Одна любовь на всю жизнь (В. Молько)

С каждым, даже не поющим, человеком, вероятно, бывает такое: привяжется какой-то песенный мотив или фраза из популярной арии и звучит в тебе, повторяется, преследуя неотвязно. В конце концов этот затянувшийся "лейтмотив" начинает надоедать и даже раздражать. Потом, со временем, он уходит, уступая место новой понравившейся мелодии.

В. Чуфаров - Ромео. 'Ромео и Джульетта' Ш. Гуно

Но иногда даже годы, долгие годы, не способны стереть, стушевать некогда покорившую и пленившую тебя красоту чужого голоса, тронувшего что-то очень сокровенное в твоей душе. Причем голоса не на пластинке или пленке, не по радио или телевидению, а певца на сцене, спевшего, сотворившего чей-то образ, прожившего на твоих глазах чью-то судьбу. Такой голос, бывает, западает в душу, "записывается" в ней сразу и навсегда. И сколько бы ни возвращалось к тебе его звучание, он никогда не надоедает, потому что неизменно радует, творит трудно передаваемое словами какое-то просветленное настроение, очищает душевно. Так запомнился и полюбился мне голос Бориса Чуфарова, впервые услышанный в далеком уже 1952 году, в опере "Евгений Онегин".

Произошло это во время его дебюта на куйбышевской музыкальной сцене в партии Ленского. После той праздничной премьеры выпускник Горьковской консерватории быстро, стремительно даже становится одним из ведущих солистов театра.

Как же случилось тогда это необычайно яркое и радостное явление нового лирического тенора, тем более значительное и впечатляющее, что возникло, состоялось оно в окружении талантливых, пользовавшихся большим успехом оперных мастеров-вокалистов? Ведь в той самой первой работе Бориса Чуфарова на профессиональной сцене были и очевидные не только для музыкальных критиков слабости, и явные просчеты. Но голос, голос!..

В. Чуфаров - Герцог. 'Риголетто' Дж. Верди

Он творил настоящее чудо. Он преображал и "прощал" если не все, то очень многое в Ленском Чуфарова. В том числе и некоторую, как весьма деликатно выразился один строгий и знающий музыковед, "робость и сценическую неуверенность, вполне понятную для молодого артиста, что, тем не менее, в целом не снижает хорошего впечатления". Причем это хорошее впечатление возникло тогда еще и потому, что незаурядные музыкально-вокальные данные начинающего певца оказались удивительно близки и органичны именно тому Ленскому, который был создан гением Чайковского. Без малейшего намека на пушкинскую иронию по поводу романтических стихов юного поэта-мечтателя, без особого акцента на царивший в его голове "философский туман", без той повышенной, так сказать, сентиментальности, что свойственна прообразу оперного Ленского. Более того, в какие-то минуты естественная в то время актерская робость и неуверенность Чуфарова казались органичными в поведении и манере его Ленского.

Разумеется, работая над партией и сценическим образом Владимира Ленского, Чуфаров многое прочитал, серьезно изучил и многократно прослушал сохранившиеся записи великих исполнителей этого оперного шедевра. И все время, как умел тогда, как мог, неустанно искал и уточнял свою собственную вокальную интонацию роли. Идя к ней через свое понимание драмы и трагедии Ленского. И еще. Исходя из своих жизненных представлений, своей натуры и своих природных данных, он глубоко почувствовал национальную, истинно русскую природу личности и характера своего самого первого героя в отечественной музыкальной классике. Быть может, еще и поэтому огромная человеческая драма и горестная, трагическая судьба Ленского, хотя и не выявленная, не воссозданная, не выраженная в полной мере на первых спектаклях - собственно актерски, пластически,- в вокальном, голосовом изображении покоряли драматизмом какого-то очень личного лирического откровения исполнителя, какой-то его почти физически ощущаемой душевной обнаженностью и искренностью. И не сила звука, не пресловутый "звучок", а красота и нежность тембра и полетная легкость голоса, не демонстративная, показная, "гастролерская", власть над верхними нотами, а проникновеннейшая их трепетность и непринужденность, наконец, врожденная художественная интуиция при ясной фразировке и четкой "неоперной" дикции захватили и покорили тех, кто оказался свидетелем того памятного и такого счастливого дебюта Бориса Чуфарова в Куйбышевском театре оперы и балета.

В. Чуфаров - Баян. 'Руслан и Людмила' М. Глинки

В том конечно же очень ответственном, полном сомнений и огромного волнения дебютном выходе на профессиональную оперную сцену ему отечески и дружески помогали музыкальный руководитель постановки дирижер Г. Рисман, режисссер З. Васильева и актеры, занятые в спектакле. И еще художник М. Мурзин, который сам всего лишь год назад убедительно заявил о себе масштабным оформлением "Князя Игоря", а теперь услышал в музыке "Онегина" красоту и лиризм русской природы в нежнейшей голубовато-сиреневой тональности/Особенно ему удался зимний пейзаж в сцене дуэли, где на самой проникновенной ноте обрывалась роль, партия, жизнь Ленского-Чуфарова.

Нет, нет, только что сказанное о первых помощниках молодого певца вовсе не традиционная и уж тем более не формальная дань принятому этикету, а искреннее и, если угодно, постоянное чувство благодарности самого Бориса Чуфарова всем, кто верил в него и поддерживал. И, главное, творил вместе с ним ансамблевое, гармоничное искусство. Встречаясь и беседуя с Чуфаровым в разные годы, в разных обстоятельствах и по различным поводам, я неизменно слышал от него добрые слова, особенно о тех дирижерах, режиссерах, актерах и художниках, которые не "солировали", были лишены гастролерских замашек и амбиций, а объединяли свою творческую волю, все свои способности в создании целостного, художественно законченного музыкально-сценического произведения.

