Некоторые критики упрекали Бабочкина в том, что созданная им фигура Клаверова недостаточно значительна, недостаточно крупна, что она вызывала смех вместо "непримиримой ненависти и презрения". Другие требовали обнажить психологию, философию Клаверова, раскрыть глубину его раздумий, показать "колебания, терзания мерзавца-карьериста". Третьи характеризовали исполнение Бабочкиным роли Клаверова как "глубокое по замыслу и виртуозное по технике", как такую подлинность происходящего, которую не могут разрушить "ни свободное обращение в зрительный зал, ни подчеркнутость отдельных мизансцен".

В 1962 году вышла в свет книга Б. А. Бялика "М. Горький-драматург". Анализируя истоки драматургического творчества Горького, исследователь, естественно, обращается к произведениям русской классической драматургии, в том числе и к "Теням" Салтыкова-Щедрина. И, видимо, справедливо желая наконец "реабилитировать" Дикого и Бабочкина, Б. А. Бялик заканчивает анализ пьесы Щедрина следующим примечанием:

"Глубокую по мысли, острую по форме постановку "Теней" осуществил в 1953 году в Театре имени А. С. Пушкина А. Д. Дикий. Эта постановка не была оценена по достоинству; ее подвергли критике за якобы неверную трактовку роли Клаверова. Между тем исполнение этой роли Б. А. Бабочкиным можно смело причислить к самым выдающимся сценическим открытиям последнего десятилетия. Вызвавший критику "искренний" тон монолога Клаверова не только не смягчал отношения зрительного зала к этому человеку, а, напротив, помогал понять его никчемность... руководимый только трусостью, Клаверов настолько же страшнее руководимого порочными страстями Яго, насколько воплощенный прах - Иудушка Головлев страшнее расчетливого лицемера Тартюфа. Можно удивляться широте таланта Б. А. Бабочкина, который сумел с одинаковой силой раскрыть образ безличного и ничтожного, лишенного хотя бы одной твердой черты характера Клаверова и образ самобытно-яркого и цельного народного героя Чапаева"*.

* ( Б. Бялик. М. Горький-драматург. М., "Советский писатель", 1962, стр. 598-599.)

Свою творческую жизнь в Малом театре, в труппу которого он вступил в 1955 году, Бабочкин начал почти одновременно и как актер - исполнением ролей генерала Рыбакова ("Иван Рыбаков" В. Гусева) и Самосада ("Крылья" А. Корнейчука), и как режиссер - постановкой драмы А. Софронова "Деньги", а затем "Вечного источника" Д. Зорина.

Бабочкин вошел в спектакль "Иван Рыбаков" (поставленный Б. И. Равенских в 1954 году) через полтора года после премьеры. Созданный им образ был отмечен чертами высокого героизма и глубокой человечности, и можно смело сказать, что вся пьеса получила несколько иное звучание.

Вначале Рыбаков Бабочкина чем-то напоминал Чапаева - порывистостью, стремительностью движений. Внутренне их роднили целеустремленность, мужество, непреклонность воли и та ярко выраженная незаурядность натуры, которая присуща большинству героев Бабочкина. И это сходство было вполне закономерным: Рыбаков - тоже талантливый военачальник, тоже герой гражданской войны.

Только один раз на протяжении всего спектакля артист позволяет себе показать минутную слабость своего героя. Титов, некогда изгнанный Рыбаковым за трусость из рядов Красной Армии, теперь, когда началась Великая Отечественная война, приходит, чтобы отомстить генералу, и мстит ему рассказом о своей дочери - студентке Насте и скрытыми намеками на поведение сына Рыбакова - Вани.

