Представление моралите

Моралите ставились на примитивных сценических площадках типа балаганов. Так обычно выступали на базарных площадях камеры риторов. Но наряду с этим для постановки моралите было создано под влиянием новой ренессансной архитектуры и более усовершенствованное оформление, в котором чувствовалось подражание устройству античной сцены (так называемая сцена Теренция). Вместо традиционного занавеса устанавливались четыре колонны, образующие три двери. Над первым этажом возвышался второй, имевший три окна, которые использовались очень своеобразно: оттуда по ходу действия демонстрировали живые картины. Например, в одном из моралите ремарка указывает: "Здесь открывают занавес и показывают роскошный трон со святым духом в облаках, излучающим светлые лучи". В других случаях в окнах появлялись ангел, младенец со свитком и иные религиозно-аллегорические персонажи. Со временем живые картины были заменены писаными и из окон стали показывать живописные полотна, поясняющие смысл аллегорий, изображаемых на сцене.

Исполнители моралите тоже выступали с пояснительными атрибутами, но иногда дело совсем упрощалось, и актер надевал на шею табличку с соответствующей надписью, указывавшей на характер персонажа. Бывали случаи, когда изменение душевного состояния персонажа обозначалось сменой надписей: табличка "Верующее сердце" заменялась табличкой "Покорное сердце".

В Париже моралите часто разыгрывались на сцене Бургундского отеля, где они прочно вошли в репертуар парижского Братства страстей. Новым в постановках моралите по сравнению с мистериальным сценическим устройством было то, что наряду с традиционными местами действия мистерии - дорога, рай, ад, тюрьма, виселица - здесь существовали интерьеры, обставленные по-домашнему. Бытовая обстановка мирно уживалась с декорациями рая и ада. Но в этой бытовой обстановке могли происходить поразительные чудеса - из обыкновенного шкафа выскакивала жаба и впивалась в лицо злодея; обыкновенный стол, за которым шел ужин, загорался пламенем. Правдоподобная обстановка должна была сделать "чудо" достовернее.

Спектакли моралите были своеобразной инсценировкойсуждений. Поэтому действующие лица выступали тут не как данные характеры, а как риторы, поясняющие свойство данных характеров.

Колесо Фортуны. Типичный эпизод моралите

Представление моралите фактически было диспутом в лицах. И когда в прологе рассказывалась вкратце история, лежащая в основе моралите, то именно эта история воспринималась как действительное происшествие, сам же спектакль был только сценической иллюстрацией к этому происшествию. Рассудочность действия определяла общий колорит инсценировок, которые, по существу, были костюмированными словопрениями. Религиозный пафос и буффонное озорство мистерий были тут совершенно неуместны, потому что даже в тех случаях, когда в моралите изображались не диспуты, а какие-нибудь семейные бытовые сцены, все это было близко жизненному обиходу и не требовало традиционных гиперболических средств сценической выразительности. Таким образом, актер, исполняя абстрактную, стилизованную роль, парадоксально сохранял свое естественное состояние, не перевоплощаясь в образ. Исполнение роли не становилось актом художественного творчества. Речь актера моралите могла приобретать сценическую выразительность благодаря поэтичности языка персонажа. В этом отношении язык моралите достигал большой виртуозности. Поэтическое украшательство было излюбленной страстью авторов моралите, тративших немало усилий и времени на вычурную, изысканную обработку стиха. Обычно речь персонажей моралите не была обусловлена естественным чувством, а являлась своеобразным риторическим откликом на данную психологическую тему: монотонная, спокойная речь проповедника сменялась взволнованной декламацией поэта. Так, отец, переживая тягостную весть о гибели сына, выражал это чувство, словно поэт, передающий в стихах тему горя:

 О боже, силы мне пошли. 
 Какая весть! Скорее смерть, 
 Слепая смерть, о злая смерть!. 
 Иди сюда, возьми меня! 
 Судьба сразила, из меня 
 Теките, слезы. Я пропал. 
 Ведь сына дикий зверь пожрал. 
 Любимый сын! Как тяжко мне! 
 Остались муки мне одне. 
 Скорее, смерть, иди сюда.	 
 Беда, беда, беда, беда! 
 О дикий зверь, могу лишь я 
 Кричать теперь: увы, увы!* 

^* (Перевод С. Городецкого.)

Отсутствие живого, непосредственного выражения чувств определяло и отсутствие действия. События, показанные в моралите, раскрывались не в их конкретности, а в их метафорическом, символическом смысле. Допустим, когда Зависть пускала стрелу в одного из братьев и стрела, пролетев в воздухе, попадала в цель, то брат не вскрикивал от боли, не пытался вырвать стрелу, а оказывался мгновенно пораженным ядом Зависти.

Исполнители ролей положительных персонажей моралите находились в состоянии внутренней уравновешенности, ибо блаженный покой праведников, установленный богом, никогда не нарушался. Злые страсти будоражили только человеческое бытие. Активность проявляли лишь актеры, игравшие роли "пороков". Легко предположить, что в исполнении положительных и отрицательных ролей использовался прошлый сценический опыт, и "добрые" наклонности воплощались на театре в духе исполнения ролей праведников, а "дурные" - в манере исполнения мистериальных чертей.

Внутренняя уравновешенность действия предполагала и внешнее равновесие, которое сказывалось в строгой симметричности сценической композиции. Разделенные на два лагеря аллегории выступали в порядке очередности, реплики персонажей подчинялись закону музыкального голосоведения и группировались" то в трио, то в квартет. Когда же выступало большее количе ство действующих лиц, их речь обычно объединялась заключительным рефреном.

Столь же симметрично было и решение в моралите пространства сценической площадки. Судя по рисунку на ковре, нахо-дящемся в музее города Нанси, изображающему представление моралите "Осуждение пиршеств", сцена представляла собой пространную площадку с большим столом посередине и с двумя балконами в виде продолговатых окон на заднем плане. Действующие лица располагались в четком порядке - гости восседали за столом, группа музыкантов находилась направо от стола, а группа мудрецов налево. Болезни, сидящие в засаде, находились в правом окне, а левое было занято второй группой музыкантов.

Если парижский парламент, осуждая мистерии, пощадил моралите, то дальнейшее развитие драматургии не пощадило аллегорического жанра. Деятелям гуманизма моралите представлялось не менее вздорным и варварским, чем мистерии и фарсы. Борьба, которую новое мировоззрение вело со схоластикой и аскетизмом, должна была коснуться и театра: гуманистическая драма завладевала теперь этическими проблемами, и со второй половины XVI века она начала вытеснять из репертуара театров моралите.

Сбросив с себя опеку церкви, театр освобождался и от опеки христианской морали.

Но моралите уходило с театральных подмостков не бесследно. Этот аллегорический жанр принес драматическому искусству большую пользу: он обучил искусству обобщения. Пусть типы моралите были чистой абстракцией, все же принцип всеобщности, типизации был в этом жанре уловлен. Были сделаны первые шаги в обрисовке контуров различных видов человеческих страстей.

По сравнению с хаотичностью мистерий моралите было бесспорным шагом вперед и в отношении идейной цельности произведения и в отношении его композиционной компактности. Для драматургов следующего поколения опыт моралите не пропал даром.

Но, сыграв известную историческую роль, моралите в драматургическом отношении не могло породить ничего значительного. Причиной тому была ложная христианская мораль, подчиняющая живое восприятие и изображение жизни мертвенным схемам. Религиозная идеология и на этот раз убивала искусство.