- Когда захромает только один компонент спектакля, пускай даже и не самый главный, ну, к примеру, получилась не совсем удачная световая партитура - настоящего, полного художественного впечатления не жди. Больше того, постепенно и все другое как-то начинает разлаживаться, разваливаться и ползти по швам,- так говорит, с годами не уставая повторять эту мысль, Борис Чуфаров. Не утрачивая ни горячей убежденности своей, ни явственного в обыденной жизни, но почти совершенно неуловимого на сцене своего нижегородского акцента на звук "о". Между прочим, его оканье, особенно в первые годы знакомства, неизменно поражало меня контрастом с тем, как он пел и держался на сцене даже в самых "великосветских" ролях. Что, кстати, уже само по себе еще одно красноречивое доказательство его актерской одаренности, счастливой способности к речевому перевоплощению. И все это - эстетическое чутье и требовательность, чувство творческого коллективизма и художественного ансамбля,- все самобытное и талантливое в нем было не только заложено природой, врождено, так сказать, но еще и сильно развито и воспитано трудовой, часто, охотно и красиво поющей семьей. В очерке "Как в кино", опубликованном в журнале "Театральная жизнь", С. Табачников так описал атмосферу рабочей семьи Чуфаровых в те годы, когда начиналось становление Бориса как личности и помимо его сознания и желания созревал в нем художник:

"Балахна, Балахна, тихие русские вечера. Разве забыть, как в небольшом деревянном домике садилась вся семья вокруг самовара и пела... Пела так, что собирались под окнами люди, дивясь на этот необычайный семейный хор.

Главным запевалой был отец Николай Андреевич. Пробовал было затянуть маленький Борис, но куда там:

- Не лезь, несмышленыш. Ты раньше жизни понюхай, а потом уже про песню понятие иметь будешь...

Он окал по-волжски, делая это так гордо и выразительно, словно чувствовал в каждом "о" особый шик, особую красоту.

Мать Бориса, Анна Васильевна, работница Балахнинской картонной фабрики, в мужские разговоры не вступала. А только когда начиналась песня, тихо и чутко, словно боясь кого-нибудь заглушить, подтягивала. А если приходилось ей петь соло, то не дай бог, если кто-то перебьет.

- Ты матери петь не мешай. Ты слушай, слушай да учись,- наставлял отец.

После семилетки Борис поступил в техникум. Профессию выбрал серьезную - радиотехника.

Однажды - это было в 1946 году - он посмотрел в кино "Музыкальную историю". Картина ему понравилась.

- Артисты хорошие,- говорил он, по-отцовски окая,- а все не по правде. Так уж сразу и получается все... Сел в машину, встретился с профессором, накрутил сто рублей на такси - и порядок. Уже и в кружок попал, и в оперу, и в консерваторию.

Дом культуры Балахнинской ГРЭС, где только что демонстрировался фильм, был одним из лучших зданий города. Борис часто бывал здесь: в кино, на концертах, просто отдыхал. И вот именно сегодня увидел он объявление - производится запись желающих в хоровой кружок...

- Возьми и запишись,- в шутку посоветовал приятель,- вдруг получится, как в "Музыкальной истории"...

Борис рассмеялся, однако мысль эта все-таки закралась ему в голову"...

Многое и в самом деле получилось, как в кино или даже как в сказке. Руководитель самодеятельного хора А. Сатирский не только сразу же обратил внимание на голос и оценил музыкальность Бориса, но уже вскоре поручил ему ведущую роль запевалы едва ли не во всех песнях, которые в то время уже пел или разучивал коллектив. Ободренный и вдохновленный такой честью и таким доверием новоиспеченный солист хора Дома культуры ГРЭС старался вовсю, с большим удовольствием соглашаясь запевать и в тех вещах, где требовался не его, тогда еще не очень-то крепкий и уверенный, тенорок, а баритон или бас...

Интересно, что в свой первый же сезон в Куйбышевском театре оперы и балета, исполняя партию Ленского, Борис Чуфаров с неменьшим успехом, и нескрываемым удовольствием, и неизменно высоким у него чувством ответственности выступал в качестве Запевалы в опере "Тихий Дон". Его чистый и красивый тенор придавал особую проникновенность мужскому хору "Ой и горд наш Тихий Дон", звучавшему, несмотря на свою малочисленность, с безбрежной широтой и силой.

- В театре тогда все говорили о том, как интересно репетирует и ставит эту прекрасную песенную оперу И. Дзержинского известный режиссер Златогоров,- вспоминал много лет спустя Борис Чуфаров.- И мне захотелось выступить в этом спектакле, тем более что опера, ее музыка, мне очень нравилась. Конечно, я не предполагал и не думал, что стану там Запевалой, а получилось, кажется, удачно. И я до сих пор иногда напеваю про себя "Ой и горд наш Тихий Дон". Эта песня всегда возвращает меня в мою театральную молодость и к первым выступлениям запевалы самодеятельного хора...

Вернемся и мы в нашем рассказе в Ёалахну, в Дом культуры ГРЭС, чтобы стать свидетелями, пожалуй, самого сказочного поворота в судьбе будущего певца. Как-то на одной из репетиций, несомненно, по приглашению А. Сатирского, появился пожилой, почтенного вида человек. После репетиции он попросил Бориса остаться и спеть что-нибудь. Смущенный столь необычной просьбой незнакомого человека, но всячески ободряемый руководителем, он кое-как справился с волнением и запел...

- Этот человек слушал, почему-то не глядя на меня,- рассказывал Борис Чуфаров.- Может быть, чтобы дать мне как можно скорее успокоиться и показать все, что я тогда умел, показать свой голос более естественно, что ли. А когда я кончил петь, он сразу же спросил: "Сколько вам лет?" Хорошо помню, что он именно так обратился ко мне. "Двадцать",- ответил я, начиная догадываться, о чем идет речь, но совершенно не предполагая, чем может закончиться это неожиданное прослушивание. "Вы опаздываете ровно на три года. Впрочем, война... Не вас одного она задержала,- сказал он.- Из-за нее многие опоздали... Так вот, завтра же отправляйтесь в музыкальное училище и скажите, что вас направил профессор Седякин. Только не думайте отказываться и не заставляйте меня искать вас!.."