И здесь на какую-то долю секунды выдержка изменяет Рыбакову - Бабочкину: ссутулившись, точно постарев в одно мгновенье, он быстро выходит из комнаты и сейчас же возвращается. И хотя глаза его сухи и на вид он по-прежнему спокоен, для нас совершенно ясно, что ему нужно было скрыть слезы, которые он не смог сдержать, слыша, как над ним, а главное - над его Ваней - глумится проходимец Титов, хвастаясь своей и вправду во всех отношениях примерной дочерью. Слабость Рыбакова была минутной, и, овладев собой, он дает Титову отповедь, полную уничтожающего презрения.

Большой человеческой нежностью, нотками легкого, светлого юмора была проникнута в исполнении Бабочкина и Т. Панковой почти безмолвная сцена прощания уходящего на фронт генерала со своим старым другом - санитаркой тетей Катей. Эта сцена запоминалась как одна из самых сильных сцен спектакля.

Поставленный Бабочкиным спектакль "Вечный источник" Д. Зорина был приурочен к празднованию 40-летия Великой Октябрьской революции.

Режиссерский замысел Бабочкина, его понимание пьесы ясно видны из брошюры, изданной к премьере спектакля, в которой режиссер писал:

"Процесс зарождения ленинского кооперативного плана, первые шаги, направленные к осуществлению этого плана, страстный порыв бедноты к новой жизни, возникновение сельскохозяйственных артелей, жесточайшая классовая вражда, разгоравшаяся в деревне, - одна из наиболее ярких и захватывающих страниц истории Советского государства.

Этой теме посвящена пьеса Дм. Зорина "Вечный источник"...

В пьесе действует Владимир Ильич Ленин. В живом общении с народом раскрывается здесь незабвенный образ. Ленин предстает перед зрителем живым человеком, в раздумьях и поисках решений гигантских задач коммунистического строительства..

...То, что мы называем ленинскими нормами руководства, должно быть понято каждым зрителем не теоретически, не путем умозрительных заключений, а в живых образах и ситуациях, как бы подсмотренных в жизни. Драма Дм. Зорина "Вечный источник" перерастает рамки исторической пьесы, и в этом я вижу ее достоинство"*.

* ("Дмитрий Зорин. "Вечный источник" - спектакль Малого театра". М., "Искусство", 1957.)

Вторая режиссерская встреча Бабочкина с драматургией Д. Зорина не принесла желанных плодов - пьеса "Весенний гром" была весьма неполноценной, и спектакль поэтому не вошел ни в "актив" Малого театра, ни в режиссерский "актив" Бабочкина.

Выдающимся созданием режиссерского и актерского таланта Бабочкина является "Иванов" А. П. Чехова - спектакль, ставший украшением классического репертуара Малого театра.

Постановка "Иванова" в сезон 1959/60 года имела особенно важное значение для Малого театра: это был первый в его истории чеховский спектакль*, и к тому же спектакль юбилейный, осуществленный в ознаменование столетия со дня рождения великого писателя. Из всех спектаклей, которыми московские театры отметили эту дату, "Иванов" в постановке Бабочкина представлял, по мнению критики, наибольший интерес новизной режиссерского замысла и отличным исполнением ряда ролей: Анны Петровны (К. Роек), Иванова (Б. Бабочкин), Лебедева (М. Жаров), Зинаиды Савишны (Е. Шатрова).

* (Малый театр несколько раз обращался к водевилям Чехова, но до 1960 года не поставил ни одной из его многоактных пьес.)

В своей статье об "Иванове" Бабочкин говорит, что классическую пьесу надо ставить как пьесу "новую, впервые прочитанную, никогда ранее не игранную и никем, кроме автора, не комментированную". С этих позиций и подошел Бабочкин к работе над драмой Чехова и раскрыл ее по-своему, с неожиданными, новыми и современными акцентами. Режиссер и в этом спектакле, как и в "Дачниках", стал как бы первооткрывателем классического произведения.

