Я и Фельдкурат Кац [1967 Жаров М.И.

Интересной работой студии был "Бравый солдат Швейк" в постановке мхатовца Л. А. Волкова. Талантливый, с огромной выдумкой, требовательный, точный и четкий актер. Волков выявил в этом спектакле лучшие черты своего дарования. Он обладал замечательным качеством - восприимчивостью к новому; работая в академическом театре, он не считал себя "академиком", не считал, что раз найденное нерушимо и свято для всех и вся. Леонид Волков был очень пытливым человеком с острым глазом и большим чувством юмора.

Инсценировка по роману Я. Гашека состояла из эпизодов: ведь в "Швейке" нет стройно развивающегося сюжета. Отдельные остроумные новеллы можно переставить местами, и от этого ничего не изменится.

'Будешь тоже актером!' - думал я, смотря на сына Евгения... И когда промелькнули годы, не знаю, а он уже на сцене и под руководством Н. П. Акимова играет мою роль - Мурзавецкого ('Волки и овцы' А. Н. Островского)

Для оформления спектакля Волков пригласил Шлепянова, который был поистине неисчерпаем. Он проявил всю свою незаурядную изобретательность, чтобы организовать многоэпизодный (тридцать один эпизод) спектакль на крохотной сцене. Художественный вкус сочетался у Шлепянова с трудолюбием и энциклопедическими знаниями - это был не только талантливейший художник, но и преданный друг актера.

Мы с ним были близкими друзьями. Сколько доводов, убеждений, сколько темперамента и страсти было нами израсходовано в дружеских спорах. С непокорной шевелюрой, с отросшей до глаз щетиной, он, как "би-ба-бо", смотрел доверчиво и дружелюбно на меня своими круглыми, как черные пуговицы, глазами, слушая и готовясь дать отпор. В моем актерском формировании он сыграл большую роль.

Тот, кто не бывал в Четвертой студии, должен себе представить, что она помещалась в нынешнем здании Центрального театра кукол под руководством С. В. Образцова. Сцена размером всего десять шагов в ширину и почти столько же в глубину. И тем не менее Шлепянов сделал великолепную декорацию, детали которой на глазах у публики мгновенно деформировались и превращались в обстановку для следующей картины.

Декорация Шлепянова раскрывала внутреннюю сущность Швейка характерными деталями, определявшими юмористическую тональность эпизодов, и помогала наполнить глубоким социальным смыслом содержание всего спектакля.

Казанский Большой драматический театр. Васька Окорок был знаком мне, я только продолжал шлифовать грани этого образа, созданного еще в Бакинском рабочем театре. В пьесе 'Бронепоезд 14-69' играл я вместе с П. Герагой

Трудно было расчленить творчество художника, режиссера, актера я композитора в этой чудесной постановке.

Центральным местом спектакля, о котором быстро узнала вся театральная Москва, стал трюк, изобретенный Шлепяновым. Леонид Волков хотя и был воспитан как режиссер в системе Художественного театра, но очень охотно пошел на шлепяновскую выдумку.

Знаменитый трюк заключался в следующем. В тюремной часовне фельдкурат Кац произносил перед арестованными проповедь. Он стоял на кафедре, а за его спиной находилось огромное распятие Иисуса Христа.

Афиши спектаклей 'Буря', 'Мещанин во дворянстве', 'Эдип-царь'. Рогожско-Симоновский рабочий театр имени Сафонова

Сцена начиналась с песенки, которую вечно пьяный фельдкурат распевал с кафедры перед шеренгой арестантов.

Арестанты в одном нижнем белье стояли спиной к публике и, по уставу, "ели глазами начальство", то есть фельдкурата Каца, а заодно и Христа на кресте.

Кац, зажмурив глаза, вдохновенно пел, внимая себе, как тетерев на току:

- гнусавил он, заканчивая песню. Арестанты шумно вздыхали и хрипло шептали: "Бис". Растроганный Кац говорил: "Разве вам когда-нибудь выучить такую песенку? Нет! Расстрелять вас всех! Кайтесь, кальсонщики!".

Казанский Большой драматический театр. Афиши спектаклей группы театральной молодежи, гастролировавшей в рабочих клубах

Арестанты шумно сморкались, оплакивая свою бесталанность. Тогда Кац патетически восклицал: "Плачьте, братья! И заметьте себе, скоты, что вы люди и бог ваш отец. Сукины вы дети! Так молитесь ему!".

Арестанты падали, "плача и стеная", на колени, кланялись распятому Христу.

