Актер и режиссер

Лишь только возникает разговор о работе над новой ролью, я тотчас спрашиваю, кто ставит спектакль или фильм - кто режиссер? Потому что после первого знакомства с пьесой или сценарием актеру прежде всего необходимо встретиться с режиссером и узнать его постановочный замысел, чтобы затем в тесном содружестве с режиссером проявлять свою творческую инициативу.

Актер и режиссер должны увлечься идеей пьесы или сценария и поверить друг другу в процессе совместной работы, ибо только в итоге такого тесного союза возникнет полноценное произведение искусства.

Успех актера одновременно является и успехом режиссера. Успех же режиссера вне актерского успеха - ложный успех. Опыт такого "успеха" наглядно показал, что мнимые режиссерские таланты всегда оставались за пределами подлинного искусства, на знамени которого начертаны принципы социалистического реализма.

С первых лет своей актерской жизни я привык доверять авторитету режиссера. Считаю такое положение профессиональной обязанностью актера, тогда как профессиональная обязанность режиссера - уметь завоевать и оправдать такой авторитет.

Завоевывать и оправдывать его надо на деле, в дружной совместной работе с актером, в процессе репетиций.

К сожалению, все еще приходится встречаться с режиссерами, не способными разрешить свою задачу и пытающимися подойти к ней обходными, окольными путями.

Таких режиссеров можно подразделить на три категории.

К первой принадлежат режиссеры-"говоруны", мастера "разговорного жанра" в области режиссуры. Они много, долго, красноречиво говорят по поводу пьесы и в связи с ней, но не могут практически помочь актеру в его работе над образом. Длинные разговоры на исторические, филологические или философские темы, уснащенные цитатами из различных сочинений, только утомляют актера на репетициях. Задача актера в его работе над ролью затемняется, путь к образу долго не может быть найден. В первые годы, будучи еще неопытным, я при встрече с режиссерами подобного толка совершенно терял веру в свои силы и даже приходил к предположению, что профессия актера мне не по плечу.

К другой категории относятся режиссеры-диктаторы: они не дают актеру сосредоточиться, накопить творческие силы и естественно подойти к возможности, к внутренней потребности играть.

Чтобы иметь право играть, актер должен многое накопить и последовательно развить, постепенно, как бы по ступеням, подходя к раскрытию образа. Нельзя насильно сокращать этот процесс внутреннего творческого накопления.

Режиссеры-диктаторы не считаются с таким положением. Под тем или иным предлогом они требуют от актера, чтобы он поскорее вошел в предложенную ими схему образа, которая часто не соответствует возможностям исполнителя, его индивидуальности. На первых же репетициях они добиваются от актера импровизаций, предлагая с их помощью нащупать решение того или иного эпизода. На последующих репетициях они нередко выбегают из зрительного зала на сцену и показывают актеру, как ему следует играть тот или иной кусок роли. Недостаточно подготовленный, не накопивший внутренних сил, единственно дающих право играть, актер ощущает непреодолимые трудности на пути к воплощению образа и поэтому впадает в тяжелое творческое самочувствие.

Наконец, к третьей категории относятся режиссеры-"молчальники", которые очень спокойно, не тревожа себя и не беспокоя актеров, без лишних слов отбывают режиссерскую повинность на каждой репетиции. Встречаются актеры, вполне довольные такими режиссерами, поскольку они ничего не требуют и ничего не мешают делать. Однако в процессе работы с подобным режиссером актер никогда не испытывает подлинного творческого удовлетворения.

Задерживаться более подробно на режиссерах этих трех категорий вряд ли целесообразно.

Задача режиссера - понять идею, мысль произведения, увидеть ее глазами советского художника, увлечься ею и помочь актерам наиболее ясно в художественных образах донести ее до сознания зрителя.

И. С. Козловский, В. И. Немирович-Данченко и Н. К. Черкасов, 1940 г

Задача режиссера не в том, чтобы подменять актера, показывать ему, как следует играть отдельные куски роли, а в том, чтобы поставить его на правильный путь истолкования образа во имя раскрытия основной идеи произведения. Режиссер должен четко определить задачу роли в целом и каждого ее куска в отдельности, не выпуская из поля зрения ни одной мелочи. Он должен помочь актеру естественно пройти через процесс внутреннего накопления сил, единственно дающих право играть, и, начиная репетиции с точным, четким планом, последовательно требовать от актера выполнения определенных задач на каждом отдельном этапе совместной работы. Поставив себе единственной целью раскрыть идею произведения через посредство актера, режиссер должен учитывать его творческие особенности и помочь ему подойти к созданию образа своим индивидуальным путем. На этих принципах росло искусство режиссуры Московского Художественного театра, - умное и зрелое мастерство его руководителей, великих режиссеров русской сцены - К. С. Станиславского и B. И. Немировича-Данченко.

Но творческая помощь режиссера может сказываться и вне непосредственной совместной работы с актером - в смысле его выдвижения на ту или иную роль.

Наблюдая актера со стороны, режиссер может увидеть в нем его еще не раскрытые возможности, предугадать его дремлющие способности и уверенно подсказать его кандидатуру на неожиданную, казалось бы, роль, тем самым предрешая дальнейший путь его развития.

Трудно переоценить значение такой помощи.

И, касаясь своих встреч с режиссерами, не могу не упомянуть тех из них, с которыми я хотя и не общался в совместной работе, но чьи советы имели для меня серьезное значение.

Мысль о том, что я смог бы сыграть профессора Полежаева, была подсказана режиссерами киностудии "Ленфильм" С. А. Герасимовым и М. Г. Шапиро. Все те роли, которые я перед этим играл в театре и в кино, как будто не давали оснований для такого предположения. Тем не менее C. А. Герасимов и М. Г. Шапиро зорким глазом разглядели во мне иные возможности и, не считаясь с распространенным мнением, которое основывалось на моем прошлом, убежденно отстаивали мою кандидатуру. Тем самым они двигали меня вперед, приоткрывали передо мной новые творческие области.

Мысль о том, что, только что сыграв профессора Полежаева и царевича Алексея, я мог бы найти себя в образе Александра Невского, была подсказана режиссером-педагогом Московского Художественного театра Е. С. Телешевой. Она уверенно держалась своего убеждения и высказала его С. М. Эйзенштейну. Получив предложение сниматься в "Александре Невском", я вначале колебался, не сразу ответил согласием. Но работа над ролью доказала, что я ошибался: фильм стал этапным событием на моем пути.

Умение режиссера уловить, рассмотреть, увидеть невыявленные стороны дарования актера", а тем более раскрыть их в условиях совместной с ним работы составляет одну из наиболее ценных особенностей подлинного режиссерского дарования.

И вспоминая свои юношеские годы, тот извилистый путь, каким мне довелось идти первое время, я проникаюсь глубокой благодарностью к чутким руководителям, к педагогам и режиссерам, которые за буффонадой, гротеском и эксцентрикой сумели увидеть иные мои возможности, решились испытать меня в работе над сложными человеческими характерами, над образами большой драматургии.

Тем не менее, как и у всякого актера, мои взаимоотношения с режиссурой шли своеобразным путем, и я постараюсь вкратце осветить их, пользуясь некоторыми примерами из моей практики.

На академическую сцену, в состав труппы Театра имени Пушкина, меня ввел в 1933 году тогдашний его руководитель - Борис Михайлович Сушкевич.

Несомненно, что с первой же встречи он поверил в меня, как актера. Он держался радушно, приветливо, доброжелательная улыбка не покидала его в течение всей нашей беседы. Его безграничное доверие очень поддержало меня, тридцатилетнего, но, в сущности, начинающего актера, вступавшего на подмостки одного из лучших, старейших театров страны. Столь же доброжелательным, дружелюбным запомнился мне Б. М. Сушкевич и при дальнейшем общении с ним.

Несомненно, что он внимательно, заинтересованно относился к молодежи, заботился о том или ином актере, почему-либо не имеющем творческой работы, беспокоился о том, чтобы вся труппа была загружена в текущем репертуаре. Несомненно, что он был отличным актером и сочетал в себе качества, необходимые директору театра, главному режиссеру и педагогу-воспитателю. Как раз в те годы я пытливо, настойчиво стремился познать учение К. С. Станиславского, глубже освоить его творческие принципы, и именно Б. М. Сушкевич, в недавнем прошлом связанный с Московским Художественным театром, а особенно с его Первой студией, оказал мне в этом смысле серьезную помощь.

И все же творческие взаимоотношения молодого актера и опытного режиссера, самым благожелательным образом к нему расположенного, не привели к существенным результатам: мы не совпали по складу характера и темперамента, по кругу интересов, по своим устремлениям в искусстве.

