10.11.2011

«В театре возник дефицит талантливых людей»

Сегодня Виктор Сухоруков отмечает юбилей, а на днях он сыграл заглавную роль в премьерном спектакле Театра на Малой Бронной «Тартюф» в постановке Павла Сафонова. За последние годы это второй спектакль в Москве с участием актера (первым стал «Царство отца и сына» в Театре Моссовета). По словам артиста, театр он любит больше, чем кино, однако речь зашла не только об успешной премьере, но и о болевых точках современного театра.

"Новые известия": – Виктор Иванович, мне кажется, вы из тех людей, кто не любит подводить итоги и всегда смотрит вперед…

– Поэтому от своего юбилея я скроюсь. И исчезновение себе красивое придумал – улечу в неизвестном направлении. Куда – никому не говорю, но сделал себе такой подарок. Когда мне исполнилось пятьдесят лет, я сказал: «Это и есть юбилей в человеческой жизни». Потому что до полтинника – это дни рождения, а после – даты, даты, даты – вплоть до эпитафии. В шестьдесят лет наступает пенсионный возраст. Но это для собеса он пенсионный, а если я не живу как пенсионер – значит, эти года принадлежат только паспорту. Значит, это юбилей паспорта, но не мой. Одна женщина говорила: «Я не ощущаю себя старой, но вдруг заметила, что меня все стали обгонять».

– Но вас еще «не обгоняют»?

– Во всех отношениях не дам обогнать. Я едва только созрел и в творческом плане, и в понимании жизни, и в мироощущении, потому что всю жизнь «спотыкался», у меня были длинные маршруты и короткие дистанции, ухабы и даже обрывы. И только теперь появилось спортивное состояние – легкое и бесстрашное.

– Не покидает ощущение, будто вы задались целью доказать себе и окружающим, что можете очень многое. И вождей вы сыграли, и работяг, и военных, и даже младенца…

– Это и есть мой голод. Я ведь проживаю свою жизнь с опозданием. С кочки на кочку. Где-то что-то недополучил, недосчитал, недокричал. И конечно, я тороплюсь.

– При этом вы успели гораздо больше, нежели многие ваши коллеги, которые «не голодают»…

– Абсолютно согласен. По крайней мере я все вернул – то, что должен был вернуть по законам творчества.

– А ощущение голода осталось?

– Осталось, да. И никуда не исчезнет: это все равно что человек, который во время войны собирал хлебные крошки. Он и в мирное время, в сытой жизни, куски хлеба будет прятать под подушку. Я привык торопиться, спешить реализовываться. Что дадите, то и сыграю – лишь бы мне было интересно. И еще одно качество я приобрел с возрастом. Сейчас, о чем бы я ни сказал, – меня все слушают и, главное, слышат. А раньше я рассуждал не менее дельно, но мне говорили: «Ты дурак, ты ничего не понимаешь. Молчи, ты опять говоришь глупость». Например, худрук питерского Театра комедии постоянно затыкала мне рот. И я так устал от этого оскорбительного тона, что ушел из театра. Она относилась ко мне несправедливо: например, в одном из спектаклей только и делал, что открывал занавесочку. Изредка появлялись роли побольше (например, я обожал свою работу в «Моем вишневом садике» Слаповского), но их было мало и для моей одинокой жизни явно недостаточно.

– Кстати, про одинокую жизнь. Вы не раз говорили о том, что привыкли довольствоваться малым. Не было мебели – обедали на подоконнике, воры обокрали дачу – махнули рукой. Вы сторонник минимализма?

– Нет, я не живу минимализмом. Я живу в достаточности, как у Рощина в «Старом Новом годе»: «А что у тебя есть?» – «А что надо, то и есть». – «А что тебе надо?» – «А что есть, то и надо». Но вы правильно заметили: у меня нет желания копить, нет стяжательства. Мне хватает денег, еды, жилплощади, общения. Может быть, поэтому я целиком отдаю себя творчеству. Я сочиняю свою роль, словно хочу притянуть всех остальных, чтобы мы существовали как единое целое. В этом есть бескорыстие, но мы порадуем, удивим, восхитим зрителя только вместе.

– Недавно писали: современные режиссеры фактически ущемлены в своих авторских правах. Вы хорошо знаете изнанку театральной жизни: как обстоят дела с правами артистов?

– Сегодняшнему Сухорукову на эту тему говорить неприлично. У меня все в порядке, потому что я живу по контракту и здесь самое главное – договориться. Я предлагаю свои условия, а вы принимаете их или нет. Но в труппу репертуарного театра я не пойду, поскольку хочу отдавать себя сцене, но и получать за это соответственно. И в данном случае моих прав никто не ущемляет только потому, что я, отпустив себя на свободу, за эту свободу сам и «расплачиваюсь». Но очевидно одно: если будет плохо в театре, я встану и уйду. Куда? Не знаю. Просто уйду в поисках радости, творческого счастья и своего места.

– Легко ли найти творческое счастье? Сегодняшние времена часто сравнивают с эпохой застоя, и многие ваши коллеги жалуются: мол, театр тоже остался без четких идей…

– Для меня нет застоя. Мне кажется, что аналогию с брежневским временем кто-то нарочно придумал. Это демагогия, хотя после Ельцина эпоха действительно изменилась. Появилась некая «успокоенность». Например, я вдруг ощутил дефицит талантливых людей. Не хватает лидеров, я не вижу режиссеров с инфарктным отношением к своей профессии. А если вспомнить мою молодость, которая как раз и прошла при Брежневе, то у каждого театра был свой лидер: Ефремов, Гончаров, Товстоногов, Любимов, Эфрос, Плучек и так далее. Они сумасшедшие были, одержимые. И театр от этого выигрывал. А что происходит сегодня? Вспомните, с какими трудностями департамент культуры искал замену Александру Галибину или Сергею Арцибашеву. Молодежь не хочет ввязываться в эту кабалу, нести ответственность за огромный коллектив.