Афиши спектаклей 'Любовь Яровая' и 'Женитьба' работы худ. И. Ю. Шлепянова. Бакинский рабочий театр

И вот в это мгновение Иисус Христос, висевший на кресте, вдруг начинал нетерпеливо чесать одной ногой другую. То ли его кусали мухи, то ли он ежился от "молитвы" Каца!

Арестанты смеялись, бравый фельдкурат, не понимая, в чем дело, орал: "Чему вы, ослы, ржете, как жеребцы?". Хохот нарастал, Кац оглядывался, а Христос замирал. Так повторялось два или три раза. Зал содрогался от восторженного гула.

Дело в том, что на кресте был "распят" артист, на долю которого выпадала очень трудная задача: в течение всего эпизода в часовне (не менее десяти минут) висеть на кресте загримированным буквально с головы до пят, с закрытыми глазами, не выдавая секрета даже движением ресниц. Это было тем более трудно, что, как только открывался занавес, зрители частью понаслышке, а частью по программе, где было написано, что Иисуса Христа играет артист Котовщиков, шептали друг другу: "Смотри на Христа, он живой".

Блямбин - М. И. Жаров ('Миллион наличными' Ю. Н. Потехина) Рисунок худ. С. М. Ефименко

И тем не менее артист не выдавал себя ни одним, даже самым малым движением, он так замирал на кресте, что трюк каждый раз встречали громом аплодисментов.

За кулисами по поводу "игры" Котовщикова иные актеры и актрисы изощрялись в "остроумии", вроде: "Саша, ты сегодня великолепно /кил в роли мертвого Христа".

В этом трюке отразился основной принцип постановки: раскрыть большой внутренний смысл через преувеличение бытовой детали, через гротеск.

Критика писала: "Отдельные сцены, как, например, сцена с крестом, попросту являются своего рода "находкой", настоящим театральным изобретением".

Афиша спектакля 'Бравый солдат Швейк' Московский реалистический театр

Гротеск был правильно понят нами как острая внешняя характерность, исчерпывающе выражающая внутреннее содержание. Поняв это правило, я в роли фельдкурата Каца тоже строил образ на броских характерных бытовых деталях. Они, однако, не имели ничего общего со стремлением к натуралистическому правдоподобию, а выражали сущность "честного фельдкурата", который, напившись, мог просить своего денщика Швейка:

"Дорогой друг, дайте мне по уху!.. Так, хорошо, очень хорошо! Это способствует пищеварению! Эх, хорошо! Дайте еще раз... по морде!"

Домоуправ - М. И. Жаров ('Зойкина квартира' М. А. Булгакова) Рисунок зрителя

Кто-то из актеров во время репетиций высказал сомнение: "Все, мол, это интересно, но - гротеск! А у нас все-таки хоть и Четвертая студия, но МХАТ". Волков на следующую репетицию принес книгу и прочитал слова К. С. Станиславского: "Подлинный гротеск - это полное, четкое, меткое, типичное, всеисчерпывающее, наиболее простое внешнее выражение большого, глубокого и хорошо пережитого внутреннего содержания роли и творчества артиста. В таком переживании и воплощении нет ничего лишнего, только самое необходимое".

- Как видите, - захлопнув книгу, сказал Леонид Андреевич, - и великий реформатор сцены - за сгущение красок, за смелый рисунок сценического гротеска. Если он оправдан, давайте работать смело и вдохновенно! А кто боится, кто прячется за раз уже найденное, того я могу и освободить!

Мы ответили ему аплодисментами. И поэтому было необыкновенно приятно, когда, открыв однажды театральную газету, я прочел статью критика В. Блюма "Еще о Швейке", в которой он подтверждал, что наш общий замысел вполне дошел до зрителя.

Публика проявляла к спектаклю огромный интерес, билетов не хватало. Николай Плотников был блестящим исполнителем роли бравого солдата. Позже, когда возникла целая галерея исполнителей роли Швейка, Плотников благодаря своему острому уму и добродушному юмору оставался все же лучшим Швейком.

Летом наш театр перебрался в бывший "Мюзик-холл", где мы сыграли пятнадцать спектаклей "Швейка" подряд.