Не могу сказать, чтобы я был недостаточно занят в репертуаре. Напротив, в первые три-четыре года, в бытность Б. М. Сушкевича руководителем Театра имени Пушкина, я сыграл немало ролей. Среди них были роли русского классического репертуара - Варлаам в "Борисе Годунове", Осип в "Ревизоре". Среди них были роли в пьесах современной советской драматургии - Сенечка Перчаткин в "Чужом ребенке" и небольшая роль советского патриота колхозника Бесштанько в "Банкире" А. Е. Корнейчука. Встречались и роли в переводном репертуаре, в том числе Крогстедт в ибсеновской "Норе". Но, строго говоря, ни одна из этих ролей, - за исключением Варлаама и отчасти Крогстедта, - не приоткрыла передо мной тех широких творческих горизонтов, к которым я стремился, не привела меня к задачам большого, значительного масштаба. Между тем в то время я проявлял неутолимую жажду играть и, одновременно снимаясь в "Депутате Балтики" и "Петре Первом", в те же самые дни мог еще репетировать по две роли в театре. Однако Б. М. Сушкевичу, при всем его доброжелательстве и внимании, не удалось правильно понять мои устремления и возможности, помочь мне стать на те пути творчества, которые в те же самые годы раскрылись передо мной в кино в образах моих новых героев - царевича Алексея, профессора Полежаева, а вскоре затем Александра Невского.

Следовательно, совпадение или, во всяком случае, близость творческих индивидуальностей режиссера и актера, или - что более широко - умение режиссера распознать и раскрыть еще не осознанную самим актером творческую индивидуальность - составляют необходимую предпосылку их взаимно плодотворного содружества.

В дальнейшем, работая в составе труппы Театра имени Пушкина, я наиболее тесно был связан с двумя его режиссерами - Л. С. Вивьеном и В. П. Кожичем.

Владимир Платонович Кожич увлекает актера своими экспериментаторскими наклонностями, смелыми поисками нового в актерском творчестве. Если в его режиссерской работе бывает немало спорного, то бесспорными являются самобытность творческой индивидуальности и особое умение создавать сценическую атмосферу, необходимую для того или иного куска, сцены, действия, наконец, спектакля в целом. Ему очень свойственно чувство главного, решающего, и он подчиняет ему все подробности, детали, отдельные находки, которыми всегда выделяются его постановки.

Вокруг новых спектаклей, которые начинает ставить В. П. Кожич, в труппе обычно возникает немало споров и в то же время рождается много надежд и ожиданий, радостных предвидений. Умение режиссера создать такую обстановку - ценное качество, в высшей степени способствующее творческому подъему коллектива. Репетируя с В. П. Кожичем, актеры увлекаются его темпераментом, пытливостью, изобретательностью, помогающими им глубоко проникать в духовный мир героев.

Мне удалось работать с В. П. Кожичем над несколькими ролями, но наиболее значительная из наших встреч связана с работой над инсценировкой "Дон-Кихота", сделанной драматургом М. А. Булгаковым.

Это было через много лет после того, как я сотни раз сыграл Дон-Кихота на сцене Театра юных зрителей. Приобретенный опыт и выросшее актерское сознание, совершенно новые задачи, которые ставила пьеса М. А. Булгакова, - все это рождало во мне не только чувство особой ответственности, но и выдвигало сложные требования, которые вне помощи режиссуры представлялись мне невыполнимыми. И не боясь впасть в преувеличение, могу сказать, что работа с В. П. Кожичем над "Дон-Кихотом" значительно обогатила меня.

Инсценировка М. А. Булгакова, очень точно, с необходимой полнотой и цельностью воспроизводившая избранные страницы романа Сервантеса, предоставляла актерам широкие творческие возможности.

При раскрытии основной идеи спектакля мы в значительной степени исходили из классической характеристики Дон-Кихота, данной В. Г. Белинским. "Дон-Кихот прежде всего прекраснейший и благороднейший человек, истинный рыцарь без страха и упрека, - писал В. Г. Белинский и заключал: - Несмотря на то, что он смешон с ног до головы, внутри и снаружи, - он не только не глуп, но, напротив, очень умен; мало этого: он истинный мудрец". Эти слова великого критика определили зерно образа, послужили лейтмотивом наиболее существенных мест роли - монолога Дон-Кихота о золотом веке на земле, его напутствий Санчо Пансо, в которых он говорит о справедливом и нелицеприятном суде над своими согражданами, или насыщенного внутренним трагизмом обращения к Санчо, обращения, в котором ощущается предчувствие близкой смерти. Образ Дон-Кихота трактовался нами как образ трагикомический, но вместе с тем глубоко человеческий.

На репетиции 'Дон-Кихота'. 1941 г. Н. К. Черкасов - Док-Кихот, Б. А. Горин-Горяйнов - Санчо Пансо

Одна из задач, выдвинутых режиссурой, заключалась в том, чтобы разграничить, по возможности более четко отделить реалистический образ оскудевшего испанского дворянина Алонсо Кихана от возникшего в его воображении фантастического образа "рыцаря без страха и упрека" Дон-Кихота. Надо было показать, что, глубоко неудовлетворенный убогой реальностью своей жизни, Алонсо Кихана, под влиянием чтения рыцарских романов, стремился найти свой идеал в вымышленном им образе Дон-Кихота.

С помощью В. П. Кожича удалось подробно, очень выразительно в сценическом отношении разработать ответственные эпизоды спектакля, и в их числе сцену нападения погонщиков, эпизод приготовления целительного бальзама на постоялом дворе, бой Дон-Кихота с бакалавром Сансоном Карраско и сцену смерти Дон-Кихота.

Сцена, в которой погонщики мулов нападают на Дон-Кихота и его верного оруженосца, была удачно поставлена режиссурой. Дон-Кихот и Санчо Пансо, роль которого играл Б. А. Горин-Горяйнов, крепко прижавшись друг к другу, успешно отбивались от погонщиков, наседавших на них со всех сторон. Эти два старика - Дон-Кихот и Санчо, представляли собой своеобразную неприступную подвижную боевую единицу и метко разили противника. Сцена велась в быстром, можно сказать, буйном темпе, и к концу ее, когда погонщики убегали, мы падали в изнеможении, как это и требовалось по смыслу действия.

Эпизод приготовления чудодейственного рыцарского бальзама принадлежал к числу наиболее смешных, которых, как мне кажется, в нашей постановке все же было недостаточно. Дон-Кихот увлеченно готовил бальзам, маниакально отгоняя от него злых духов. Под конец он изгонял дух главного своего противника - волшебника Фристона, подозревая, что именно вмешательство Фристона может лишить бальзам чудодейственных качеств. Затем, с огромной верой в целительную силу рыцарского лекарства, Дон-Кихот выпивал его, стойко перенося все муки, которые приносило это страшное снадобье.

В бое с Сансоном Карраско Дон-Кихот вначале представал как сильный, мощный рыцарь. При первых схватках со своим противником он выходил победителем, нанося Сансону Карраско сильный удар по плечу. Удача рождалась в результате глубокой веры Дон-Кихота в правоту своего дела. Лишь затем, в процессе схватки, Сансон Карраско одерживал над ним победу. Сцена боя была отрепетирована настолько тщательно, что мы, кажется, столь же свободно могли бы вести ее даже с закрытыми глазами.

Хочется упомянуть об одной выразительной детали, нашедшей в спектакле естественное, органическое место, - о перекличке Дон-Кихота с Санчо Пансо.

Репетируя, мы пришли к мысли найти своего рода "рыцарские" позывные сигналы, при посредстве которых герои пьесы могли бы перекликаться между собой.

Вначале эти сигналы были нужны Дон-Кихоту и Санчо Пансо с целью встретиться друг с другом без помех, так, чтобы их не заметила ключница, чтобы их встрече не помешали священник, цирюльник и другие местные горожане. С такой целью Дон-Кихот нежно, дружески ворковал по-голубиному, тогда как Санчо откликался тонким присвистом. Так они перекликались у себя в деревне, на задних дворах, встречаясь втайне от окружающих. Эта деталь удачно подчеркивала, что Дон-Кихот находится под наблюдением всего поселка, что за ним следят, как за чудаком, и что именно поэтому он прибегает к такого рода конспиративным позывным сигналам в своих сношениях с Санчо.