– Потому что выгоднее работать на контрактах и ставить одновременно в трех театрах, чем отвечать за театр-дом…

– Значит, дело не в застое, а в каком-то рвачестве, в иных вопросах экономического порядка. «Я лучше поставлю три спектакля по стране, нежели буду возиться с одной труппой». Но есть и еще одна острая проблема: что такое репертуарный театр? Почему он переживает сегодня не лучшие времена? Потому что давно пора пересмотреть условия существования наших стационарных коллективов. Закончились те времена, когда в коллективе можно было содержать «балласт» – людей, которые годами не выходят на сцену, но ежемесячно получают зарплату. Пусть, в конце концов, найдется им применение: пусть они подрабатывают внутри своего стационарного театра. Вот ты актер, у тебя сейчас нет работы на сцене, мы тебя держим, оберегаем – иди продавать программки, иди осветителем поработай. Не надо мыть полы и заниматься черной работой, но в театре много красивых дел, связанных с творчеством… И если актеры будут больше заняты делом, то половина театральных бунтов исчезнет сама собой. Кстати, я не сторонник борьбы с руководством. Неоднократно я увольнялся из театров или меня увольняли, но в итоге пришел к выводу, что мой вариант такой: «Откуда ты, Геннадий Демьяныч?» – «Из Керчи в Вологду. А ты, Аркашка?» – «Из Вологды в Керчь». Вот мой принцип жизни. И как бы она ни лупила меня по мордам, я все равно выскочил на другую орбиту, более рискованную, мною выбранную, где больше ответственности, риска, страха. Но я оставляю за собой право выбора. Мне скажут: «Конечно, сегодня ты популярный, ты можешь многое». Но было время, когда меня никто не знал и я испытывал те же проблемы, что и нынешние артисты в государственных труппах. Поэтому на собственном опыте знаю, что современный репертуарный театр – не самая удачная модель для творчества.

– Потому что времена другие?

– Времена, люди, отношения… Ну где это видано: государственный театр, а афишу не могут составить на месяц, потому что все актеры разбежались по сериалам, и, видите ли, «их надо учитывать», поскольку они деньги зарабатывают. Но люди в сериалах зарабатывают не на хлеб, не на пеленки, не на мыло с мочалкой, а на дома за границей. А администрация театра при этом говорит: «У нас ведь зарплаты нищенские, мы даем возможность работать на стороне». Так придумайте такую форму, чтобы театр от этого не страдал.

– Третий сезон вы выходите на сцену Театра Моссовета в роли Федора Иоанновича. Кроме того, в вашем творчестве были роли Ленина, Хрущева, Павла I, Берии – целая галерея вождей. Что, на ваш взгляд, их объединяет?

– В любые времена цель власти в России – удержать саму власть. Поскорее использовать свое положение на руку себе и близким. Я не помню случая, чтобы человек отрекся от престола и поехал послом с какой-нибудь миссией. Но, с другой стороны, я не историк. И хотя сыграл многих вождей – их психики так и не узнал, потому что никогда не был во власти.

– А как же вы играли?

– Анализировал в них противоречия: искал столкновения любви и ненависти, зла и добра, упрямства и кротости. Я искал в государственных деятелях борьбу внутри них самих, сопоставлял Бога и дьявола. Что такое власть? Это очень рискованная, опасная работа. Однажды я для себя открытие сделал: чтобы стать успешным политиком, нужно родиться с талантом государственного человека. Я не критикую своих коллег, которые рвутся во власть, но лично я не сторонник вступать в партии, потому что актер должен принадлежать только своей публике. В зал приходят люди из разных слоев и кланов. И если я вдруг включусь в некую политическую игру – значит, я буду членом группы людей. Тогда спрашивается: а остальные для меня кто? Поэтому я не имею права запирать себя в некую идеологическую организацию и принадлежать ей, даже если она трижды богата. И теперь скажу иронично: когда-то я себе нафантазировал, что меня вызвали в Кремль и вручают правительственную награду, а в ответ я говорю: «Служу российскому зрителю». Это моя принципиальная позиция.

– Эти мысли созвучны вашей последней работе – Тартюфу?

– Во всяком случае, я преследовал такую цель, чтобы публика увидела в мольеровском герое знакомые черты. Работая над спектаклем, мы часто употребляли слова «лицемерие», «оборотничество», «притворство». Казалось бы, перед нами правильный человек, святоша, однако на наших глазах он меняет обличье. Он только что был перламутровый, а уже серый. Он только что улыбался, но уже это не улыбка, а оскал. На его лице есть вроде бы задумчивость, но это уже не задумчивость между бровей, а грозность. Я действительно появляюсь на сцене как монах, святоша. Войду в спектакль невинным человеком, но во что обернусь, во что созрею – страшно себе представить. Кстати, мы больших высот достигли в демонстрации этого ужаса, этой беды и мрази, как Тартюф. И в итоге спектакль, мне кажется, получился удачным. А еще его удача и в том, что режиссер Павел Сафонов собрал интересную команду. Мы уже встречались с Павлом в одной работе, и потому я откликнулся сыграть в его «Тартюфе» – для меня было важно, что за режиссер, каков материал, под какой крышей я буду существовать часть своей жизни и, конечно, коллектив. Мы работали несколько месяцев подряд и ругались только на творческой почве. После премьеры я им сказал: «Ребята, я вам признаюсь в любви за то, что мы добились главного – коллективной энергии. Вот это редкость в наши дни».

Беседовал Виктор Борзенко

Источники:

1. newizv.ru