- Можете представить мое состояние в тот момент и как я летел тогда домой, чтобы рассказать все родителям? "С таким-то голосом и пению учиться? Да у нас полдеревни так пело",- то ли в шутку, то ли всерьез произнес отец. Но тут же в нем что-то дрогнуло, и, увидя, как я, огорчившись, вспыхнул, он примирительно сказал: "Ладно, ладно, не кипятись, иди учись петь по-настоящему, коль охота. Профессора, они лучше нас знают, кого надо учить, а кого не надо". А мать сказала проще и по-матерински мудрее и серьезнее: "По мне хоть в артисты иди, только бы человеком стал..."

Уже после первого курса музыкального училища - направление в Горьковскую консерваторию. Когда выдержал вступительные экзамены и приняли, был несказанно счастлив и рад. Родной дом недалеко, родная, любимая Волга - вот она, рядом, и осуществление самой сокровенной мечты, а теперь и цели всей жизни, совсем близко!

Л. Тедтоева - Любаша. 'Царская невеста' Н. Римского-Корсакова

Первый курс он окончил настолько успешно, что, рассказывая о лучших воспитанниках консерватории, областная газета писала: "Из студентов первого курса выделяется Б. Чуфаров (тенор), рабочий из Балахны... Для своей экзаменационной программы он подготовил и удачно спел ариозо Лыкова из оперы Римского-Корсакова "Царская невеста", арию из оперы "Марта" Флотова и другие произведения..."

Но к концу второго курса случилось такое резкое и такое горестное расхождение с сюжетом кинофильма "Музыкальная история", что дело едва не закончилось полным крушением заветной мечты именно в тот момент, когда Борис уже не представлял себя вне музыкального искусства. С голосом произошло что-то неладное, и хотя решение комиссии не было единогласным, приказ об отчислении за профнепригодность был подготовлен к подписи. Как удалось комитету комсомола, товарищам-сокурсникам, наиболее проницательным преподавателям и особенно педагогу Бориса по вокалу доценту Борису Семеновичу Вепринскому, кстати, поставившему своему ученику и на вступительном экзамене, и за первый курс пятерку, не допустить отчисления будущего заслуженного артиста РСФСР, теперь уже невозможно да и нет необходимости описывать подробно. Тем более что те невыносимо тяжкие дни прошли, как в тумане, и нанесли такую душевную травму, что память крепко удержала лишь два самых сильных чувства - горечи и радости. Первое, по молодости лет, быстро отступило, стерлось. А второе усиливалось с каждым днем, ибо голос Бориса уже вскоре не только обрел прежнее красивое звучание, но и стал быстро "набирать высоту" и принес ему безоговорочное "отлично" на госэкзамене по вокалу.

Известно, что у каждого писателя, композитора или художника творческая и жизненная биография и время, в котором они творят, обычно тесно связаны, постоянно взаимодействуют. На актера же - на его художнический мир, талант и гражданское самосознание - большое, подчас решающее влияние и воздействие оказывает еще и театр. Здесь важно все: популярность и место театра в духовной жизни города, репертуарные искания, высота эстетических критериев и уровень современного художественного мышления творческого коллектива, профессиональность критики, внимание печати, радио и телевидения, интерес зрителей, атмосфера человеческих отношений внутри театра, одаренность и творческие устремления его руководителей - да все и не перечислить! При этом как важно начинающему молодому актеру попасть еще и в свой по духу театр. И как же велика здесь доля счастливого случая! Впрочем, как и несчастливого тоже, когда даже очень яркие актерские дарования так и не раскрывались полностью, а то и вовсе угасали в чужом для них театре.

Л. Тедтоева - Лель. Е. Скобкина - Снегурочка. 'Снегурочка'. Н. Римского-Корсакова

Читатель знает, в какой семье, среде и обстановке рос, воспитывался и учился Борис Чуфаров. Нетрудно представить и то, какое влияние оказали на формирование его личности, характера, нравственных позиций и жизненных навыков тяжкие годы военного лиха, порой непосильный, но глубоко осознанный мальчишеский труд во имя Победы, нелегкие послевоенные годы упорной работы и учебы. И потому смело можно утверждать, впрочем, и сам Борис Николаевич это подтверждает, что ему очень повезло с Куйбышевским театром. И не только потому, что в годы особенно активной и успешной творческой работы артиста этот театр был вообще на очевидном художественном и общественном подъеме.

Он был к тому же захвачен необычайно плодотворным стремлением идти в своем искусстве путем непроторенным. С удивительной настойчивостью и последовательностью он открывал еще нигде и никем сценически не воплощенные или забытые произведения отечественных и зарубежных авторов.

Но, кажется, с еще большим энтузиазмом и увлеченностью, особенно в 50-е, 60-е и в начале 70-х годов, коллектив сотрудничал с современными советскими композиторами. Не боясь риска, неуспеха и даже возможного провала той или иной всегда, в сущности, новаторской своей постановки. (Не случайно предисловие к книге "Куйбышевский оперный", вышедшей в 1981 году к 50-летию театра, Т. Хренников назвал "Верный друг советских композиторов".) И Борису Чуфарову, интеллигенту из рабочих, воспитанному в большей части на советской литературе и советской музыке, естественно, была близка такая репертуарная тенденция театра, к счастью, долго существовавшая, несмотря даже на смены художественных руководителей: главных дирижеров и главных режиссеров. Так что ему, чья любовь к оперной классике была крепко привита консерваторией, в самом начале творческого пути повезло вдвойне.