Бабочкин в своей постановке "Иванова" показал активность героев Чехова, энергичность их стремлений, остроту происходящей между ними борьбы. Социальные условия и известная ограниченность мировоззрения героя лишают его возможности одержать победу в борьбе с окружающей его пошлостью. Но именно активность, энергия, заложенные в его характере, заставляют его особенно сильно чувствовать моральную ответственность за свои поступки перед обществом и перед самим собой. Мысль о моральной ответственности, от которой человека не освобождают никакие жизненные обстоятельства, является одной из основных мыслей спектакля. Душевный разлад, трагическая гибель героя и обусловлены тем, что, сознавая свой нравственный долг перед людьми, он не в силах этот долг выполнить, а совесть, честь, высокие идеалы юности не позволяют ему отмахнуться от гражданской ответственности и превратиться в обывателя, преследующего лишь мелкие, эгоистические цели.

На тупое, злобное, самодовольное мещанство, обличению которого Чехов посвятил столько проникнутых уничтожающей иронией страниц, Бабочкин обрушил всю свою страстную ненависть, всю силу своего таланта художника.

И когда в спектакле после драматической завязки первого действия на фоне тревожного багрового заката и летних сумерек над старым парком ивановской усадьбы, в пейзаж которой так органически "вписывается" очаровательный образ больной Сарры - К. Роек, мы переносимся в Зюзюшкину гостиную, где голодные гости зло и глупо сплетничают или от скуки зевают во весь рот, становится очевидным полное соответствие замысла режиссера с содержанием и стилистикой чеховской пьесы. Очень верно определила своеобразие трактовки Бабочкиным сатирической стороны "Иванова" М. Туровская: "Там [в спектакле Театра имени Пушкина] была пошлость пассивная, как бы выцветшая, пошлость застойная, пошлость - скука. Здесь пошлость наглая, злорадная, загребущая, пошлость - хамство"*.

* (М. Туровская. "Устарел ли Чехов?" "Литературная газета" от 26 июля 1960 года.)

Бабочкин подчеркнул сатирическое в пьесе, как бы желая напомнить, что великий писатель завещал нам и это "старое, во грозное оружие". В плане острой, доходящей почти до гротеска сатиры решены в спектакле Малого театра образы Зинаиды Савишны (Е. Шатрова), Косых (Н. Светловидов), Бабакиной (Ю. Бурыгина и В. Новак), Авдотьи Назаровны (Е. Рубцова и Л. Гайликовская) и всех гостей, "зулусов", как называет их Лебедев.

Да и Лебедев в исполнении М. Жарова, на вид такой милый и безобидный, на самом деле настолько сроднился с Зюзюшкиными порядками, так привык к своему ленивому, полусонному существованию, что никакие "порывы души", никакие воспоминания молодости с ее возвышенными мечтами и стремлениями уже не могут оправдать его в наших глазах. Сквозь пленительное жаровское обаяние то и дело проглядывают обывательская сущность Павла Кириллыча Лебедева, застарелая инерция его чувств, мыслей, поступков, смягченное внешним дружелюбием глубокое равнодушие к людям.

Выдающимся актерским достижением спектакля было исполнение К. Роек роли Сарры. Актриса играет умную, изящную, духовно тонкую женщину, у которой еще большой запас жизненных сил. И если ее любовь все же не может спасти Иванова от его тоски, то в этом виноват он сам, а не Сарра. Уход Иванова от такой жены усугубляет его вину перед ней и служит еще одним доказательством его духовного краха. Бабочкин не ищет оправданий и смягчающих вину Иванова обстоятельств ни в личности Сарры, ни в окружающей его обстановке. Недаром с такой презрительной досадой отмахивается он от предложенной ему Лебедевым избитой формулы: "Тебя, брат, среда заела!". Конечно, в том, что Иванов не может найти применения своим силам, виноваты общественные условия, но это не освобождает его от ответственности, не снимает вины с него самого - вот что ясно чувствуется в исполнении Бабочкина.

Сознавая, что он виноват перед близкими, Иванов все же не может смягчить свою раздражительность, чувство отчужденности по отношению к ним. Сердито оборвав дядю, когда тот вставил реплику в его разговор с доктором Львовым. Иванов - Бабочкин тотчас же спохватывается - за что он обидел старика, - но это раскаяние только внешнее.

