Звук и перевоплощение

Тедтоева много поет в камерных программах, ее приглашают в столичные концертные залы, она участница памятных музыкальных фестивалей.

Фестиваль Рахманинова. Довелось ей быть участницей этого замечательного музыкального праздника на родине композитора, в Ивановке. Слезы стояли в глазах, когда она пела в доме Рахманинова, в комнате, где он обычно сочинял.

Не так давно прошел очередной камерный концерт в Ленинграде, в Малом зале филармонии. Опять была новая программа, опять, как когда-то на конкурсе, страшное волнение. В зале - ее учителя и друзья...

Пела она в спектаклях Шаляпинского фестиваля в Казани, на Всероссийском смотре-конкурсе молодых оперных певцов.

Что ж выделяет Ларису Тедтоеву, что привлекает к ней внимание на конкурсах и фестивалях? Ответ может быть, пожалуй, один: современная вокальная культура. Она во всем. В необычайной широте концертных программ. В умении по-русски спеть Рахманинова и по-французски, в чисто музыкальном плане, интерпретировать импрессионистов. В том, что ей свойственна необычайная щедрость фантазии, импровизационность. В том, что перевоплощение, которое с нею совершается в каждом новом произведении, обязательно ведет к перевоплощению звука, вокала, интонации. Наконец, в предельной самостоятельности.

В пении многих певцов, даже в сложных программах, то и дело обнаруживаются заимствования. Здесь проскользнула известная трактовка одного артиста, здесь - интонация другого.

Тедтоева творит сама. Знает много, начитана, наслышана, но все в программах сотворено ею, прошло через собственные искания, через душу. Музыка в ее исполнении полна незаемной художественной образности.

При голосе удивительно мягкого, теплого тембра, при мастерском умении создавать настоящую, протяжную и нежную кантилену, она никогда не делает красивое пение самоцелью. Она может почти крикнуть Хозе в последней сцене "Кармен", может издать хриплый зов, воспроизводя традиции "канте хондо" у де Фальи, может саркастически пережимать звук в "Песнях и плясках смерти" Мусоргского. Для нее главное - те людские души и страсти, которые одним только ровно-красивым звучанием не передашь.

Современный классический вокал сегодня, может быть, чуть отступился от сладкоголосия традиционного бельканто. Уже и в прошлом веке для Мусоргского или Пуччини совершенно недостаточно было только безупречного звуковедения. "Кучкисты" потешались над виртуозностью ради виртуозности у современных им итальянских примадонн. Импрессионистам нужны были не сила звука, не однообразные фиоритуры, а предельная тембровая и психологическая подвижность артиста. Шаляпин доказал, что вокалист обязан "звукоперевоплощаться", обязан для каждого персонажа и чувства найти свою краску. Мимо этого опыта не может пройти ни один думающий певец наших дней.

Певцы этой формации в иных случаях жертвуют услаждением слуха, чтобы приобрести художническое право беседы со слушателем. Если художник в певце говорит сильнее, чем ремесленник по извлечению красивых звуков, он непременно приходит к такому результату. Этот результат не может быть заемным. Артист должен найти судьбу своего героя, его жесты, интонации, должен найти правду искусства и не изменить себе. Как писал Арсений Тарковский:

Загородил полнеба гений, 
Не по тебе его ступени, 
Но даже под его стопой 
Ты должен стать самим собой...

Лариса Тедтоева умеет остаться собою в своем искусстве...

В жизни певицы был эпизод, который она склонна считать счастливой случайностью, везением. Она работала уже несколько лет в Куйбышевском театре оперы и балета, куда была приглашена после памятной победы на конкурсе вокалистов в Ленинграде. Входила интенсивно в репертуар, жила нормальной интересной жизнью: спела Кармен, Амнерис, готовила Розину. Но вдруг...

Лариса получила предложение московского композитора Ю. Г. Тер-Осипова исполнить на концерте пленума композиторов Российской Федерации его новое сочинение. Она знала только, что называлось произведение "Симфония-эпитафия" для меццо-сопрано, детского хора, оркестра и органа, знала, что посвящена симфония детям, погибшим в войнах. Композитор объяснил свое обращение тем, что слышал Тедтоеву в концерте по радио совершенно случайно. Запомнился ее голос, полный, теплый, осталась в сознании ее чисто современная манера, при красоте звука не опасающаяся резкости и остроты.

Так вдруг она получила ноты и право решать: петь или не петь. Поначалу напугала сложность музыки, ужаснули сроки подготовки - до исполнения оставались недели. Но потом она всмотрелась, вслушалась в текст. Еще раз вчиталась в посвящение: "Детям, погибшим в войнах". И решила окончательно: будет петь.

Пересказать музыку нельзя. И эту симфонию Тер-Осипова, бьющую по нервам, обжигающую и просветленную, трагическую, как реквием, и приводящую к надежде, как человеческая доброта, пересказать невозможно. Она как песнь Матери о погибших детях, она как вопль при виде катастрофы, которой нет названия. Она как вера в то, что это больше не повторится...

Партия меццо лишена слов, это вокализ. Он требует такого звукового перевоплощения, при котором эмоции прямо, минуя слова, задели бы сердца слушателей.

Исполнена симфония была в Большом зале консерватории в Москве. Дирижировал Юрий Симонов, играл оркестр Московской филармонии. На репетиции Тедтоева не пела - жила и страдала. И, когда в изнеможении кончила, удивилась раздавшимся аплодисментам. Тяжело подняла голову: "Кто может аплодировать в пустом зале?" Стучали смычками о пюпитры опытнейшие, много слыхавшие на своем веку артисты московского оркестра.

Были овации и на концерте. А в сердце ее опять были изнеможение и боль. И за кулисами она еще долго была в подавленном состоянии, плохо различала слова и лица людей, пришедших ее поздравить. Запомнился седой добрый человек, который, взяв за руку, сказал: "Как Вам это удалось?" Ей потом сказали, что это был старейший и уважаемый московский композитор Юрий Левитин.