Н.К. Черкасов - Дон-Кихот, Б. Л. Горин-Горяйнов - Санчо Пансо 'Дон-Кихот'. 1941 г

Затем те же "рыцарские" позывные сигналы были использованы как средство общения героев в самых различных ситуациях. Когда, отразив нападение четырнадцати погонщиков, герои, совершенно обессиленные, валились в изнеможении, Дон-Кихот, будучи не в силах поднять голову, тихо ворковал по-голубиному, как бы спрашивая: "Ты жив, Санчо?" - то в ответ ему Санчо издавал нежный, хотя и хрипловатый присвист. А когда в последней картине Дон-Кихот лежал мертвый, потрясенный Санчо любовно, но уже в трагическом плане обращался к нему с тем же дружеским позывным сигналом, как бы желая проверить, не последует ли привычного ответа.

Образы Дон-Кихота и Санчо Пансо относятся к числу сложнейших в мировой литературе и вряд ли могут быть полностью освоены актером в процессе репетиций. Необходимо играть их перед зрителем, дорабатывать на спектаклях. Нам не удалось накопить эту практику, в должной мере прислушаться к голосу зрителя, доделать то, чего мы не сумели достичь на репетициях. Премьера "Дон-Кихота" прошла за три месяца до начала Великой Отечественной войны, и спектакль был сыгран всего около двадцати раз. Последние представления шли в дни налетов немецко-фашистской авиации на Ленинград, когда ежеминутно можно было ждать воздушной тревоги, и наши спектакли заканчивались в десять часов вечера; давались без последнего акта. В годы войны спектакль выпал из репертуара.

Мечтаю снова встретиться с образом Дон-Кихота, более углубленно доработать его совместно с В. П. Кожичем. Надо признать, что наш спектакль все же получился несколько отяжеленным. В нем оказалось мало мощного, раскатистого смеха, в сочетании с которым глубокая философская сторона пьесы только бы выиграла. В то же время образ Дон-Кихота не удалось сделать в должной мере мечтательным, витающим в облаках фантазии.

Особенно тесно я был связан в нашем театре с его главным режиссером Л. С. Вивьеном.

Леонид Сергеевич Вивьен - разносторонний актер и выдающийся театральный педагог, воспитавший в Ленинградском институте сценических искусств немало превосходных деятелей советского искусства. В их числе актеры Н. К. Симонов, Ю. В. Толубеев, В. В. Меркурьев, Г. М. Мичурин, В. П. Полицеймако, О. Г. Казико и И. Г. Гошева, кинорежиссер И. А. Савченко и балетмейстер Р. В. Захаров. Около пятнадцати лет Л. С. Вивьен возглавляет художественное руководство Театром имени Пушкина, передавая артистам театра лучшие традиции русской реалистической актерской игры, воспринятые им от его учителя В. Н. Давыдова.

Хотя Леонид Сергеевич Вивьен знал меня еще со школьной скамьи, тем не менее впервые мне удалось встретиться с ним как с режиссером лишь спустя пять-шесть лет после вступления в труппу Театра имени Пушкина.

Одна из первых наших встреч живо запомнилась мне.

Репетировалась классическая комедия Карло Гольдони "Лгун". Я был занят в заглавной роли - играл Лелио, обольстительного любовника и отъявленного лгуна.

В сущности, это была не совсем моего плана роль. Лелио - комедийный герой-любовник, блестящий кавалер, быстрый, очень изящный в движениях молодой человек, темпераментный и легкий в диалогах собеседник. Мне следовало преодолеть привычную манеру держаться, овладеть пластическими особенностями костюмной роли. Заботясь о том, чтобы быть как можно более легким и изящным, естественно, пластично носить камзол и плащ, я настолько сильно контролировал внешнюю лепку образа" что поневоле упускал из виду внутреннее движение и развитие характера своего героя. Лелио как лгун, как сатирический комедийный образ недостаточно раскрывался мною.

Л. С. Вивьен не являлся постановщиком этого спектакля, но, присутствуя на репетициях в качестве главного режиссера, делал замечания, наглядно разъясняя мои ошибки. Он вовремя подсказывал не замеченные мною, но существенно важные переломные моменты в поведении моего героя, особенно в его монологах, и советовал делать небольшие паузы прежде чем соврать, как бы обдумывая, какой выход следует найти из создавшегося положения.

Я налету схватывал указания Л. С. Вивьена, убеждаясь, что с каждым его замечанием ощущаю все более твердую почву под ногами.

Застигнутый врасплох, мой Лелио, прежде чем придумать выход из затруднительного положения, глубоко вбирал в себя воздух и на мгновение задерживал дыхание, тем временем придумывая замысловатый ответ. Эти небольшие паузы, к которым я прибегал перед каждой очередной ложью Лелио, помогли его характеристике, усилили ее сатирический смысл, придали образу комедийный оттенок. В наиболее трудных для меня эпизодах Л. С. Вивьен старался особенно ясно раскрыть основную задачу, делая это во всеоружии своего громадного педагогического опыта, определяющего наиболее сильные стороны и даже самый стиль его работы как режиссера.

Впоследствии, уже в послевоенные годы, мне пришлось работать с Л. С. Вивьеном над двумя значительными, крупными ролями - над образом Ивана Грозного в "Великом государе" и над образом И. В. Мичурина в пьесе "Жизнь в цвету". Ниже, в главе "Актер и образ", я подробно остановлюсь на этих работах, в связи с чем вернусь к сотрудничеству с Л. С. Вивьеном. Здесь же отмечу, что в общении с ним я научился, - как он любит говорить, - "эмоционально мыслить на сцене", то есть контролировать эмоцию ясной, точно выраженной мыслью и согревать мысль живым эмоциональным переживанием.

К профессии режиссера Л. С. Вивьен подошел последовательно, на основе накопления актерского и педагогического опыта.

Вопросами педагогики он заинтересовался смолоду, еще будучи студентом драматических курсов петербургского Театрального училища. Занимаясь в классе В. Н. Давыдова, ведя подробные записи его лекций и уроков, Л. С. Вивьен стремился усвоить самую систему его педагогической практики, методику обучения молодых актеров.

Окончив училище и вступив в Александринский театр, Л. С. Вивьен успешно выступил в качестве актера, играя в ансамбле таких крупных мастеров нашей сцены, как М. Г. Савина, В. Н. Давыдов и К. А. Варламов. Но интерес к педагогике не покидал его, он стал одним из ассистентов кафедры актерского мастерства Театрального училища, и незадолго до революции выступил с проектом реорганизации учебного процесса на драматических курсах. Проект показался слишком смелым и был отвергнут.

В первые годы революции, уже занимая ведущее положение в труппе нашего театра, Л. С. Вивьен нашел еще более широкое применение своим педагогическим интересам и вскоре стал одним из руководителей вновь организованного Техникума сценических искусств. Здесь он впервые выступил как режиссер ряда спектаклей, поставленных силами студентов в учебном плане. Из числа его учеников сформировалась труппа молодежного Театра актерского мастерства, в котором начали свой творческий путь Ю. В. Толубеев и В. В. Меркурьев. Л. С. Вивьен возглавил Театр актерского мастерства в качестве его главного режиссера и осуществил в нем ряд интересных в актерском отношении спектаклей. В дальнейшем Театр актерского мастерства сделался филиалом Театра имени Пушкина, и Л. С. Вивьен все чаще стал выступать в качестве режиссера на основной сцене.

На репетициях Л. С. Вивьен неизменно покоен, уверен в правильности разработанного им режиссерского плана и тотчас замечает возможное отклонение от существенно важных особенностей режиссерской трактовки пьесы. Опытной рукой он четко расставляет акценты в развитии действия, вскрывает идейный замысел роли, точно подсказывает актеру, на что ему следует обратить внимание, что является главным, помогает ему своим ценным педагогическим опытом. Ясность его режиссерских заданий, его артистичность, легкость в работе, внимание к индивидуальности актера, знание природы и технологии его творчества, наконец, всестороннее понимание сложного театрального производства и педагогический опыт достойны высокой оценки.

В кинематографии я был наиболее тесно связан с режиссерами А. Г. Зархи и И. Е. Хейфицем - моими давними, неизменными друзьями, с режиссером В. М. Петровым и, наконец, с С. М. Эйзенштейном.

С А. Г. Зархи и И. Е. Хейфицем я впервые встретился на съемках фильма "Горячие денечки", в котором играл ленивого увальня Колю Лошака. Роль, построенная на остром гротесковом рисунке, прежде всего была рассчитана на то, чтобы вызвать смех неожиданностью положений и ситуаций. Гротесковая фигура Коли Лошака, все его поведение должны были вызвать у зрителей комедийные реакции: "Ах, какой он длинный! Ах, какая у него походка! Ах, как он едет на лошади и как слезает с нее! Ах, как он получает от Тони пощечину!.." Роль далась легко благодаря накопленному опыту в комедийно-гротесковом жанре - в танцевальном аттракционе "Пат, Паташон и Чарли Чаплин", в советской оперетте и на музыкально-театральной эстраде.