Ну, а весь этот долгий путь, как и у любого актера, конечно, не был безоблачным: подстерегали и неудачи, возникало и чувство неудовлетворенности, прежде всего собою, приходили и минуты настоящего творческого отчаяния. Все было. А уж в жизни на него свалилось такое горе - долгая, тяжкая болезнь и смерть жены-друга,- что перенесенная им самим сложнейшая операция, грозившая потерей не только голоса, но даже обыкновенной возможности появляться на сцене хотя бы в крохотных эпизодах, кажется теперь просто пустяком. Нет, он не касался этой нелегкой темы в наших встречах и беседах, да она и не для настоящего очерка. Но упомянута здесь, естественно, не случайно. Потому что, рисуя портрет Бориса Чуфарова, будет неверно и несправедливо умолчать о том, что уготованные ему судьбою и стойко перенесенные им потрясения, конечно же осложнили его жизнь в искусстве...

Итак, дебютировав в партии Ленского, Борис Чуфаров, напомню, успешно выступил в роли Запевалы в опере "Тихий Дон". А вскоре вошел в еще одну серьезную, художественно значительную постановку советской оперы. То была "Семья Тараса" Д. Кабалевского. В этом спектакле, тоже имевшем большой зрительский резонанс и положительно встреченном критикой, Борис Чуфаров создал образ своего современника - отважного юноши-комсомольца Павки. Он вложил тогда в него, кажется, весь свой собственный опыт совсем еще недавней комсомольской юности, все свои гражданские чувства, и сыграл, и спел поистине вдохновенно.

Думается, что уже одно это перечисление таких разных характеров и судеб, таких ролей, как Ленский, Запевала и Павка, красноречиво говорит и о "дебютных" возможностях молодого актера и о том доверии, которое ему тогда было оказано в театре. Тем более в таком, повторяю, театре и в такое время, когда яркое творческое горение большинства сотрудников было важнейшей частью рабочего состояния, а почти каждая премьера оперы современного советского композитора становилась большим ли, малым ли, но обязательно приметным событием в жизни города.

- Наш театр,- рассказывает Борис Николаевич, по-прежнему, но теперь уже совсем почти незаметно ударяя на свое "о",- вообще одно время называли театром советской оперы. И коллектив этим гордился, стараясь сделать так, чтобы все художественные компоненты этих, иногда творчески очень сложных, постановок были на максимально возможной высоте и представали перед автором и зрителями в гармоническом эстетическом единстве и завершенности. Причем, сотрудничая с композиторами, мы нередко предлагали некоторым из них внести те или иные уточнения или поправки, а то и дополнения в партитуру оперы. И со многими предложениями постановочных коллективов авторы соглашались охотно и благодарно. Что и говорить, и в театре, и вне его такое истинно творческое содружество рассматривали как очень важное и ответственное дело. Потому и премьеры, особенно которые удавались, превращались в настоящие праздники, волновавшие всех, кто был в зале и на сцене. Да вернись такие совместные работы театра с композиторами - праздники первооткрытия, праздники советской современной оперы - я за счастье почту петь в хоре и даже бессловесно выходить и играть в массовых сценах!..

Нетрудно понять такой ностальгический всплеск чувств уже немолодого актера. Ведь то было его время, а всем нам свойственна "субъективная слабость" к своему времени, где бы мы ни работали и что бы ни делали в свои лучшие годы на земле. Однако в нашем случае есть и неопровержимо объективное подтверждение высказанному Борисом Николаевичем Чуфаровым. Вслед за премьерами "Тихого Дона" И. Дзержинского и "Семьи Тараса" Д. Кабалевского театр первым в стране дал сценическую жизнь лирической опере Г. Крейтнера "Таня", за ней появилось масштабное музыкальное полотно Д. Френкеля "Угрюм-река", далее яркая, красочная опера В. Шебалина "Укрощение строптивой", затем "Сердце тайги" Л. Книппера. Дважды за эти годы коллектив обращается к творчеству А. Спадавеккиа, воплощая его оперы "Овод" и "Хождение по мукам", первым экраном идет здесь и необычная, своеобразная предтеча мюзикла опера К. Молчанова "Улица дель Корно", а также опера В. Дехтерева "Иван Шадрин", где впервые в истории советского музыкального искусства, именно в Куйбышевском театре, произошло вокальное (особенно в дуэтно-речитативной сцене с Иваном Шадриным) рождение образа Владимира Ильича Ленина. Потом были еще "Гроза" В. Пушкова, "Виринея" Ю. Слонимского, "Григорий Мелехов" И. Дзержинского, наконец, опера Ю. Мейтуса "Братья Ульяновы", поставленная в канун 100-летнего юбилея со дня рождения В. И. Ленина.

И хотя Борис Чуфаров был занят не во всей этой впечатляющей череде спектаклей, все они рождались при его искреннем сопереживании и всегда очень личностной заинтересованности в успехе, при неизменно деликатных подсказках, а то и практических показах молодым исполнителям не удававшихся им мест. Ибо от природы он человек общественный и общительный.

Но в создании таких постановочно масштабных и сложных по музыкально-драматургическому и тематическому содержанию спектаклей, как "Угрюм-река" и "Хождение по мукам", он принял самое непосредственное участие. Помнится, его Тунгус в "Угрюм-реке", певший своеобразно обработанную композитором народную песню, неизменно вызывал благодарный отклик зрительного зала. Увлеченно и, как всегда, очень серьезно работая над этой небольшой ролью старого, умудренного жизнью охотника, актер добился не часто встречающегося на оперной сцене почти полного внешнего и внутреннего перевоплощения в образ. Вероятно, поэтому песня Тунгуса-Чуфарова звучала удивительно естественно и органично, она возникала из глубины души исполнителя, обретала едва уловимую национальную, если можно так выразиться, интонацию, лилась свободно, негромко и волнующе.

Спустя год после первых представлений оперы А. Спадавеккиа "Хождение по мукам", будучи с театром на гастролях в Ульяновске, Борис Чуфаров в беседе с корреспондентом местной газеты со свойственной ему прямотой сказал: "У каждого артиста есть любимые и нелюбимые партии. Мне очень не нравятся те, в которых нет подлинного драматизма". Между прочим, к тому времени уже свыше шестнадцати лет в его репертуаре были партии исключительно лирического плана. И только совсем недавно осуществилась наконец его едва ли не самая сокровенная актерская мечта: он выступил в партии Германа в "Пиковой даме" П. И. Чайковского.

Связывая теперь эти факты и события, восстанавливая в памяти то театральное время и те спектакли, приходишь к мысли, что образ Вадима Рощина, даже несмотря на то что Борису Чуфарову, режиссеру С. Смеяну и дирижеру И. Айзиковичу так и не удалось до конца преодолеть отсутствие интонационной самобытности, социально-психологическую упрощенность и сентиментальную надрывность музыкальной драматургии партии, тем не менее не только отличался известным драматизмом, но и в значительной степени явился одним из веских творческих аргументов в повороте певца к ролям и партиям сильного, подчас предельного драматического напряжения. К таким героям мировой оперной классики, чьи осложненные, полные внутренних противоречий и метаний человеческие натуры и характеры отличают неукротимые, сжигающие страсти или могучие духовные искания и чья борьба за свой жизненный идеал катастрофически сталкивается с обыденностью или непреодолимыми преградами и нередко кончается трагическим исходом.

Но это, повторяю, началось только после шестнадцати лет упорного, самозабвенного, порой изнурительного репетиционного труда, неустанной самостоятельной домашней работы и выступлений в самых различных и очень многих партиях лирического плана. Перечислять их все, рассказывать о них, даже коротко, нет возможности да и необходимости. Куда важнее отметить самые безусловные, общепризнанные творческие удачи артиста. Те его наиболее значительные художественные свершения, что стали вдохновляющими и манящими вехами на пути к Герману, Хозе и Дону Карлосу.

Хорошо помню и даже временами ясно слышу Фауста-Чуфарова, явившегося вскоре вслед за Ленским, кажется, в 1954 году, и мог бы, сверяясь для точности с газетными и журнальными рецензиями, дать читателю представление о той прекрасной, не по годам зрелой работе молодого солиста. Однако в данном случае куда интереснее познакомиться с весьма любопытной выдержкой из статьи-отклика Р. Агаханова, в которой рассказывается о гастрольном выступлении Бориса Чуфарова в Пятигорске, в спектаклях работавшего там Свердловского театра оперы и балета, где его партнерами были... Впрочем, читайте:

"Роль Фауста исполнял Б. Н. Чуфаров. Молодой артист успешно справился со своей партией, сложной в техническом отношении. Заслуживает одобрения сценическая трактовка Фауста Чуфаровым. Фауст-Чуфаров в опере - это жизнеутверждающее, положительное начало. Он глубоко и искренне любит Маргариту вопреки законам церковников, вопреки Мефистофелю... Запоминаются в исполнении Чуфарова некоторые лирические монологи, например, монолог из второго действия "Привет тебе, приют невинный".

Мефистофель как в трагедии, так и в опере является разрушительной, отрицательной силой. В исполнении Б. Т. Штоколова Мефистофель при всей грубости и циничности остроумен, наблюдателен, находчив. Б. Т. Штоколов уверенно ведет вокальную партию, но, на наш взгляд, недостаточно искусно использует разнообразные средства музыкальной выразительности, которыми так богата опера Гуно...

Заслуженный успех выпал на долю талантливого артиста Ю. А. Гуляева, который исполнял партию Валентина - брата Маргариты".

Согласитесь, уже одна эта оценка соотношения сил в том примечательном трио, даже несмотря на то, что она больше опирается на зрительские впечатления автора, чем на профессиональный музыковедческий анализ, весьма важное и, думается, объективное свидетельство и доказательство серьезной творческой удачи Бориса Чуфарова. Не говоря уже о самом факте - приглашение на гастрольные выступления в партии Фауста одним из крупнейших оперных театров страны, в труппе которого в те годы ярко расцветал талант Ирины Архиповой, Бориса Штоколова и Юрия Гуляева.

Иная и во многом неожиданная сторона вокального и особенно актерского дарования Бориса Чуфарова открылась в создании образа графа Альмавивы в "Севильском цирюльнике" Д. Россини. В этой "неоценимой жемчужине итальянской музыки" (П. И. Чайковский), гениально соединившейся с не менее драгоценной жемчужиной французской драматургии,- первой частью знаменитой комедийно-сатирической трилогии П. Бомарше. На удивление легко, непринужденно, а в какие-то моменты и вовсе даже изящно звучали в спектакле каватина и канцона Альмавивы-Чуфарова "Если хочешь знать, друг прелестный", что, как известно, написано для очень высокого мужского тенора, обладающего к тому же "склонностью к колоратуре". И можно было только догадываться об огромности свершенного актером труда, вложенного им в эту вокальную свободу и легкость, с которыми он преодолевал сложнейшие музыкальные фигурации партии. Но, пожалуй, еще более удивительными оказались тогда собственно сценическая раскованность и комедийная легкость, чувство юмора, такта и ритма, с которыми Борис Чуфаров играл своего Альмавиву. Особенно в послепремьерных спектаклях, когда, поддерживаемое одобрительной реакцией зрительного зала, окончательно пришло органическое слияние с образом, пришло полное овладение его пластикой и внутренним развитием.