Прощаясь с женой в первом действии, он прекрасно понимает, какую глубокую травму наносит Сарре тем, что каждый вечер уезжает к Лебедевым. Казалось бы, Иванов должен попытаться обмануть жену (ибо это - "ложь во спасение"), притвориться по-прежнему любящим, тем более что Чехов вкладывает в его уста и ласковые слова: "Голубушка моя, родная моя, несчастная...".

Но даже эти слова Бабочкин произносит с какой-то суховатой торопливостью, почти не глядя на жену, точно боясь, что она прочтет холодность в его глазах, которые еще недавно смотрели на нее с такой нежностью... Иванов, как его понимает Бабочкин, не может притворяться, хитрить, ложь неприемлема для его честной и гордой натуры.

В минуты внезапно вспыхнувшего увлечения Сашей Лебедевой (финал второго действия) Бабочкин рисует Иванова влюбленным безрассудно, беспредельно, всем существом отдавшимся нахлынувшему на него чувству. Этой юношеской пылкостью артист как бы отдает дань еще не отцветшей, не растраченной молодости своего героя (ведь Иванову всего тридцать пять лет). И, как юноша, Иванов - Бабочкин не в силах сдержать порыв охватившего его чувства. На мгновенье он забывает обо всем на свете и, обняв Сашу, целует ее страстно, жадно, с упоением... Но и эта короткая минута счастья - единственная за всю жизнь Иванова на сцене - оказывается отравленной: точно почувствовав присутствие кого-то постороннего, он поднимает глаза и видит в раскрытых дверях балкона безмолвно и неподвижно стоящую Анну Петровну, освещенную неровными, блуждающими красноватыми отблесками фейерверка. "Сарра!", - "с ужасом", по ремарке Чехова, восклицает Иванов. В интонации Бабочкина к выражению ужаса примешиваются жесткие ноты упрека, возмущения, негодования, как будто в это мгновение Иванов возненавидел жену за то зло, которое сам причинил ей.

И все дальнейшие отношения Иванова с Сашей приносят ему больше разочарований, чем радостей. Ее благоразумные рассуждения, попытки возродить любимого человека к новой жизни только еще больше раздражают его, как новый и едва ли не самый чувствительный укор его совести.

Справедливо замечая в своей статье, что роль Иванова таит в себе много соблазнов ложной театральности и сентиментальности, Бабочкин избегает в исполнении и того, и другого.

Оставшись один после сцены с Львовым в третьем действии, в горьком раздумье, он уже почти произнес себе приговор. Этот суд над самим собой, во время которого Иванов - Бабочкин с такой неумолимой взыскательностью к себе ставит "проклятые вопросы" и тщетно пытается найти ответ, происходит на сцене, погруженной в темноту, и только один луч выхватывает из мрака лицо актера - лицо человека, бьющегося над мучительной, неразрешимой загадкой своей жизни... А жизнь беспощадно предъявляет ему свои жестокие и грубые требования.

Безнадежно больная жена не вызывает в нем жалости или сочувствия. А поток ее яростных, но несправедливых упреков возбуждает в Иванове - Бабочкине не гнев, а скорее холодную враждебность и желание отомстить за оскорбление. И он мстит со страшной, не свойственной ему жестокостью. С ледяным спокойствием, с затаенным злорадством, отчеканивая каждое слово, он произносит: "Так знай же, что ты... скоро умрешь... Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь...".

Сраженная словами и тоном мужа, Сарра - Роек, поникшая, сразу ослабевшая, с усилием делает несколько шагов и в изнеможении опускается на стул. Глядя перед собой остановившимися, полными ужаса глазами, она чуть слышно, прерывающимся голосом спрашивает: "Когда он сказал?". Не в силах выдержать взгляда Сарры, Иванов - Бабочкин отшатывается от нее и закрывает лицо руками. "Как я виноват! Боже, как я виноват!" - неподдельное, горькое раскаяние и боль слышатся в этом возгласе Бабочкина. И только теперь, упав в кресло и прижавшись головой к спинке, он глухо, с безнадежным отчаянием рыдает (ремарку Чехова "плачет" в середине сцены Иванова с Саррой Бабочкин не выполняет).