'Бравый солдат Швейк' по роману Я. Гашека. Режиссер Л. Волков. Реалистический театр. 1930 год. Спектакль имел яркую сатирическую направленность, Швейк - Н. Плотников, Кац - М. Жаров, аббат - В. Новиков

Случилось так, что последний месяц сезона прошел не только в творческих, но и в общественных баталиях, которые еще теснее связали меня с коллективом театра. Дело было в том, что, несмотря на огромный успех двух постановок театра - "Норд-ост" и "Швейк", несмотря на то, что пресса продолжала отмечать "несомненный рост Реалистического театра", в самом театре оказались противники "крикливого новаторства". Те люди, к которым, по существу, и относились слова Л. Волкокова на репетиции: "Кто прячется за раз уж найденное, того я смогу освободить", начали склоку, а как известно, в склоке участвует не тот, кто трудится, работает, творит, - ему некогда этим заниматься,- а те, которые ничего не хотят делать. Всеми правдами и неправдами они создали такое положение в театре, что сначала, Тарханов, а вслед за ним и Федоров, главный режиссер, были вынуждены отойти от руководства театром. Ушел и Шлепянов. Вместо умных, талантливых и высокообразованных художников к руководству пришли чужие и случайные люди.

Новое руководство ничего не поняло в происходившем и вскоре восстановило против себя весь творческий состав и обслуживающие цехи. В довершение всего вскрылась полная бесхозяйственность. И вот тогда вырвался наружу общественный темперамент коллектива. Мне как председателю производственной комиссии месткома поручили возглавить борьбу против злоупотреблений нового руководства. Вместе с группой товарищей мы с головой ушли в проверку выполнения репертуарного плана, выполнения решений месткома и художественного совета, в проверку деятельности администрации и в составление документов, которые только одними фактами могли бы даже неискушенному человеку воочию показать, что новое руководство не оправдало свое назначение и что театр как коллектив может развалиться. Эта проверка возымела свое действие.

Самым старательным человеком нашей бригады, самой внимательной и трудолюбивой среди нашего актива была старейшая актриса М. Л. Роксанова, первая исполнительница роли Нины Заречной в Московском Художественном театре.

Акт, который мы составили, был зачитан на общем собрании труппы в присутствии представителей советских и партийных организаций района, и в открытом бою против бюрократизма и карьеризма нами была одержана первая вдохновляющая победа.

Борьба с бюрократизмом еще больше сплотила наш здоровый коллектив, но, потеряв своих художественных руководителей, театр все же не смог долго просуществовать. Он был передан Н. П. Охлопкову.

Когда я объявил своим товарищам, что на новый сезон опять еду работать в Баку, слова сожаления моих новых друзей, я чувствовал, не были только словами. Мне были устроены сердечные проводы и как актеру, близкому им по духу, и как общественнику.

Во время проповеди фельдкурата Каца Христос на распятии в смущении потирал ногой ногу

...Интересно устроен человек! В Москве за один сезон я сыграл две новые роли. Казалось бы, нашел то, что искал: передо мной был театр, в котором я мог спокойно и творчески продолжать работу. Но все-таки это были всего-навсего только две роли, и после напряженной работы в Баку п Казани я стал страдать от нерастраченных сил и кажущегося безделья. Когда на долю актера выпадает сразу слишком много ролей, его подстерегает неминуемая опасность заштамповаться, но если у актера мало ролей, то это ведет его к творческому застою, рождает леность. И чувствуешь, как медленно угасают желания и фантазия. Мириться с этим - творческая смерть!

И вот в сезон 1929/30 года я снова приезжаю в свой - ставший уже родным - Бакинский рабочий театр.

Не знаю, обратили ли вы внимание на то, что я совсем ничего не говорю об отдыхе? Ведь человек должен же иногда отдыхать. Мне это было незнакомо. Мне казалось безумным расточительством, чтобы молодой здоровый человек, каким я был, полный творческого горения, мог расточать свое время, свои годы, такие дорогие и так быстро бегущие день за днем, на какой-то бессмысленный, как мне казалось, отдых. Поэтому между сезонами я снимался. Вот почему я успел за свой довольно длительный жизненный путь сняться почти в восьмидесяти картинах. Пусть там были и маленькие, и средние, и всякие роли, но если это было увлекательно, - я снимался. Меня обуревала жажда работы, и об этом мы будем говорить особо и позже. Это будет тот момент в моей творческой жизни, когда кино и театр тесно переплетутся между собой, не отбирая силы один от другого, не истощая их, а, наоборот, накапливая и взаимно обогащая и отшлифовывая мастерство актера. То самое мастерство, которое в те далекие годы я только-только начинал ощущать, ибо чтобы стать настоящим, подлинным мастером, мало одной жизни.