И. К. Черкасов и Л. С. Вивьен

Вскоре мне снова удалось встретиться с А. Г. Зархи и И. Е. Хейфицем в работе над "Депутатом Балтики".

Как в предварительной работе над сценарием, так и при съемках фильма был применен принятый в театре метод подготовки спектакля, что полностью себя оправдало.

Уже первые читки сценария, происходившие за столом, в Доме кино, вселили в нас уверенность в успешности совместной работы: разыгрывалась фантазия, придумывались новые положения, выразительные подробности, вскрывавшие психологию действующих лиц. Вся наша группа принимала участие в разборе сценария и ролей, сначала за столом, затем разыгрывая этюды на различные темы и, наконец, намечая предварительные мизансцены. Подготовительный период длился месяц, в течение которого у меня было около тридцати репетиций в костюме и гриме. Наша работа вылилась в подлинное творческое содружество драматургов, режиссеров и актеров.

Режиссура четко определила основную задачу нашего коллектива - создать реалистическое и вместе с тем монументальное, патетическое произведение, в каждом кадре которого звучало бы победоносное развитие революции, раскрыть образ профессора Полежаева как "депутата Балтики", выявив в его деятельности связь науки с народом, связь ученого с революцией, с Коммунистической партией.

Одна из задач, вставших передо мной, заключалась в том, чтобы убедительно воспроизвести глубокую старость профессора Полежаева и в то же время за этой внешней оболочкой физиологической старости показать неувядающую молодость чувств и юность сердца моего героя, преодолевающего свою старость.

Профессору Полежаеву минуло семьдесят пять лет, тогда как нам троим вместе взятым - А. Г. Зархи, И. Е. Хейфицу и мне - было немногим больше. И со всей юношеской энергией мы принялись изучать психологию старости... Мы знакомились с различными источниками, характеризующими великих людей науки и искусства на склоне их дней. Мы интересовались последними годами жизни Л. Н. Толстого и К. А. Тимирязева, Дарвина и Вольтера, их многочисленными изображениями в преклонном возрасте, старались уловить особенности их поведения, привычек, появившихся к старости. Так постепенно удалось создать внешний облик профессора Полежаева, ни на минуту не упуская из виду внутреннюю сущность образа, о которой можно было кратко сказать словами Маяковского: "В душе - ни одного седого волоса!"

Революция помогла Полежаеву понять смысл и значение его научной работы, в силу чего он и выходил победителем в той борьбе, которая им велась. Режиссура вскрывала перед нами эту центральную идею фильма и тем самым помогала донести ее до зрителя.

Съемки "Депутата Балтики" шли последовательно, по ходу развития действия, - начали снимать фильм с первых кадров и кончили последними. В то время это немало облегчило мою задачу. И хотя, как мне кажется, я не совсем удачно играл в самом начале, но вскоре полностью вошел в роль, сжился с нею. В процессе работы я все яснее сознавал, что фильм рассказывает не только о прошлом, но что образ моего героя устремлен в будущее. Эту тему я и развивал в заключительных кадрах, особенно в речи Полежаева на заседании Петроградского Совета, с трибуны Таврического дворца.

Режиссеры А. Г. Зархи и И. Е. Хейфиц (в первом ряду на трибуне) в группе работников постановочного коллектива фильма 'Депутат Балтики'. 1936 г. Профессор Полежаев - Н. К. Черкасов

Не только на репетициях, но и на съемках режиссеры подробно вскрывали сущность взаимоотношений действующих лиц, ставили перед нами широкие задачи, разрабатывая множество вариантов. Когда задача была всесторонне отработана, она постепенно сужалась, сводилась к одной яркой, характерной, запоминающейся детали. Так, например, вначале профессор Полежаев иначе реагировал на беседу с В. И. Лениным - радостно пробегал по комнатам, даже забегал на кухню, возбужденно стучал по встречавшимся в пути предметам и т. п. Затем этот эпизод принял совершенно иную форму выражения и, в сущности, свелся к одной детали: во всех комнатах полежаевского дома, как бы отражая радостное настроение хозяина, поочередно вспыхивал включаемый им электрический свет.

При работе над образом Полежаева режиссеры подсказывали мне помогали метко подмеченные подробности его характеристики как ученого, помогали мне подчеркнуть высокий интеллект моего героя. И если принято говорить, что режиссер должен раствориться в актере, то работа А. Г. Зархи и И. Е. Хейфица со всем нашим коллективом и со мной может послужить одним из примеров такого творческого решения режиссерских задач.

Творческая дружба настолько сблизила нас, что мы взаимно стремимся к общению, и если в новых работах А. Г. Зархи и И. Е. Хейфица не находилось подходящей для меня роли, я охотно выступал в эпизодах, как, например, в роли барона Унгерна в фильме производства Монгольской Народной Республики "Его зовут Сухэ-Батор" или в роли больничного швейцара в картине "Во имя жизни".

Переломной ролью на пути к драме и даже к трагедии явилась для меня роль царевича Алексея в "Петре Первом".

Глубокий художник, талантливый кинорежиссер В. М. Петров разгадал мои актерские устремления, поверил в меня как в трагического актера и помог мне найти себя в этой области.

Смело выдвинув меня на роль царевича Алексея, он дружелюбно, но вместе с тем крайне требовательно, даже не без придирчивости следил за моей пробой. Возбужденный, приподнятый столь решающим испытанием, я на первой же пробе, выражаясь актерским языком, "вошел в состояние" и, как надлежало по ситуации, на большом эмоциональном напряжении заплакал настоящими слезами. Ситуация, которую мне предложили представить, была трагическая, фотоснимок получился отличный - правдивый по переживанию, скульптурный по форме его выражения, - и эта удачная проба имела основное значение в решении вопроса о моем назначении на роль царевича Алексея.

Владимир Михайлович Петров по методам работы близок к режиссерским традициям Московского Художественного театра, мастеров которого он обычно привлекает к участию в своих картинах.

Как режиссер он отличается глубиной и широтой мышления, стремлением к большим масштабам, желанием решать крупные, значительные задачи и умением преодолевать всевозможные трудности во имя достижения высокого качества. Эти достоинства и помогли ему успешно справиться с таким ответственным начинанием, как две серии исторической эпопеи о Петре I. В. М. Петров уверенно повел творческий коллектив, и хотя как режиссер он тогда еще многому учился в совместной работе с нами, тем не менее немало давал и каждому из нас, ее участников.

При изображении исторического деятеля надо не только воплотить человечески правдивый образ, но и одновременно показать эпоху, отразить разворот социальной борьбы классов. Мало сыграть царевича Алексея предателем, надо его представить так, чтобы зритель увидел те реакционные социальные силы, которые стояли за ним и двигали его. Прогрессивность Петра и реакционность Алексея обусловлены не столько их индивидуальными данными, сколько борьбой различных социальных группировок, представителями которых они являлись. Режиссер должен помочь актеру показать не только человека, его место и роль в истории, но и самую историю, вскрыть глубокие социальные причины происходящих событий.

Режиссер В. М. Петров и Н. К. Черкасов - царевич Алексей - перед съемкой кадра из фильма 'Петр Первый'. 1937 г

В. М. Петров умел решать такие широко взятые темы. Он всегда приходил на съемку подготовленным, с четкими, продуманными предложениями и ясно излагал актерам задачу. Он приучал меня к выразительной игре в пределах крупного плана, помог отточить технику актерской игры перед киноаппаратом и научил в лаконичных фразах и действиях передавать большие мысли. С его помощью мне удалось овладеть сложным характером царевича Алексея, раскрыть сочетание в нем звериной злобы и трусости, нерешительности и запальчивости, слабости и силы, порою даже некоторого величия. Не ограничиваясь предварительными репетициями, В. М. Петров нередко беседовал со мной перед самой съемкой кадра, и я с большой благодарностью вспоминаю его советы и напутствия.

Без малого трехлетняя работа с В. М. Петровым обогатила меня, укрепила веру в свои силы, в возможность воплощать большие сложные характеры и тем самым расширила мой диапазон, открыв передо мной новый круг исторических образов.

Из них два, особенно мне дорогих, возникли в совместной работе с С. М. Эйзенштейном.

Имя Сергея Михайловича Эйзенштейна было окружено в моих глазах ореолом славы его ранних картин, выпущенных в первые годы развития советской кинематографии, - "Стачки", "Октября", особенно "Броненосца "Потемкин", который принес ему мировую известность. Его сила как мастера больших, монументальных картин историко-революционного содержания, эпических по своему складу, раскрылась во всей своей значительности. Однако в своих ранних созданиях С. М. Эйзенштейн несомненно подавлял индивидуальность актера, и это обстоятельство озадачивало, даже беспокоило меня, когда я получил от него предложение о совместной работе.