И действительно, никакой театральности, никаких сантиментов в этой сцене нет. Б. А. Бабочкин точно определил в своей статье актерскую задачу роли Иванова, которая требует "с наибольшей силой проявить не актерские качества исполнителя, а человеческие качества героя". Артист сумел показать лучшее, что было и что еще осталось в душе Иванова; в финале спектакля он вырастает в того сильного, мужественного человека, каким был еще несколько лет назад, когда его полюбила Сарра.

Во всей манере поведения Иванова - Бабочкина в четвертом действии нет ни самолюбования, ни жалости к себе, ни желания вызвать ее у окружающих. Перечисляя свои "вины", с полным самообладанием, с язвительной иронией по отношению к самому себе, он стремится прежде всего высказаться перед Сашей, заставить ее поверить в безнадежность своего положения, доказать ей необходимость разрыва. Непрерывно ускоряющийся ритм речи, быстрота и резкость движений, все чаще звучащие в голосе Бабочкина нотки раздражения выдают огромное внутреннее волнение героя, но это - волнение не слабого человека, взывающего к состраданию, а человека мужественного, глубоко убежденного в своей правоте.

К концу сцены с Сашей и Лебедевым речь Иванова - Бабочкина становится бурной, его гнев на самого себя, на людей, которые не хотят или не могут понять его, достигает предельного накала. И вдруг все это как бы обрывается на самой высокой ноте - мгновенно наступает реакция. После слов: "О, как возмущается во мне гордость, какое душит меня бешенство!" - Бабочкин, до этого стремительно шагавший по гостиной, вдруг останавливается, точно наткнувшись на какое-то препятствие, делает короткую паузу, прежде чем произнести: "Эка, как я уходил себя! Даже шатаюсь...", а затем медленно, нетвердо ступая, отходит в сторону и прислоняется спиной к роялю, опершись на крышку руками. Вид у него бесконечно утомленный, он весь поник, склонил голову на грудь и, кажется, упал бы, если бы не спасительная опора - рояль.

Исступленный крик Львова: "Николай Алексеевич Иванов, объявляю во всеуслышание, что вы подлец!" - выводит его из состояния прострации. За минуту до этого усталый, обмякший, расслабленный, он молниеносно преображается, вновь обретая мужество, твердость, самообладание. Он стоит, по-прежнему прислонившись к роялю, но не ссутулившийся, а прямой, как струна, и, не удостаивая доктора взглядом, лишь слегка повернув в его сторону голову, холодно-презрительно произносит: "Покорнейше благодарю". Затем отворачивается от Львова, от ошеломленной толпы гостей и, гордо откинув назад голову, застывает, как изваяние. Так, не меняя позы, с непроницаемым взглядом, обращенным прямо в зрительный зал, он слушает всю следующую сцену до конца монолога Саши.

Невозмутимое спокойствие, с каким Иванов - Бабочкин принимает и нанесенное ему Львовым оскорбление, и "заступничество" Боркина и Шабельского, вызывающих Львова на дуэль, и горячую защиту Саши, не оставляет сомнения в том, что решение его окончательно созрело еще до выходки доктора. Бурные, полные негодования слова Саши не вызывают в Иванове благодарности. "Не свадьба, а парламент! Браво, браво!.." - говорит он, иронически аплодируя и насмешливо улыбаясь. С этими словами Бабочкин, окончательно сбросив с себя оцепенение, отходит от рояля и мимо расступившихся гостей направляется в противоположный конец зала. Он идет быстро, легко, уверенно. В том же стремительном ритме он произносит последние реплики Иванова и на ходу достает из внутреннего кармана фрака револьвер. Не обращая внимания на крик мечущейся в ужасе Саши, он выбегает на балкон, оттуда слышится выстрел и на фоне воздушных белоснежных занавесей и бледно-голубого весеннего неба перед зрителями в последний раз мелькает тонкая, одетая в черное фигура Иванова - Бабочкина, мелькает, падает и остается недвижимой...

