01.11.2008

Есть, любить, петь и переваривать

«Севильский цирюльник» в театре «Новая опера» поставлен театральной командой из Англии. Спектакль получился похожим на типичного британца из романов и анекдотов – эксцентричного, но спокойного.

О «Цирюльнике» Бетховен сказал: «Пока будет существовать итальянская опера, ее не перестанут играть». Поэт Северянин говаривал, что язык мелодий Россини «понятен в шалаше». Поэт Пушкин называл музыку «баловня Европы» упоительной, сравнивая ее с кипением поцелуя. Сам Россини считал, что есть, любить, петь и переваривать еду – «это, по правде говоря, и есть четыре действия комической оперы, которую мы называем жизнью». С таким программным эпикурейством плохой музыки не напишешь, тем более что маэстро работал легко и быстро («Я никогда не принадлежал к тем, кто потеет, когда сочиняет музыку»). Кстати, существует версия, будто Россини знал некоторые русские песни и даже использовал кое-какие из них в «Цирюльнике».

Да что говорить, если ария Розины входит в список мелодий для мобильников!

В общем, выбор «Новой оперой» этой партитуры понятен. Дальше.

Имеется либретто по комедии Бомарше, который сам по себе не хуже россиниевской музыки: комедия положений вокруг любви, которую Россини, гурман и кулинар, по силе воздействия сравнивал с аппетитом голодного.

Режиссер Элайджа Мошински, несомненно, знал о кулинарных увлечениях композитора. В конце концов, салат «Фигаро» из телячьего языка подают во многих европейских ресторанах.

И похоже, что постановщик изначально задумал приготовить в честь Россини блюдо в духе кухни «фьюжн».

Рецепт не скрывался: смешать корректный английский юмор с итальянской буффонадой и с гэгами а-ля «немое кино», благо действие у Мошински происходит в XX веке.

Гэги надо начинать с музыки, но оркестр показался странным. Дирижер Эри Клас пытался взбудоражить музыкантов скоростью, так что певцы иной раз не успевали за взмахами палочки. При этом увертюра, полная игривого шарма, нарастающего к финалу (как будто блестящий интеллект мгновенно разгадывает сложные шарады), в «Новой опере» прозвучала тяжеловесно. Словно это не Россини, а пасмурный день за окном. Правда, режиссер тут же разбавил впечатление, хотя его мизансцены достаточно сдержанны: Мошински любит не гротеск и не сатиру, а слегка утрированный, почти житейский комизм. Но все же: граф Альмавива, похожий на итальянского мафиози, поет серенаду под уличный джаз.

Сам цирюльник, в розовом пиджаке с красным воротником, загорается от шороха купюр, а во время арии «Фигаро здесь, Фигаро там» бреет клиентов под рекламой парикмахерской: на ней изображен мужчина с отклеившимся усом.

Розина курит сигарету в длинном мундштуке. Служанка Берта вздыхает об ушедшей молодости, сидя на роскошных золотых качелях (мечта золушки о принце). Дивно сделана сцена с приходом Альмавивы в дом доктора Бартоло под личиной пьяного солдата: вояка оказывается в приемной врача, пациенты которого, от беременных с колясками до одноногих с костылями, вовлекаются в шутовской переполох. Сценограф Энн Тилби юморит сильнее постановщика: салатового цвета стулья в стиле рококо у нее опираются на ядовито-розовые ножки, рояль выкрашен зеленой краской, супрематистские росписи задников соперничают с «ориентальными» (сплошные павлины) стенами будуара Розины, а из-под рясы Базилио торчат пестренькие носки новейшего стиляги.

Такой микст возможен как соус к основному блюду – музыке и вокалу.

Ведь партитурами Россини меломаны заслушиваются так же, как в России ловят пение соловья. Главное – трели и фиоритуры для мастерских голосов. Вокальными «архитектурными излишествами» своих опер Россини гордился: чем сильнее его ругали пуристы, тем большее количество извилистых рулад маэстро бросал в лицо противникам. Вершиной этого был типовой для итальянских опер финальный ансамбль, который циничный Россини называл «грядкой артишоков» (такие ансамбли писались для удовлетворения самолюбий, примадонны с тенорами ревниво подсчитывали, у кого каденций больше). В нынешнем «Цирюльнике» с традицией все в порядке: герои выстраиваются в ряд и, как ехидно говорил Вагнер, убежденный противник подобных финалов, в полном согласии приходят к общему аккорду. Режиссер добавил к этому игривый чарльстон приплясывающего хора во главе с доном Базилио, который откидывает такие коленца, что мама дорогая.

Но до финала еще надо дожить, а в России с бельканто дела традиционно обстоят не то чтобы очень.

Бельканто по-русски часто превращается в экзотический продукт – обезжиренное сало.

И в «Новой опере» чрезмерно сладкий тенор Георгия Фараджева периодически дрожал, крепкий баритон Фигаро (Илья Кузьмин) в фирменных россиниевских скороговорках пропадал за громыханиями оркестра, а Бартоло с Базилио впечатлили не пением, а фактурностью: первый щеголял в усиках под Чаплина, зеленом фраке и малиновом жилете, второй выделялся баскетбольным ростом. Лучше других с бельканто справлялась Галина Королева (Розина), хотя в колоратурной арии «Una voce poco fa» («В полуночной тишине») и ее качественному сопрано местами приходилось напрягаться. Вот речитативы у всех были отменные – то ли из-за тщательной актерской и режиссерской проработки, то ли потому, что в речитативах нет рулад.

И вообще, не стоит горевать, что тут не миланский Ла Скала. Переосмыслим ситуацию патриотически: а как в итальянском театре спели бы «Бориса Годунова»?

Источники:

1. Газета.Ru