Новый спектакль, новый оперный герой - и опять перед нами новая привлекательная грань вокально-сценического таланта и мастерства актера, его уверенное, движение к тем, с каждым годом и с каждой новой работой приближающимся вершинным в его творческой биографии художественным достижениям. На сей раз это был Альфред в "Травиате" Д. Верди, кстати, самого почитаемого певцом композитора. Потому что именно в его произведениях он чаще всего встречался и с охотой погружался в столь высоко ценимый им драматизм и психологическую сложность оперных персонажей.

Как и в "Севильском цирюльнике", музыкальным руководителем постановки "Травиаты" был большой требовательный музыкант и многоопытный, неизменно чуткий к солистам и хору дирижер заслуженный деятель искусств РСФСР С. Бергольц. Зная, что известный певец народный артист РСФСР Н. Даутов, ставший не менее известным режиссером музыкального театра, задумал новую, не традиционно-классическую, так сказать, трактовку "Травиаты" (например, сцена представляла собою огромный, затянутый зеленым сукном карточный стол, на котором разворачивалась драма Виолетты и других действующих лиц, разбивались их сердца, рушились их судьбы), он пригласил его на постановку. И куйбышевская "Травиата" оказалась столь успешной, что продержалась в активно действующем репертуаре театра много лет подряд.

"Казалось, в "Травиате" Верди трудно что-либо открыть,- писала в книге "Куйбышевский оперный" доктор искусствоведения Е. Бурлина,- и тем не менее это было открытие, состоявшееся благодаря высокой исполнительской культуре и поистине музыкальному режиссерскому решению спектакля". Причем в "Травиате" привлекали не столько внешние постановочные приемы и приметы нового, современного, что ли, режиссерского мышления и прочтения оперы, сколько "абсолютная слитность музыки и действия", завидное ансамблевое единство большинства певших и игравших в спектакле актеров, успешно создававших его волнующую, захватывающую зрителей эмоциональную сферу. И Борис Чуфаров был одним из тех, кто совершил это новое музыкально-сценическое открытие "Травиаты". Вся громадная гамма чувств его Альфреда - от первой робкой, трепетной влюбленности до настоящей страсти и горестного потрясения и отчаяния - была человечески достоверной и естественной. И еще - одухотворенной каким-то особенным душевным благородством и достоинством молодого человека, исповедующего высокие нравственные убеждения и принципы. Более того, быть может, впервые Борису Чуфарову удалось подчинить собственную музыкальную интонацию и тембр своего голоса такому полному, такому емкому и глубокому выявлению душевного состояния и переживания героя. Что, по непреложному закону активно действующей в творческом процессе создания сценического образа "обратной связи", придавало голосу певца какие-то особенно светлые, чистые и щемящие краски. Во всяком случае, то была работа уже сложившегося мастера. И не случайно для своего бенефиса Борис Чуфаров выбрал именно партию Альфреда, играл эту, одну из любимейших своих ролей, так много сделавшую для него в период актерской и вокальной зрелости.

Но еще более значительная и во многом принципиальная для дальнейшей творческой судьбы артиста художественная высота была взята им пять лет спустя, в 1966 году, в "Искателях жемчуга" Ж. Бизе, где он выступил в роли Надира. В течение шести лет Борис Чуфаров с неизменным успехом пел партию Надира, единодушно признанную зрителями, музыкальными критиками и рецензентами одной из бесспорных творческих удач певца. И пусть ему здесь порой недоставало особой яркости звука, завораживающий магнетизм его голоса, лившегося ровно и плавно, почти осязаемое "звучание" глубокого чувства Надира неизменно захватывали зрителей. Последний раз, уже став заслуженным артистом РСФСР, освещенный каким-то таинственно сказочным светом, он поднялся на высокую скалу в глубине сцены, кажется, в 1972 году. Но и до сих пор я отчетливо вижу всю картину, вижу Надира-Чуфарова, любовь которого оказалась сильнее страха смерти, и слышу красивый и нежный голос певца. Ясно слышу его светлое и печальное, наполненное большим чувством звучание в затаившем дыхание, будто замершем зрительном зале. Обнажая какое-то необъятное пространство восторженной души и острой сердечной боли Надира, такое "проникающее" пение Бориса Чуфарова мягко, но повелительно заставляло как бы впервые, с удивлением и неизменным восхищением слушать давно и хорошо знакомую знаменитую арию "В сиянье ночи лунной"...

Как и Рощин в "Хождении по мукам", Надир - Чуфаров, впервые появившийся на сцене в том же 1966 году, стал для певца рубежным, пограничным созданием и своеобразным прощанием (затянувшимся, правда, на целых шесть лет, пока "Искатели жемчуга" не сошли с репертуара) с партиями исключительно лирическими. Уже в следующем году он обратился к ролям сугубо драматического плана, к партиям драматического тенора. Напомню, первым был Герман в "Пиковой даме", потом пришли Хозе и Дон Карлос.

Что же открылось за этим, конечно же, невероятно трудным переходом певца на новый "регистр", за его восхождением к иным горизонтам оперного творчества? Чтобы не оказаться пристрастным и тем более избежать субъективных неточностей, впечатлений и оценок тех сложнейших работ и всего этого в какой-то мере кульминационного периода в творческой биографии Бориса Чуфарова, обращусь к печатным, несомненно, глубоко продуманным мнениям и выводам, принадлежащим трем совершенно разным куйбышевским критикам-рецензентам. Причем это важно и очень интересно сделать еще и потому, что двое из них были далеко не сторонними наблюдателями того, как Борис Чуфаров "на многие годы стал кумиром куйбышевских любителей оперы". Начиная с его дебюта в "Евгении Онегине" они постоянно и всегда заинтересованно писали о нем, рецензировали или обсуждали едва ли не все спектакли с его участием, помогая раскрытию и развитию таланта певца, его художественного мировоззрения и эстетического чутья. Я имею в виду композитора и музыковеда Алексея Васильевича Фере и народного артиста РСФСР, лауреата Государственной премии СССР Георгия Александровича Шебуева.

