02.07.2014

Сегодня исполняется 80 лет со дня рождения Давида Боровского

Этим вечером в Студии театрального искусства известного художника и сценографа будут вспоминать его друзья и коллеги. Боровский сочинял декорации, как партитуру. Каждую вещь на сцене называл аттракционом – и неспроста: гений сценографа Давида Боровского действительно наделял предметы волшебными свойствами и способностью к перевоплощению. Он – единственный современный деятель русского театра, упомянутый после Мейерхольда и Станиславского в знаменитом театральном словаре Патриса Пави.

Он будто бы знал жизнь наперед. Из пустого пространства создавал новое, простое, но продуманное до мелочей. Создавал надолго. Михаил Левитин, друживший с Давидом Боровским больше сорока лет, – вместе они поставили 10 спектаклей – до сих пор использует его идеи и наработки.

«Найдено пространство – пространство Ким Танга – пространство “Белой овцы”, в котором могу я без Давида поставить еще 10. И даже у нас есть спектакль “Капнист туда и обратно” по Киму в оформлении, в пространстве Давида, где я после его смерти пишу – пространство Давида Боровского», – говорит Михаил Левитин.

До сих пор загадка: как без серьезного образования – за плечами лишь киевская художественная школа – самородок Давид Боровский смог повернуть развитие сценографии второй половины ХХ века? С 15 лет – работа в киевских театрах, в хрущевскую «оттепель» – сотрудничество с вернувшимся из ГУЛАГа Леонидом Варпаховским – учеником Мейерхольда. Отсюда – любовь к пространственным построениям в манере конструктивизма 20-х и рисунок – в «суровом стиле» 60-х, помноженные на реализм, все то, из чего появилась любимовская Таганка.

«”Час пик” и “Живой” – это были два спектакля первых Любимова с Боровским на Таганке, – рассказывает актер Вениамин Смехов. – И это сразу были такие прорывы в эти чудеса театральные. Эти березки, на которых зажигаются окошки-деревеньки. И стоит радиатор – он увидел в нем баяниста. Деревенская фантазия. Ничего лишнего, кроме того, что диктуется автором и режиссером».

Пространство сцены – символично, без лишних декораций и мебели. Живое и удобное. Зато костюмы актеров – подлинники эпохи, ни одной случайной вещи на сцене, только говорящие.

«”А зори здесь тихие” – фантастическая, простейшая выдумка, – вспоминает Вениамин Смехов. – Части грузовика. Раз – они распались, и это уже баня. Раз – распались, и это уже болото. Когда одна и та же палочка могла быть зонтиком или автоматом – фантазия раскрепощенного свободного ребенка».

С «гением вещественности», как Боровского прозвали в театральных кругах, работали режиссеры разных школ: Эфрос и Додин, Ефремов и Волчек, Фокин и Табаков. И это всегда было соавторство. Хотя не всегда режиссеры были с ним согласны.

«Он был очень политичен, – рассказывает Михаил Левитин. – И в этом были наши расхождения. Он был очень связан с этим Отечеством. Во все моменты. Он менялся вместе с Отечеством, что-то узнавал. Хоронил Сталина со слезами, потом ненавидел Сталина, просмотрел весь ГУЛАГ и сделал изумительную скульптуру, которую я мечтал поставить в этом саду».

Политизированность Давида Боровского могла проявляться по-разному. В башне из нар, в пространстве солженицынской «Шарашки», или в неведомом способе оформления книг, как в опасной работе по созданию самиздатовского альманаха «Метрополь». В которой художник участвовал вместе с Борисом Мессерером.

«Он знал такой секрет, что можно положить бумагу в масляную краску, разведенную в воде, и она дает такие удивительные разводы, – говорит Борис Мессерер. – И все журналы у нас были под старину – стилизация такая достойная».

Давид Боровский, знающий все о театре изнутри, мог бы и сам быть режиссером. Когда спрашивали, почему он этого не делает: отшучивался, мол не рискнул бы работать с актерами. Для художника важнейшими в театре оставались монтировщики сцены, мебельщики, бутафоры-художники...

Источники:

1. tvkultura.ru