Самоубийство Иванова в трактовке Бабочкина - проявление не слабости, а мужества героя. Это его отказ от той жалкой будущности, на которую он был бы обречен в окружающем его обществе.

Постановка Бабочкиным чеховского "Иванова" в Малом театре и исполнение им заглавной роли - это новая блестящая страница в сценической истории этой пьесы. Это поистине глубоко современное прочтение классического произведения.

Репертуар Бабочкина-актера в Малом театре, к сожалению, весьма небогат, и среди его ролей долго не было такого образа нашего современника, в котором смогла бы в полной мере проявиться многогранность таланта артиста. Поэтому понятна та творческая радость, с которой Бабочкин приступил к работе над ролью художника Аадама в пьесе Э. Раннета "Браконьеры", постановка которой была осуществлена М. Жаровым в 1961 году.

Роль Аадама весьма значительна в творческой биографии Бабочкина. Можно смело сказать, что созданный им образ является крупным завоеванием советского актерского искусства. Однако в прессе работа эта была освещена скупо, а иногда, с нашей точки зрения, и неверно. Поэтому, думается, следует рассказать о ней подробнее.

Бабочкин появляется в "Браконьерах" таким, каким мы постоянно видим его в жизни, даже одетый почти так же, как всегда, с неизменным беретом на голове (парик с неровными прядями темно-русых волос, выбивающимися из-под берета, и короткая, чуть заметная бородка не вносят существенных изменений в его внешний облик). Только пальто надето чуть-чуть небрежнее, чем обычно, а ярко-красный шарф придает костюму некоторую, не свойственную Бабочкину экстравагантность.

И взгляд, которым окидывает комнату Аадам, и интонации его первых реплик - тоже знакомые, "бабочкинские". Но это только самое первое, минутное впечатление. Очень скоро и незаметно для себя мы уже забываем о том, что перед нами артист Бабочкин, и видим другого, совсем не похожего на него художника Аадама...

Уже в первой сцене с Яагупом - Жаровым Бабочкин дает почувствовать, что за внешней бравадой Аадама, за резкими выпадами против якобы преследующих его в Таллине "врагов", за злыми остротами по отношению к самому себе скрываются какое-то тягостное беспокойство, растерянность, которые наконец прорываются в откровенном признании: "Я потерял себя, Яагуп... Я - белка в колесе! Я приехал сюда, чтобы спрятаться от самого себя...". Мысль, очевидно, уже давно терзавшая Аадама, мысль, которую он боялся до конца додумать даже наедине с собой, теперь высказана, высказана необыкновенно просто, без тени пафоса, рисовки, позы.

Это случайно вырвавшееся признание еще сильнее раздражает Аадама - Бабочкина, он мечет громы и молнии против тех, кто назвал его внутренним эмигрантом. Но вдруг он замолкает, ошеломленный появлением Меелы - Р. Нифонтовой, "красивой и стройной, как сама молодость". Аадам преображается - злость, мрачная ирония уступают место мягкому юмору. Художник восхищен прекрасным "произведением искусства", "чудом природы", как называет он Меелу.

Второй акт начинается мирной, идиллической картиной: Яагуп, сидя у печки, подбрасывает дрова в огонь, Меела расположилась в кресле и наблюдает за Аадамом, который полулежит на медвежьей шкуре, наслаждаясь уютом этого сказочного домика. Меела заводит разговор об искусстве и разрушает мнимый покой, которым тешил себя Аадам, - она мешает ему "укрыться", спастись от разговоров, которые волновали его в Таллине. Он вспоминает, что назавтра в Союзе художников назначено обсуждение его творчества.