Итак, А. Фере: "В роли главного героя оперы выступает Б. Н. Чуфаров. Артист, с успехом исполнявший в течение ряда лет лирические партии, впервые пробует силы в труднейшей драматической роли... Выступление Б. Н. Чуфарова в роли Германа говорит о большом росте артиста за последние годы как вокалиста и актера. Голос певца значительно окреп, звучит красиво, благородно. В нем появились новые, металлические нотки. Нельзя не отметить четкую, выразительную дикцию. Особенно убедительно прозвучали у Чуфарова лирические эпизоды оперы.

С другой стороны, артисту не всегда удается поддержать эмоциональный накал драматических сцен. Вся натура Германа - это непрерывное движение. Партия Германа раскрывает непрекращающийся психологический процесс: просьба, нежность, мольба, угроза, радость взаимной любви - все эти чувства переходят одно в другое, делают Германа сложным и противоречивым. Вот эту непрерывность развития, постоянную смену чувств, на наш взгляд, недостаточно передает Чуфаров. Думается, что постановщики оперы могли бы вместе с артистом найти путь к более действенному развитию образа Германа, выразительнее показать накал страстей, борьбу чувств героя, нарастающую от сцены к сцене".

Г. Шебуев: "Предлагая Б. Н. Чуфарову партию Германа, руководство театра, в частности дирижер и режиссер, брали на себя большую ответственность. Скачок от Альфреда и Ленского к Герману - вещь серьезная и трудная. Постановщики должны были творчески перестроить этот образ применительно к вокальным и сценическим возможностям артиста, привыкшего к более мягкой и легкой голосовой нагрузке и к более лирико-романтическому сценическому рисунку. Вместо обычных мрачных с самого начала тяжелых красок отчаяния, нам кажется, можно было повести артиста по пути большей нервной возбудимости, тревожных и восторженных мечтаний, необузданной фантазии, словом, сообщить более стремительный и беспокойный жизненный ритм. К сожалению, в этом смысле сделано было до обидного мало.

Каким же предстает перед нами Чуфаров - Герман? Нам кажется, что он доказал, бесспорно, свое право на исполнение этой роли. Самые трудные, высоко звучащие фразы ("Она моею будет", "Пусть неудачник плачет" и т. д.) и вся высокая тесситура партии была преодолена без напряжения. Чуфаров органичен, музыкален, не лишен обаяния... Нам верится, что, когда артист Чуфаров вживется в образ, найдет в себе более глубокие и действенные импульсы трагедии Германа, он придет к желанной цели, он споет и сыграет нам своего Германа".

Как видим, наиболее принципиальные замечания и оценки во многом сходились. Хотя Шебуев выступил почти сразу после премьеры, а Фере несколько позднее, что и дало ему возможность на такой мажорной ноте закончить свою статью: "И все-таки, несмотря на отдельные недостатки, новая постановка "Пиковой дамы" - значительный успех Куйбышевского театра оперы и балета. Театр создал интересный, содержательный спектакль, пользующийся заслуженным успехом у зрителя".

Конечно, в том что у Бориса Чуфарова, особенно на премьерных представлениях, было "мало контрастных душевных взлетов... точных и острых кульминаций... необходимой нервной возбудимости, приведшей Германа к безумию", рецензенты справедливо и доказательно упрекали и постановщиков спектакля, их музыкально-сценическую трактовку образа главного героя оперы. Но теперь, когда мы хорошо знаем не только премьерный, но и конечный результат той коллективной работы, наши теперешние итоговые выводы, естественно, приобретают несколько иную окраску.

Ведь несмотря на то, что многие справедливые и точные критические замечания были учтены дирижером И. Айзиковичем, режиссером Г. Геловани и, конечно, самим исполнителем и образ Германа стал в дальнейших спектаклях более значительным, более сложным психологически, обрел несомненно более сильное, страстное и, главное, более эмоциональное звучание, полной творческой победы и удовлетворенности Борису Чуфарову добиться тогда так и не удалось. Разумеется, это не упрек, а лишь мое мнение, думается, близкое объективной реальности, которую, не сомневаюсь, вдумчивый читатель, даже не имеющий специальной музыкальной подготовки, мог предположить и ожидать.

Ибо дело тут не только в действительно невероятно трудном скачке от Ленского, Альфреда и Надира к Герману, но еще и в том, что лирический тенор не просто певческое амплуа Бориса Чуфарова. Это и заложенное природой состояние души, органическое единство характера и всего психофизического содержания его личности. Поэтому-то многими выступление Бориса Чуфарова в роли Германа, в партии Германа, особенно поначалу, воспринималось как весьма рискованный, если не сказать, сомнительный творческий эксперимент. Но уже в следующем, 1968 году он так смело, решительно и удачно шагнул к Хозе, что уже почти ни у кого не возникало сомнений по поводу его права на эту роль.

На мой взгляд о Хозе - Чуфарове очень точно написала А. Е. Сохрина, чьи начальные опыты театрального рецензирования, кстати, поддержал Г. А. Шебуев. Вот строки из ее статьи:

"Образ Хозе - несомненная удача заслуженного артиста республики Б. Чуфарова. Он достигает тонкой психологической достоверности, передавая мучительную противоречивость шквала чувств, поднявшихся в душе героя при встрече с Кармен.

В финале оперы, пожалуй, пока лишь Чуфаров наиболее близок к тому состоянию скорбного потрясения, о котором писал Петр Ильич Чайковский: "Я не могу без слез играть последнюю сцену: с одной стороны - народное ликование и грубое веселье толпы, смотрящей на бой быков, с другой стороны - страшная трагедия и смерть двух главных действующих лиц, которых злой фатум столкнул и через ряд страданий привел к неизбежному концу".

Наконец, Дон Карлос в одноименной опере Д. Верди, впервые исполненный в том же, 1968 году. И вновь слово Г. А. Шебуеву:

"Самая трудная и, пожалуй, самая ответственная задача выпала на долю Б. Чуфарова в центральной партии Дона Карлоса. То, что написал в ней Верди, требует мощного драматического, или, как прежде говорили, героического тенора. Мы знаем, что такими голосовыми данными Чуфаров не обладает. Но все же его музыкальность, темперамент, его большая самоотверженная работа над ролью заставляют нас часто забывать кое-где вокальные "недолеты" певца. Мы полюбили благородного инфанта за искренность, душевную чистоту, за нежную, чистую любовь к Елизавете, за патриотизм и жертвенность во имя блага народа".

И все-таки этот переход от Альфреда, Ленского и Надира к Герману, Хозе и Карлосу был большим, нешуточным риском, причем куда более опасным, чем, конечно же, неприятная, но лишь временная потеря завоеванных годами прочного успеха, стабильной, если угодно, популярности и творческого благополучия в театре. Ведь такое перенапряжение, оказывается, грозило потерей голоса! Но о степени риска и мотивах, побудивших решиться на него, я узнал много позднее от самого Бориса Николаевича. Уже проживший долгую жизнь в театре, но по-прежнему чуждый всяческой рисовки и даже самого невинного актерского кокетства и лукавства, он рассказал обо всем с присущей ему прямотой и искренностью:

- Конечно, и голос можно было сорвать, и, главное, не достигнуть, хотя бы в отдельных эпизодах, настоящего драматизма переживания и душевного потрясения таких героев, как Герман, Хозе и Дон Карлос. Но и сам тот риск и право на него возникли вовсе не из каприза и тем более никакого очень уж необоснованного притязания на недоступные мне партии руководство театра в этом не усматривало. Да и сам я не одобряю, когда певцы делают или вынуждены делать не свое дело. Петь, что называется, не своим голосом. Тут, вообще, все оказалось сложнее. После шестнадцати лет исполнения исключительно лирического репертуара у меня начало нарастать беспокойство и опасение: а вдруг я, в конце-концов, останусь на сцене один - наедине со своими милыми лирическими образами и перестану трогать, волновать и интересовать зрителей. Это - главное, но еще не все. Если бы к тому времени у меня не окреп голос, не возмужало его звучание и не прибавилось бы актерского мастерства, ни я, ни театр, понятно, не пошли бы на такой "эксперимент"... Все ли я тогда сделал с точки зрения художественной? Мне трудно ответить на этот вопрос, да и не мое это дело. Могу твердо сказать только одно: я преодолел тогда свой страх, преодолел себя самого, а это укрепило мои душевные силы в борьбе с житейскими невзгодами.

Слушал я Бориса Чуфарова и не переставал удивляться не расплескавшейся, не расшатавшейся за долгую жизнь цельности натуры бывшего рабочего паренька из Балахны. Тому, как он без громких заклинаний и призывов упрямо и неустанно совершенствовал себя как актера, как постигал единство этического и эстетического в искусстве. Вспомнил, что даже самый длительный громкий успех и шумную восторженность поклонников и поклонниц он принимал и переносил с неизменным достоинством, стойкостью и трезвым взглядом в завтра. Не теряя головы, не превращаясь в избалованного самолюбца, в "душку-тенора".

Да вот и "архиву" своему он не уделял не то чтобы ревностного, а вовсе никакого внимания. Не собирал, не лелеял его. Потому он и оказался на редкость тощим: ни любовно оформленных, как у некоторых артистов, толстенных фотоальбомов со множеством снимков в жизни и особенно на сцене (в разных видах и ролях), ни ...полного собрания рецензий, интервью и хвалебных статей, коих было напечатано много больше того, что он передал мне для ознакомления, ни "собрания" премьерных и гастрольных афиш, так, несколько полулюбительских фотографий и газетных вырезок, даже без обозначения изданий и времени публикации. И это тоже характеризует его человеческие особенности, рисует портрет правдивый, с натуры, в чем-то существенном не совпадающий со сложившимися представлениями об оперном премьере-солисте. Да еще теноре.

Когда в 1981 году театр оперы и балета отметил 50-летие со дня своего рождения, то за долго не утихавшими праздничными салютами, из которых самым радужным и радостным было присвоение звания академического, как-то почти незаметно и скромно прошло на следующий год тридцатилетие непрерывного и верного служения Бориса Чуфарова куйбышевской оперной сцене. В то время, выручая театр от отмены спектаклей, он дважды спел своего Ленского (и спел хорошо, и выглядел молодцом!), а чуть позднее сделал, пожалуй, и вовсе отчаянную попытку победить свои годы и подняться выше своих к тому моменту физических и вокальных возможностей. Но уже после второго представления спектакля "Паяцы", в котором он выступил в роли Канио, он отказался от этой великой партии, оставив себе, как наказ, лишь одну ее фразу: "И все же должен я играть!.."

И он играл и пел отвратительного и зловещего отравителя Бомелия и Лыкова в "Царской невесте", провинциально-восторженного мсье Трике в "Онегине" и старика Питера в "Порги и Бесс", адвоката в "Летучей мыши" и другие роли и партии так называемого второго плана. По-прежнему ярко и правдиво очерчивая внешний облик и характер каждого, даже эпизодического персонажа.

Куйбышевский академический театр оперы и балета - единственный в творческой биографии и судьбе Бориса Николаевича Чуфарова, одна любовь на всю жизнь. Свыше тридцати пяти лет на музыкальной сцене, около семидесяти партий в советских операх, в отечественной и западной классике... Много это или мало для оперного актера? Сроки и количество в искусстве - вещь относительная, абсолютно и объективно лишь само искусство. И пусть заслуженный артист РСФСР Борис Чуфаров не стал выдающимся, знаменитым певцом, он прекрасно, от всей души и в полную силу спел СВОЮ партию в СВОЕМ театре.