При первой же нашей встрече С. М. Эйзенштейн в несколько скупых, но точных выражениях ознакомил меня с замыслом новой картины, подчеркнув, что она будет военно-оборонной по содержанию, героической по духу, партийной по направлению и эпической по стилю.

Речь шла об "Александре Невском".

Это было в начале 1938 года, когда международная обстановка становилась все более напряженной и гитлеровский фашизм открыто шел к новой мировой войне. Позади было вторжение итало-немецких войск в Испанию, проникновение японских войск в глубь Китая, впереди назревали кровавые фашистские авантюры в Австрии и Чехословакии. В такой обстановке защита идеи суверенности народов, отпора захватчикам чужой земли приобретала особое значение. Возвеличение справедливой борьбы за свободу и независимость своей Родины, прославление народных вождей и героев, патриотов родной земли, подсказали мысль обратиться к историческому прошлому русского народа, к образу одного из первых его полководцев - Александра Ярославовича Невского.

- Его образ должен быть светлым, сильным и суровым!.. - подчеркнул С. М. Эйзенштейн, переходя от широких политических предпосылок, побудивших остановиться на данной теме, и обращаясь непосредственно к ее герою.

И он принялся доказывать, что прозвище "святого", с которым Александр Невский в свое время вошел в историю, необходимо раскрыть в качестве превосходной степени таких эпитетов, как "удалой", "храбрый", "мудрый".

- Вот задача для актера! - не раз повторял он при этом, и мне казалось, что он разгадал мои внутренние опасения, которые, конечно, я не решился ему высказать.

Не скрою, что в то время я колебался. Величественный эпический стиль картины, легендарность образа ее героя, глубокая отдаленность исторических событий, которые предстояло воскресить, - все это казалось мне трудно преодолимым препятствием.

Но постепенно, вчитываясь в сценарий, написанный П. А. Павленко с большой силой литературной выразительности, знакомясь с историческими материалами, с летописными сказаниями и новейшими исследованиями, я стал приближаться к образу моего будущего героя, который представлялся мне высоким, стройным, сильным юношей, ловким, веселым, вспыльчивым, наивным и грубоватым, страстным патриотом, беззаветно преданным идее защиты неприкосновенности родной земли.

Конечно, такой образ все больше привлекал меня, заполнял мое воображение, будил творческую фантазию, и тем не менее внутреннее мое самочувствие было не только приподнятое и торжественное, но в то же время беспокойное и тревожное.

Первые пробы оказались малоудачными. Внешний облик Александра Невского, его грим долго мне не давался. Наконец он был найден и определен, - и, надо сказать, при ближайшей помощи С. М. Эйзенштейна. Он удивлял своим вниманием к второстепенным, казалось бы, мелочам, которые затем, при съемках крупным планом, приобретали большое значение. Он достал в Эрмитаже подлинное вооружение XIII века и внимательно следил за изготовлением моих доспехов; при ответственных же съемках он всегда навещал меня в костюмерной. Помнится, как-то, окруженный портными и костюмерами, он свыше часа прилаживал на мне какую-то деталь костюма, так что у меня уже стали подкашиваться ноги, тогда как он весело, с шутками, настойчиво продолжал добиваться наибольшей выразительности моего одеяния.

Но ведь не только из внешней характеристики рождается образ! Самыми интересными, хотя и наиболее трудными, были поиски внутренней характеристики героя. Как раскрыть все богатство этого характера - сложного, сильного, волевого, вобравшего в себя лучшие черты могучего русского народа? Как всесторонне обрисовать образ легендарного, до сих пор живущего в памяти народной победоносного полководца, разбившего "непобедимых" немецких "псов-рыцарей" и изгнавшего их за пределы родной земли?

Должен признать, что на первых съемках внутреннее беспокойство не покидало меня, и нередко я оставался неудовлетворенным. Мне хотелось, чтобы образ Александра Невского был бы представлен более богато в своей человеческой характеристике, в своей духовной сущности. Порою мне казалось, что образ Александра Невского предстает в картине несколько отвлеченно, что он недостаточно наделен той живой выразительной человеческой характерностью, которая складывается на почве глубокого внутреннего перевоплощения.

Своими сомнениями я делился с С. М. Эйзенштейном. Но он уверенно убеждал меня подчиниться общему эпическому стилю постановки, не детализировать образ, отдельные черты психологии героя, частности характера, а, напротив, стремиться к широкому обобщению. В актерском творчестве, как и во всяком искусстве, главенствующим должно быть чувство целого, чувство общего, чувство главного. С. М. Эйзенштейн настойчиво вел меня в таком направлении, приучая выполнять общие, широко понимаемые режиссерские задания, искать и находить свою творческую линию в строгих пределах намеченных стилевых задач, а в данном случае прежде всего - в эпическом плане.

Говоря о работе над образом Александра Невского, о том, как он развивался, как заполнялся все более ясным и точным содержанием, расскажу об одном памятном мне, примечательном обстоятельстве, самым тесным образом связанном с созданием фильма, с работой над образом его героя, как патриота своей отчизны.

Шли съемки основного эпизода картины - Ледового побоища. Как известно, битва происходила суровой зимой, в лютую стужу, на Чудском озере, на дне которого нашли смерть псы-рыцари, разбитые Александром Невским.

Снимать подобный эпизод зимой было невозможно, и не столько из-за холода, сколько, главным образом, из-за слабости зимнего солнечного света. Поэтому сцены Ледового побоища, занимающие без малого двести кадров, снимались летом, на особо отделанной площадке, расположенной неподалеку от киностудии "Мосфильм", на Потылихе. Здесь на большом пространстве был сделан асфальтовый покров, посыпанный опилками, нафталином и солью, что создавало полную иллюзию снега.

Съемки шли летом 1938 года, в июле и первых числах августа, в жаркие дни, когда температура доходила до тридцати пяти градусов.

В одном из перерывов, когда я сидел рядом с С. М. Эйзенштейном, и здесь же, у "Чудского озера", отдыхали сотни участников картины, из рук в руки стали быстро переходить только что доставленные на Потылиху свежие листы "Правды". Газета шла нарасхват.

В какие-нибудь пять-шесть минут наша "лагерная стоянка" пришла в движение. И "русские ратники", и "немецкие кнехты", "псы-рыцари" в касках с эмблемами, напоминавшими фашистские знаки, громким голосом зачитывали что-то вслух. Всеобщее внимание привлекло официальное сообщение ТАСС о том, что накануне японские фашисты вновь вторглись на нашу землю и в течение всего дня вели бой, пытаясь захватить высоту Заозерную в районе озера Хасан, но натолкнулись на мощный отпор Красной Армии. Все живо обсуждали неожиданное известие.

- Смотрите, как наша историческая тема непосредственно перекликается с сегодняшним днем, - невольно воскликнул я, прочтя вслух сообщение ТАСС.

Съемки возобновились с большим подъемом. Исторические события отдаленные от нас веками, разгром интервентов и изгнание их за пределы родной земли, по-новому, с большой остротой воспринимались всеми участниками фильма в связи с последними политическими событиями, разыгравшимися на восточных рубежах нашей Родины. Историческая повесть о славе русского оружия заново осмысливалась и переживалась нами под непосредственным впечатлением сегодняшнего дня, и мы ясно понимали значение той великой, благородной патриотической темы, которой отдавали свой труд, которую раскрывали нашим будущим зрителям.

Режиссер С. М. Эйзенштейн и Н. К. Черкасов - Александр Невский в перерыве съемка фильма 'Александр Невский . 1938 г

Впоследствии, пытаясь проследить, какие пути вели меня к историческим образам, что обеспечивало этим образам любовь народа, я всегда возвращался к описанному случаю, как к одному из наиболее наглядных примеров тесной связи художественного творчества с жизнью, с окружающей действительностью во всем многообразии ее явлений. Жизнь - первый, главный, великий наш учитель во всех областях художественного творчества, в том числе и посвященного далекой, казалось бы, исторической теме.

В ноябрьские дни 1938 года "Александр Невский" был показан на общественном просмотре в Московском Доме кино, а в первых числах декабря обошел экраны страны.

Выступая на просмотре в Доме кино, С. М. Эйзенштейн сказал о своей глубочайшей благодарности товарищу И. В. Сталину, который чутко откликнулся на его просьбу помочь создать патриотический фильм о мощи и доблести русского народа и нашел время лично просмотреть литературный сценарий "Александра Невского" перед тем, как составлялся рабочий сценарий.

Надо заметить, что кинематографический вариант сценария рознится от первоначального литературного варианта.

По литературному варианту сценария Александр Невский, одержав победу над немецкими интервентами, отправлялся в Золотую орду на поклон к хану с целью "отмаливать люд от беды", то есть добиться различных налоговых льгот для народа. Затем, возвращаясь на Русь, Александр Невский погибал в пути, испив воды из отравленного источника. Народ нес на руках усопшего полководца, и это шествие как бы олицетворяло его легендарную посмертную славу. Потом, в качестве своего рода апофеоза, появлялось московское войско под знаменами Дмитрия Донского, внука Александра Невского, который в победоносном сражении с Мамаем завершал историческую миссию освобождения Руси от татарского ига.

В фильме не показаны ни трагический конец жизни Александра Невского, ни последующий апофеоз, не имеющий отношения к его славному подвигу и умаляющий его значение.

Картина завершается полным торжеством Александра Невского как народного героя, его величанием, славой и следующими заключительными словами, обращенными им к народу:

- Ох, и бил бы я вас, хлестал нещадно, коли бы проболтали вы Ледову сечу!.. Не простила бы Русь ни вам, ни мне маломужества... Так про то и помните, детям и внукам накажите, а забудете - станете иудами русской земли... Слово мое твердо: найдет беда - всю Русь подниму. А отвалитесь на сторону - быть вам биту нещадно. Жив буду - сам побью, а помру - так сынам накажу.

А затем, обратившись к пленным, Александр Невский говорит:

- А вы идите и скажите всем в чужих краях, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости! А кто с мечом к нам войдет - от меча и погибнет! На том стоит и стоять будет Русская земля!..

Такой финал гораздо значительнее. Образ Александра Невского живет в памяти народной как образ великого патриота своей Родины, ее легендарного героя. Став свидетелями его ратных подвигов, зрители должны были расстаться с ним в момент его высшего торжества. Это несомненно усиливало идейно-художественное воздействие картины.

Н. К. Черкасов - Александр Невский. Фильм 'Александр Невский'. 1938 г

Мне представилась возможность проверить ее силу в дни Великой Отечественной войны. Встречаясь с моими фронтовыми зрителями, просматривая фильм в их кругу и отвечая на их вопросы, я каждый раз убеждался в том, что образ Александра Невского продолжает жить в сознании наших современников как образ одного из любимейших национальных героев. Как раз в годы Отечественной войны был учрежден орден Александра Невского, и гравированный на стали миниатюрный его портрет украсил грудь воинов Советской Армии, отличившихся в священной борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Общаясь с фронтовиками, я все глубже понимал ответственность актера-гражданина, актера-патриота, на долю которого выпало счастье воплотить на экране образ любимого народом героя.

Совместная работа с С. М. Эйзенштейном над "Александром Невским" сблизила нас.

С. М. Эйзенштейн был художником большого масштаба, несгибаемой воли, безграничной требовательности, но вместе с тем несколько замкнутым в себе человеком. Кажется, с первой же встречи он поверил в меня как в актера и, как бы сделав для меня исключение, открыто, доверчиво, очень искренне общался со мной во время работы, в течение которой у нас сложились дружеские отношения.

С. М. Эйзенштейн не только убедил меня в своей правоте как режиссер, не только помог мне овладеть образом эпического характера. Он научил меня более совершенно владеть пространством и внутренне ощущать его, научил экономно распоряжаться жестами и движениями. Своей требовательностью он оттачивал мою технику игры перед киноаппаратом, добиваясь четкости рисунка и законченности формы. Он же приучил меня быть взыскательным ко всем сторонам актерского творчества, которые могут быть подвержены пристальному рассмотрению зрительным залом. Несомненно, что общение с С. М. Эйзенштейном не только расширило мой кругозор, но обогатило мои технические возможности как актера.

Поэтому я с громадным интересом узнал о возможности новой совместной работы. На этот раз предложение С. М. Эйзенштейна застало меня в Новосибирске, куда с первых дней Великой Отечественной войны была эвакуирована труппа Театра имени Пушкина. Разумеется, я тотчас ответил согласием.

Речь шла об "Иване Грозном".

Мысль о постановке этого фильма возникла в первые месяцы войны.

Личность и деятельность Ивана IV как гениального государственного деятеля, полководца, патриота своего времени, собирателя мощного централизованного русского государства привлекала внимание многих художников, начиная с А. Н. Толстого.

Вопрос о постановке фильма решался в начале 1942 года, в то самое время, когда немецко-фашистские захватчики еще стояли на подступах к Москве, а на необозримых просторах нашей Родины велись ожесточенные битвы с озверевшим врагом. Принятое в столь напряженной обстановке решение о выпуске грандиозной исторической киноэпопеи об Иване Грозном воодушевило и окрылило всех ее участников.

Н. К. Черкасов - Александр Невский. Фильм 'Александр Невский'. 1938 г

Съемки начались 1 февраля 1943 года в Алма-Ате. Правительство Казахской ССР предоставило нам недавно отстроенный, лучший в столице Дом культуры, зрительный зал и сцена которого служили нам в качестве кинопавильона. Мы встретили самое чуткое отношение со стороны казахского правительства, которое всегда охотно помогало во всех наших производственных и бытовых нуждах.

Киностудия, устроенная в Доме культуры, разумеется, не была подготовлена к сложным процессам кинопроизводства. Много пришлось потрудиться, чтобы наладить бесперебойное развитие съемок. Но несмотря на трудные обстоятельства военного времени, постановочный коллектив был обеспечен всем необходимым для создания монументальной картины в двух сериях, требовавшей бесконечной смены громоздких строенных декораций и громадного количества костюмов, от богатых царских облачений до сотен кольчуг для пушкарей и латников. Единственная организационная трудность, которую не удалось преодолеть, состояла в том, что нам пришлось вести все съемки по ночам, так как днем не представлялось никакой возможности снабдить киностудию электроэнергией, всецело шедшей на нужды заводов, работавших для фронта.

Фильм об Иване Грозном должен был показать, как в долгой, тяжелой борьбе с внешним и внутренним врагом создавалось и крепло мощное русское государство. Нам надо было раскрыть суть исторической миссии Ивана Грозного, его внутреннюю и внешнюю политику, смелые реформы, показать его победоносный поход на Казань, полную глубокого государственного предвидения борьбу с ливонскими рыцарями за возврат исконных земель, за выход к Балтийскому морю, за свободные торговые пути с Западом, за новые рубежи государства.

Картина начиналась торжественной сценой венчания на царство семнадцатилетнего Ивана IV, провозглашавшего себя первым "царем всея Руси", его речью о ее судьбах.

- Многовластию злокозненному боярскому отныне и навеки предел кладем! Дабы русскую землю в единой длани держать - сила нужна! А посему отныне учреждаем мы войско служилое, стрелецкое, постоянное... Кто же в войсках тех государевых не сражается, тому в великих походах царских деньгами участвовать... Нужна сильная власть, дабы выи гнуть тем, кто единству державы Российской противится! Ибо токмо при едином, сильном, слитном царстве внутри - твердым можно быть и во вне... Но что же наша Отчизна, как не тело, по локти и колени обрубленное? Верховья рек наших - Волги, Двины, Волхова - под нашей державой, а выход их к морю - в чужих руках... Приморские земли отцов и дедов наших - балтийские - от земли нашей отторгнуты... А посему в день сей венчаемся мы на владение и теми землями, что ныне - до времени - под другими государями находятся!

Молодой Иван IV ведет неустанную, непримиримую борьбу с косностью, с консерватизмом бояр-феодалов, с "боярской крамолой", с ее вдохновителями и вожаками - с боярским родом Старицких, с перебежавшим в лагерь врагов государства Андреем Курбским.

В обстановке борьбы с боярской оппозицией развертываются острые по своему напряжению драматические ситуации, гибнет от вражьей руки верная подруга и спутница Ивана IV - царица Анастасия.

В условиях все более обостряющейся внутренней борьбы Иван Грозный проводит реформы управления страной, сплачивает войско, возглавляет победоносный поход на Казань и Астрахань, добивается единоначалия государственной власти.

Н. К. Черкасов - Иван Грозный. Фильм 'Иван Грозный'. 1943 г

Вторая серия фильма, согласно первоначальному плану, была посвящена полному разгрому боярской оппозиции и заканчивалась высшим подъемом ратных подвигов Грозного, его походом против ливонских рыцарей, его победоносным выходом к водам Балтики.

- Отныне и до века да будут покорны державе Российской моря... На морях стоим - и стоять будем! - такими словами Ивана Грозного завершалась вторая серия посвященной ему эпопеи.

Мужественный, величавый, волевой образ Ивана Грозного, бесстрашного в борьбе за высшие интересы государства, насыщенный сложным психологическим содержанием, поставленный в острые по своему драматизму положения, в ситуации подлинно трагического характера, с первых же дней работы над ролью поглотил все мое внимание и силы.