Упоминание о муже Меелы - Килле - совершенно меняет настроение Аадама. Ведь Киллем он хотел когда-то назвать своего ребенка, если бы сбылась его мечта и он женился бы на Марии... От хмурого брюзги, каким только что мы видели Аадама, не остается и следа. Лицо его светлеет, оживляется чуть заметной улыбкой. При виде автопортрета Аадам - Бабочкин радостно смеется и, переходя от ласково-снисходительного подтрунивания к чуть заметной грусти, обращается к своему изображению, вспоминая, как молод и счастлив был "старина Аадам". Контраст между юношей Аадамом и Аадамом теперешним настолько велик, что с ним невозможно примириться.

И вновь внезапная и разительная перемена происходит с героем Бабочкина. Короткого взгляда на портрет Марии достаточно, чтобы воскресить в душе Аадама образ девушки. И Бабочкин - Аадам, поглощенный созерцанием возникшего перед его внутренним взором образа, уходит в себя, на какое-то время забыв обо всем окружающем.

Только теперь Аадам узнает, что Мария давно умерла. Он достает из чемодана пакет с бутылками коньяка и начинает дрожащими руками развязывать узлы. Лишь в этот момент прорывается его волнение: он встает со скамьи, отходит в сторону и произносит имя Марии, как будто зовет ее. И такая боль, такая тоска, слышатся в этом, что Яагуп сердито кричит: "Прекрати!", Аадам тотчас берет себя в руки. "Идиот! В самом деле ты был идиотом, когда подозревал меня и Марию!". Яагуп не сразу понимает значение этого признания. Если Аадам действительно не коснулся Марии, то оказывается он - Яагуп - воспитал своего родного сына. На радостях старый лесник разрешает выпить коньяку - ведь сегодня день рождения Меелы.

Этим заканчивается эпизод воспоминаний о Марии, - небольшой, но играющий важную роль в построении сценического характера Аадама. В том, каким его показывает нам Бабочкин, мы видим, что этот "циник", "волокита" в существе своем человек чистый, способный на большое чувство, которое он пронес через всю свою беспорядочную, разгульную жизнь..

В сцене "кутежа", когда Аадам уже отдал должное привезенному с собой коньяку, Бабочкин играет не внешние приметы опьянения, хотя в его поведении происходит все же перемена. Излишняя развязность, шутовство, некоторый налет пошлости в ухаживании за Меелой, грубоватый тон насмешек над Яагупом и отсутствующим Киллем - это не только результат воздействия винных паров, скорее это привычная форма маскировки, за которой можно скрыть истинные чувства - ощущение мучительного душевного разлада.

Артист раскрывает перед зрителем сложность души своего героя, показывает раздвоенность, прикрываемую внешней бравадой. Вся сцена "кутежа" - это филигранная актерская техника, основанная на глубочайшем проникновении в самые сокровенные извилины души изображаемого героя.

Тема взаимного доверия людей - основная тема пьесы Раннета. Недаром единственный вопрос, который задает Аадам Мееле по поводу только что написанного портрета: "Чувствуется ли, что эта девушка очень верит в человека?". Ведь именно это качество Меелы ему дороже, чем ее красота и юность. Вот почему в ней он увидел идеал советской женщины, и, возможно, созданный им портрет послужит началом его творческого возрождения. Но труден первый шаг в новую жизнь.

На просьбу Меелы показать завтра на обсуждении ее портрет, Бабочкин - Аадам спрашивает с сомнением в голосе: "Поверят ли они, что я снова на что-то способен?". Он внимательно, придирчиво рассматривает картину, и в глазах его загорается луч надежды, губы невольно складываются в улыбку - не торжествующую и победную, а скромную улыбку человека, впервые за многие годы испытывающего чувство удовлетворения от своей работы. Решительно и энергично Бабочкин возвращается к мольберту и берется за кисти.