На этот раз С. М. Эйзенштейн принял на себя многообразные функции: он выступил как сценарист, как режиссер и в какой-то мере как художник.

Художником фильма являлся И. А. Шпинель, но при разработке эскизов ему активно помогал С. М. Эйзенштейн. Как художник он был неотделим от режиссера. Он рисовал эскизы костюмов, добиваясь того, чтобы костюм подчеркивал характеристику действующего лица, выражал бы ее в пластических очертаниях, и достигал в этом смысле выдающихся художественных результатов. Он с неутомимым вниманием следил за второстепенными, казалось бы, аксессуарами - за утварью, за предметами культа, добиваясь выразительности мельчайших деталей, стилистического единства всех подробностей. Весь финал первой серии был зарисован им в последовательном развитии кадров, причем не эскизно набросан, как обычно у режиссеров, а подробно, обстоятельно разработан, - это была серия вполне законченных, завершенных рисунков. Он старался воспроизвести в кадре то, что было изображено им на бумаге. Он долго, тщательно устанавливал кадр и подолгу смотрел в глазок аппарата, прежде чем приступить к съемке, добиваясь того, чтобы каждый кадр в отдельности представлял собою законченную живописную картину. В фильме было немало блистательных по цельности замысла и единству их стилистического решения кадров, из которых к лучшим относились сцена венчания Ивана IV на царство и крестный ход в Александровскую слободу.

Как режиссер С. М. Эйзенштейн выдвинул передо мной сложные задачи. Он требовал, чтобы характеристика Грозного складывалась и раскрывалась перед зрителем в точном соответствии с развитием действия, между тем как действие охватывало свыше двадцати лет его жизни, разносторонней государственной деятельности. Предстояло показать последовательное нарастание борьбы крупного государственного деятеля за могущество страны - начиная от его венчания на царство и кончая победой над ливонцами и выходом к морю, которым первоначально завершалась вторая серия фильма. Предстояло показать сложный процесс развития характера большого исторического деятеля. Одни лишь многочисленные внешние перевоплощения, через которые проходил Грозный, от лучезарного юноши и до изнеможенного борьбой, но сильного, властного правителя государства, ставили ряд серьезных трудностей.

На репетициях и на съемках С. М. Эйзенштейн в свойственной ему индивидуальной творческой манере не уставал выдвигать трудные задания в сфере пластической выразительности. Так, например, в сцене Ивана Грозного у гроба Анастасии, сцене, требовавшей тончайших психологических переживаний, режиссер добивался не только их непосредственного, сильного, эмоционально насыщенного выражения, но и точно определенной внешней пластической формы, нередко сковывая меня жесткими рамками своего графического и живописного замысла.

Увлекаясь композицией кадра, С. М. Эйзенштейн лепил выразительные скульптурные мизансцены, но порою бывало трудно заполнить, оправдать содержанием ту форму, которой он добивался. В некоторых его мизансценах, предельно графичных по рисунку и композиции, мускульное напряжение актера подчас не соответствовало внутреннему состоянию, внутреннему его переживанию. В таких случаях перед актером возникала необычайная трудность оправдать предложенный ему режиссером внешний рисунок. С. М. Эйзенштейн настойчиво требовал от актеров непременного выполнения своих требований. Он заражал своей настойчивой убежденностью, заставлял нас верить ему, - и мы нередко шли за ним, увлеченные его энтузиазмом.

Поглощенный своими задачами режиссера и художника, С. М. Эйзенштейн стал приносить им в жертву сюжетное развитие действия: известно, что как сценарист он не оказался на высоте стоявших перед ним требований.

Уже первая серия "Ивана Грозного" не достигала полноты исторической характеристики начального этапа царствования Ивана IV. Сильный волевой характер Грозного остался недостаточно выявлен, в действие были введены ненужные проявления его сомнений, тяжелых внутренних переживаний. "Прав ли я в тяжкой борьбе своей?.." - спрашивал Иван Грозный, стоя у гроба Анастасии и всматриваясь в ее мертвый лик, и слова эти звучали как один из лейтмотивов в развитии его сложного характера.

Но выдающийся художественный уровень монументальной картины, созданной в условиях военного времени, обеспечил ей самое широкое внимание как у нас, где она была выпущена на экран в начале 1945 года, так и далеко за рубежами Советского Союза. Работа руководителей и ведущих участников фильма удостоилась высокой оценки, была отмечена Сталинской премией.

Просматривая и обсуждая фильм в своей среде, мы замечали его недостатки. Почти каждый кадр, взятый в отдельности, выделялся графической отточенностью рисунка, гармонией композиции. Но любуясь кадром в качестве художника, С. М. Эйзенштейн в качестве режиссера недостаточно контролировал временную длительность кадров, поставленных во взаимное сочетание, или, говоря профессиональным языком, - монтажное время. Поэтому, когда отдельные кадры были смонтированы, склеены между собой, в развитии сюжетного действия стала чувствоваться замедленность и известная монотонность. Отдельные отрезки действия, например, сцена отравления Анастасии боярыней Старицкой, тянулись чрезмерно и неестественно долго. Подробности, мелкие частности, любовно показанные режиссером, нередко выдвигались на первый план, занимая незакономерно большое место.

Между тем в дальнейшей работе над второй частью фильма С. М. Эйзенштейн усугублял все эти ошибки.

Первая и едва ли не основная из них состояла в том, что он произвольно разбил надвое сценарий второй части "Ивана Грозного".

По первоначальному плану фильм должен был заканчиваться торжеством Ивана IV как военачальника, его выходом к берегам Балтики, и таким образом утвердить апофеоз его победы, взятой в ее широком международном значении.

По новому варианту вторая серия фильма заканчивалась задолго до наступления этих событий. Заключительные ее кадры были посвящены убийству Старицкого, - иначе сказать, победе Ивана IV над внутренним врагом, над боярской оппозицией. Тем самым вторая серия не выполняла стоявшей перед ней задачи, не затрагивала основной темы, ради которой была задумана. Но не только сократился масштаб охватываемых ею исторических событий, а соответственно также место и роль Ивана Грозного в их развитии. В то же время за счет главного оказались затянутыми, удлиненными, чрезмерно подчеркнутыми такие эпизоды, которые должны были занять гораздо менее заметное, а то и совершенно второстепенное положение. Более значительное уступило место менее существенному, тому, что должно было стать проходным.

Утрачивая намеченную и выношенную мною внутреннюю линию развития образа в силу выявившегося в процессе съемок изменения сценария, я говорил С. М. Эйзенштейну о своем тяжелом творческом самочувствии. Дробление второй серии надвое, попытка дополнительно сделать третью серию - все это представлялось мне серьезнейшей, глубоко принципиальной ошибкой.

Мною овладевало чувство неуверенности, наконец, беспокойства. Просматривая на экране отснятый материал второй серии фильма, я стал критиковать отдельные куски. С. М. Эйзенштейн приписывал мою критику переутомлению, чрезмерной требовательности и перестал показывать смонтированные кадры. Но взаимоотношения актера и режиссера в процессе кинопроизводства таковы, что на последнем этапе работы актер не в состоянии влиять на режиссера, ибо только за последним - решающее слово! С. М. Эйзенштейн снова увлекал меня преодолением сложнейших заданий, по преимуществу пластического характера. Так, например, в сцене с митрополитом Филиппом, произнося темпераментный монолог Ивана Грозного, я с общего плана подбегал на крупный план - на сорок пять сантиметров от объектива съемочного аппарата,- заботясь, чтобы мой подбородок, нос и затылок не вышли за рамки кадра, причем на крупном плане мне надлежало, гневно сверкнув глазами, произнести фразу, от которой должен был дрогнуть не только митрополит, но и мой будущий зритель. Однако зрители не увидели ни данного эпизода, ни всей второй серии фильма.

Н. К. Черкасов - Иван Грозный. Фильм 'Иван Грозный'. 1943 г

В течение съемок ее ошибки были резко усугублены исторически неверным изображением прогрессивного войска опричников и искажением образа самого Ивана IV, который был представлен человеком нерешительным, слабохарактерным, безвольным. Все эти недочеты второй серии "Ивана Грозного" получили справедливую принципиальную критику в историческом постановлении ЦК ВКП(б) о кинофильме "Большая жизнь", сыгравшем выдающуюся роль в дальнейшем творческом подъеме советской кинематографии.

Когда осенью 1946 года было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) и стала известна суровая партийная критика нашей работы над второй серией "Ивана Грозного", я как актер, - хотя и ни в какой мере не будучи обвиняемым, - принял на себя ответственность наряду с режиссером. С. М. Эйзенштейн и я написали в ЦК партии письмо по поводу допущенных ошибок, с просьбой помочь нам исправить их дальнейшим творческим трудом.

Товарищ И. В. Сталин счел возможным принять нас.

Беседа товарища И. В. Сталина, товарищей В. М. Молотова и А. А. Жданова с С. М. Эйзенштейном и со мной касалась общих вопросов кинематографии и, в частности, нашей работы над второй серией "Ивана Грозного".

Мы получили полную возможность переработать вторую серию "Ивана Грозного", добиваться высокого идейно-художественного качества фильма, - мы не были связаны ни сроками, ни затратой средств. С. М. Эйзенштейн, по-настоящему окрыленный, не переставал думать о переработке второй серии фильма, которая показала бы Ивана IV в зрелом периоде его государственной деятельности. Преждевременная смерть С. М. Эйзенштейна помешала ему заняться этой работой.

Но все же хотелось решить ее с помощью достойного режиссера, дабы не оставить миллионы зрителей без окончательного решения темы, успешно поднятой в первой серии.

Некоторое время спустя, - однако же почти через три года после того, как вторая серия "Ивана Грозного" была отснята, - я смотрел фильм в просмотровом зале Министерства кинематографии СССР совместно с В. М. Петровым, надеясь на то, что он согласится доработать картину.

Входя в просмотровый зал, я надеялся, что заснятый нами материал все же увлечет, взволнует меня, что возникнет желание доработать его. Однако эти чувства не овладели мной. Я смотрел на экран как критик, как судья, и ошибки фильма все более и более становились мне ясными. Когда в зале вспыхнул свет и мы встретились глазами с В. М. Петровым, то с первого взгляда поняли друг друга: доработать материал было невозможно, надо было снимать вторую серию заново.

Заканчивая главу об актере и режиссере, хочу подчеркнуть, что актер всегда стремится верить режиссеру, в котором привык видеть верного, искреннего помощника, и, следовательно, ответственность режиссера за спектакль или кинофильм усугубляется тем, что в основном он несет ответственность за актеров, которые в них участвуют.

Поэтому режиссер должен заботливо отнестись к актеру даже тогда, когда актер недопонимает его задания, недостаточно четко выполняет его.

Между тем случается, что режиссер в состоянии раздражения возвышает голос, а то даже прибегает к окрику на репетициях или на киносъемках.

В театре, при большом подготовительном репетиционном периоде, который занимает до полугода, а то и больше, возникшие между режиссером и актером обострения сглаживаются легко. Но в кинопроизводстве, где постановочный коллектив связан жесткими сроками, где невыполнение однодневного плана может повлиять на месячный план, некоторая нервозность во взаимных отношениях возникает чаще и может принять более острые формы.

На своем опыте и на опыте своих товарищей мне не раз приходилось убеждаться, что громкий окрик режиссера, а тем более передразниванье неверно взятой актером интонации никогда не приводит к хорошим результатам. В таких случаях режиссеру лучше пересилить себя, сдержаться и улыбнуться, ибо улыбка - наиболее верный помощник во всех трудностях.

Тем же оружием может тактично воспользоваться и актер.

Как-то на одной из съемок "Петра Первого" режиссер В. М. Петров был необычайно раздражен многими неполадками и, не будучи творчески собранным, начал повышать голос, чем, разумеется, отнюдь не помогал исполнителям обрести должное творческое состояние.

Понимая создавшееся на съемке положение, мы в первый раз промолчали. Но режиссер снова не сдержался, и мы решили, что в случае повторения покинем павильон, однако не в подчеркнуто демонстративной форме, а под каким-либо шутливым предлогом. Незадолго до перерыва В. М. Петров повысил голос в третий раз, и мы решили действовать.

Будучи в петровских мундирах, при оружии, мы - Петр I - Н. К. Симонов, я - царевич Алексей и Меньшиков - М. И. Жаров - с шутливо воинственным видом вытащили из портупей свои шпаги, бросили их на стол и направились к выходу. Затем мы сели в машину и проехали в гостиницу, где, оставаясь в костюмах и гримах, весело отобедали в номере М. И. Жарова.

Когда, к моменту окончания перерыва, мы снова вошли в павильон, режиссер встретил нас необычайно приветливо. Мы много смеялись, весело обсуждали "конфликт". И режиссер и исполнители легко вошли в собранное творческое состояние, и съемка закончилась весьма удачно.

Одним из бесспорных достоинств С. М. Эйзенштейна как режиссера было его умение общаться с актерами, вызывать и поддерживать в них творческое состояние. С этой целью С. М. Эйзенштейн большей частью прибегал к шутке, показывая себя во всем блеске свойственного ему остроумия, тем самым поддерживая в коллективе жизнерадостное настроение. При создании картины "Александр Невский" мне однажды предстояла физически тяжелая съемка ответственейших кадров эпизода Ледового побоища. Как я говорил, съемка происходила летом, в июльскую жару, когда нечем было дышать. Мое положение осложнялось тем, что в течение нескольких часов я без перерыва репетировал труднейшие по физическому напряжению сцены, которые затем были засняты на пленку. Я чувствовал, что если не найду сил для легкого, радостного состояния, то надлежащим образом не сумею выполнить предстоящее задание.

Съемки шли неподалеку от киностудии, и товарищи предложили мне проехать туда на машине, чтобы провести короткий перерыв в прохладном помещении.

Мы подъехали к служебному посту студии. Я вышел из "эмки" в полном облачении и в гриме Александра Невского. Дежурный настоятельно потребовал пропуск, который остался у меня в пиджаке на киностудии. Никакие доводы не помогали, охранник оказался настойчив и упрям. Когда стало ясно, что те пятнадцать-двадцать минут, которые я предполагал уделить отдыху, уходят на пререкания с дежурным, я выхватил из ножен огромный меч и закричал:

- Какой пропуск, кнехт? Перед тобой великий князь Александр Невский!.. Ступай сюда, сейчас я отрублю тебе голову!..

Смутившись, охранник стремительно отбежал и скрылся. Это настолько развеселило меня и моих товарищей, дало С. М. Эйзенштейну настолько хороший повод для различных шуток, что мы, невзирая на переутомление, вполне успешно сняли труднейшую сцену.

Среди режиссеров особенно поражал меня своей выдержкой и самообладанием Г. В. Александров. Даже в трудные минуты ответственных съемок я никогда не слышал от него речи в повышенных тонах и всегда видел на его лице приветливую улыбку.

На одной из технически сложных съемок фильма "Весна" Л. П. Орлова и я отвлеклись посторонними разговорами, развеселились, не могли собраться и тем самым отнимали дорогое время.

Г. В. Александров, сидя неподалеку на стуле, держал в руках огромную толстую книгу. Взглянув на нас, он выронил ее из рук. Книга шумно грохнулась на пол, после чего он мягко произнес: - Тихо!

Это была самая высокая нота, которую мне пришлось услышать от этого режиссера.

Нередко режиссеры добиваются участия известных мастеров в ролях эпизодического порядка. Эта традиция заимствована у Художественного театра и, как правило, повышает качество фильма.

Однако некоторые режиссеры недооценивают всей ответственности, которая встает перед актером, создавшим на экране значительные работы и согласившимся выступить в эпизоде.

Как-то один из уважаемых режиссеров убеждал меня согласиться сыграть в его фильме небольшой, но интересный эпизод.

- Вы же будете заняты всего два дня! - повторял он в качестве основного своего довода.

- Дорогой друг! Как вы, столь требовательный художник, забываете, что съемки, возможно, действительно займут всего два дня, но чтобы создать образ живого человека, да еще в эпизодическом плане, актеру необходимо работать не меньше месяца! Иначе придется прибегать к штампу, повторять один из типов человеческого характера, уже использованных в прежних ролях. Не забывайте, что в театре актер, играющий Гамлета, и актер, играющий могильщика, думают и работают над своими ролями с первой читки до премьеры!..

Мне не раз доводилось сниматься в эпизодах, и лишь в тех случаях, когда я продолжительно работал над ролью, я достигал успеха. Когда же я снимался без большой предварительной подготовки, то результаты меня никогда не удовлетворяли и оказывались ниже моих возможностей.

Актер не знает пределов овладения профессиональным мастерством, его художественный кругозор может расширяться безгранично. И если творчество его всегда протекает в коллективе, вырастая от общения со своими товарищами, то первое, самое почетное, но вместе с тем и решающее ответственное место среди них принадлежит режиссеру, которому никогда не следует забывать, что успех актера одновременно является успехом режиссера и что успех режиссера вне актерского успеха - ложный, мнимый успех.