За три часа, в течение которых идет спектакль "Браконьеры", за одну ночь, на протяжении которой разворачиваются события пьесы, перед нами проходит жизнь ее героя.

На каждом спектакле артист заново "проживает" эту жизнь, он никогда не повторяет с абсолютной точностью найденную форму сценического существования Аадама. При неизменной верности общему рисунку роли Бабочкин почти каждый раз вносит в него тонкие, еле уловимые новые штрихи. Бабочкин - художник, непрерывно стремящийся к новым открытиям, к совершенствованию уже созданного образа. Если поведение его героя на сцене не рождается естественно и свободно из самочувствия артиста, из его жизни в образе, а создано искусственно, умозрительно, если характер ограничен заранее заданным рисунком роли, то оно совершенно неприемлемо, немыслимо для Бабочкина.

В роли Аадама с блеском проявился талант Бабочкина - умение безраздельно отдаваться на каждом спектакле во власть обстоятельств жизни своего героя. А это и рождает ту удивительную, прекрасную художественную правду, которая так восхищает зрителей.

В декабре 1962 году Б. А. Бабочкин ставит в Малом театре инсценировку повести В. Аксенова "Коллеги". Тема "эстафеты поколений" стала центральной в спектакле. Светлый, жизнерадостный юмор повести нашел отражение в режиссерской концепции и манере актерской игры. Юмор сопутствует развитию его главной темы - темы становления характера и духовного роста современного молодого человека. Мы видим, как жизнь заставляет молодых людей задуматься над своими ошибками, как жизнь разрешает спор между "идеалистом" Сашей Зелениным (Н. Подгорный) и "скептиком" Алексеем Максимовым (В. Коршунов), каким испытаниям подвергается весельчак Владька Карпов (А. Торопов), прежде чем осуществляется его мечта - стать настоящим хирургом. Замечательный образ коммуниста Егорова - участника Отечественной войны создал П. Константинов. Бабочкину удалось объединить в этом спектакле представителей разных поколений и школ в слаженный актерский ансамбль.

Сосредоточив внимание на внутреннем мире и характерах основных героев, Бабочкин отказался от всего, что могло бы отвлечь зрителей от центральной темы спектакля, освободил его от лишних деталей.

Спектакль, поставленный Бабочкиным, решает большие серьезные проблемы современности. И вполне понятны успех его у москвичей и высокая оценка зрителей Парижа, Праги, Братиславы и рецензентов французских и чехословацких газет во время зарубежных гастролей Малого театра.

В творчестве Б. А. Бабочкина много черт, роднящих его с реалистическим искусством старейшего русского театра.

Как известно, самым главным и самым сильным средством сценической выразительности в Малом театре всегда было звучащее слово. Актеры старейшей московской сцены всегда славились высокой культурой речи, ее интонационным богатством и яркой образностью. Бабочкин является убежденным и последовательным продолжателем этой традиции Малого театра. Вот почему он достигает высокой степени совершенства не только в своем актерском творчестве и в режиссуре, но и в искусстве художественного чтения.

Многие, даже самые блистательные образы, созданные Бабочкиным на сцене (как, например, Клаверов в "Тенях" Салтыкова-Щедрина), не получили единодушного признания критики; вокруг поставленных им спектаклей почти всегда возникают споры. Спорными представляются часто острая, яркая, порою парадоксальная мысль и подчас чрезмерно субъективные, всегда оригинальные суждения, отличающие литературный почерк Б. А. Бабочкина.

В этой полемической заостренности всегда ищущей творческой мысли, которой отмечены актерские, режиссерские и литературные работы Бабочкина, мы видим одну из самых ярких черт современности, присущих искусству художника-новатора, художника-борца.

предыдущая главасодержаниеследующая глава







>


>

© ISTORIYA-TEATRA.RU, 2001-2020
При использовании материалов сайта обратная активная гиперссылка обязательна:
http://istoriya-teatra.ru/ 'Театр и его история'

Рейтинг@Mail.ru

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь