Персонажи пьесы

В одном из изданий "Дачников" помещены подробные ремарки Горького, характеризующие действующих лиц. По нашему мнению, эти ремарки можно и не знать. Естественно, что Горький, когда писал свою пьесу, точно представлял себе не только характер, но и внешность героев; не исключена возможность, что в некоторых случаях он брал то или иное действующее лицо прямо из жизни - писал портрет.

По ремаркам Горького в "Дачниках", Басов, например, носит высокие сапоги, Рюмин - коротко, гладко острижен, Калерия - светлая блондинка, а Юлия Филипповна - "сильная брюнетка", Суслов - высок ростом и все покашливает и т. д. Мне кажется, что во всех ролях, кроме исторических портретов, решение внешнего облика персонажа - дело только самого актера. В творческой "кухне" актера, скрытой от посторонних глаз, родится тот образ, который один может соединить в себе замысел автора с индивидуальными особенностями, личными вкусами и творческими секретами исполнителя.

Актер сам лучше всех знает, какие внешние краски нужно применить в том или другом случае, какую сторону своей индивидуальности нужно подчеркнуть, чтобы создать впечатление, на которое рассчитывал автор. Можно сказать, что актер имеет принципиальное право развить, дополнить, а иногда и исправить авторский замысел, по возможности не подминая его под себя. Разумеется, здесь речь идет об актере - мастере, об актере, умеющем осуществлять свои замыслы. В этом вопросе актеру должна быть предоставлена как можно большая свобода. Вероятно, исходя из этого, Горький впоследствии вычеркнул подробные ремарки, характеризующие действующих лиц, и отказался от описания их внешности.

Понятно, что и задачей режиссуры является не описание и не подсказ внешности героев пьесы, а определение основного действенного направления в движении того или иного образа, его биография и перспектива его будущего, его влияние на ход событий, на окружающие персонажи и то влияние окружающих, которое образ испытывает на себе. Наконец нас интересует не только основная черта характера, наиболее присущая данному типу людей, но и в не меньшей степени все противоречащее этой основной черте. Горький - не Мольер. Образы его пьес многосложны, противоречивы, иногда они могут казаться путаными, загадочными.

Только в ходе развития пьесы, к самому финалу каждый . персонаж займет свое окончательное место, получит полную (да и то не всегда) оценку. Для "Дачников" это особенно характерно. До самого конца пьесы зрители могут питать некоторые иллюзии по адресу Шалимова, например. Только в финале он разоблачен окончательно и бесповоротно. И, наоборот, для Калерии в финале четвертого действия Горький неожиданно открывает возможность перехода в лагерь передовых, нужных, честных людей. До самого конца остается в душе у зрителя место для сочувствия Ольге Алексеевне, с ее жалкой судьбой, с ее мелкими горестями, и только в последних репликах она разоблачает себя как воинствующая, закоренелая мещанка, мещанка в свое удовольствие.

Все действующие лица "Дачников" в прошлом - люди бедные. Это не аристократия и не потомственная буржуазия. Это интеллигенция первого, самое большее - второго поколения. Это - "дети прачек, кухарок, дети здоровых рабочих людей". Это - образованные люди, связанные "с массою народа родством крови...", - как говорит Марья Львовна. Это - "дети мещан, дети бедных людей", которые "много голодали и волновались в юности...", - как говорит Суслов. Пьеса, написанная непосредственно после "Мещан", она могла бы с полным правом быть так и названа: "Дети мещан". Здоровое начало - кровное родство с народом - должно какими-то чертами объединять всех действующих лиц пьесы. Все они говорят на одном языке, понимают друг друга, как люди одного круга, одной социальной прослойки. Но у них уже разные цели, противоположные стремления, они уже раскалываются на два враждебных, непримиримых лагеря.

Первым в списке действующих лиц стоит Басов, Сергей Васильевич, адвокат, под 40 лет. Одиннадцать лет назад явился он в эти места. И было у него имущества портфель да ковер... Портфель был пуст, а ковер - худ. И сам Басов был худ. И вот через одиннадцать лет мы видим его в расцвете. Это богатый, преуспевающий адвокат, мягкий, "благожелательный" человек. За одиннадцать лет он, что называется, сделал завидную карьеру. Громадное значение в этой карьере имели его полная беспринципность и неотразимое обаяние. По опущенной ремарке Горького, - на его лице всегда сияет улыбка. Он добродушен, терпим к людям, снисходителен к их мелким недостаткам и страшно доволен жизнью и собой.

В его натуре есть что-то отчасти сентиментальное. Он любит жизнь как гурман, любит ее именно такой, как она есть. Он не хотел бы никаких перемен. Всем своим инстинктом и несколько ожиревшим мозгом он понимает, что чем лучше будет жизнь вообще, жизнь народа, страны, тем хуже будет ему. Он живет неустройством общества, его недостатками. Именно они, эти недостатки, дают возможность таким, как Басов, наживаться и наслаждаться жизнью. Возможность социальных перемен, один разговор о переменах настораживают Басова, волнуют его, заставляют идти в жестокие, пока еще только словесные бои, где он с таким вкусом применяет любимое оружие - красивое слово. "Человеком красивого слова" называет он сам себя.

Судя по тому, что Шалимов приехал к Басову, чтоб посоветоваться по делу о наследстве, Басов занимается не уголовными, а гражданскими, то есть наиболее выгодными, делами. Он адвокат-цивилист, как это тогда называлось. Если, выражаясь языком Гоголя, попытаться определить "главную задачу" этого персонажа, то ее нужно искать где-то в желании активно помешать всему, что может изменить привычные и удобные формы жизни. Басов - консерватор до мозга костей, консерватор яростный, неистовый во всем: в семье, в обществе, в государстве. При всем этом Басов несомненно очень искренний и даже непосредственный человек.

Но главное и первое, из чего должен исходить исполнитель, это то, что Басов - человек с двойным дном. Он - "ряженый": циник, развращенный до мозга костей, бесчестный и вполне гнусный тип, носящий маску добродушия, наивности, простоты и благожелательности. Что-то в нем еще осталось от прежнего студента, рубахи-парня, веселого, компанейского, внешне привлекательного. Во всяком случае Варвару нельзя заподозрить в том, что она вышла замуж за Басова по расчету. Если здесь не было большой, глубокой любви, то нравился он ей безусловно. В ходе событий пьесы Варвара увидела наконец подлинную сущность своего супруга. Линия разрыва Варвары с Басовым - одна из самых важных, действенных линий пьесы.

Образ Варвары принадлежит к числу наиболее типичных горьковских образов. Можно сказать, что именно Варварой Горький начал целую галерею женских положительных образов, которые обязательно присутствуют почти в каждой его пьесе. Всех их роднит между собой прежде всего чувство глубокого, почти рыцарского уважения, может быть, даже восхищения, которое автор питает к своим героиням. Все свои симпатии, все свое серьезное отношение к женскому вопросу вкладывает Горький в образы умных, честных, внутренне чистых женщин, женщин, которым так много приходится терпеть и страдать в неустроенной жизни. Они вносят в нее голос совести, справедливости, высокой морали. Но, пожалуй, именно в Варваре все это проявляется в наиболее сильном, наиболее привлекательном качестве.

Биография Варвары Михайловны вполне ясна из пьесы Дочь прачки, пережившая тяжелое детство, знающая жизнь во всей ее глубине, во всех ее гранях, Варвара сохранила душевную чистоту и громадную, неисчерпаемую любовь и жажду здоровой, справедливой жизни. Эта хрупкая, нежная женщина по ходу четырех действий пьесы прозревает, начинает точно понимать, в какую грязную, пошлую яму втянула ее судьба, и принимает героическое решение порвать с мужем, порвать с буржуазно-обывательской средой и начать новый, опасный, неблагополучный, но светлый и честный жизненный путь. Она уходит из дома Басова не как ибсеновская Нора, с надеждой на то, что ее Торвальд еще не безнадежно потерян для нее; Варвара - образ более цельный, более революционный, более героический. Она уходит из общества дачников со словами проклятья, полная гнева и решимости: "Да, я уйду!.. Я буду жить... и что-то делать... против вас! Против вас! О, будьте вы прокляты".

Макаров, 'Актриса'. 1943

Выборное, 'Родные поля'. Сценарий М. Папавы. Постановка Б. Бабочкина. 1944

Лавров, 'Великая сила'. 1950

Е. Корчагина-Александровская и Б. Бабочкин (проба грима для образа В. И. Ленина)

Герман, 'Пиковая дама'. Режиссер М. Ромм

Ефим, 'Член правительства'. Режиссеры А. Зархи и И. Хейфиц

Несыгранные роли: Адмирал Макаров

Несыгранные роли: Уточкин, 'Мертвая петля'

Б. Бабочкин - Огнев, 'Фронт' А. Корнейчука. Театр имени Евг. Вахтангова. 1942

Б. Бабочкин среди бойцов. 1943

Программа действий Варвары в будущем ясна. Это активный, самоотверженный борец за новую жизнь, и можно быть уверенным, что уже ничто не поколеблет ее решения, что в свою будущую деятельность она внесет глубокое убеждение и яркую страстность революционерки. Если сравнить уровень начала роли Варвары с финалом, с последними монологами четвертого действия, то станет ясно, что ее внутренняя линия чрезвычайно напряженна, она напоминает долго стягиваемую пружину, которая наконец распрямляется с удивительной и неожиданной силой.

Очень интересно и чрезвычайно важно, что прозрение Варвары, ее уход из среды "дачников" не продиктованы никакими внешними драматическими причинами, ничего особенного с ней на протяжении пьесы не случается. Ее не бросает муж, у нее никто не умирает, обыденное течение ее жизни совершенно благополучно. Но в том и заключается ценность Варвары как человека, как члена общества, что она принимает свое решение не по эгоистическим, а по моральным причинам. В этом смысле, если опять сравнивать Варвару с ибсеновской Норой, героиня Горького заслуживает большего уважения широтой своих взглядов и полным бескорыстием поступков.

Начало пьесы застает Варвару еще не готовой к активной борьбе, к решительным действиям, но уже полной тревоги и мучительных раздумий. Она все пристальней, все внимательней, все пристрастней вглядывается в окружающих ее людей, в окружающую ее жизнь и, только познав горечь последних разочарований, делает свой вывод, делает его, как истинная дочь народа, смело, решительно и радостно.

Варвара - полная противоположность "дачникам", "ряженым". Она - такая, какая есть; ее искренность абсолютна. В этом, по-моему, заключается наибольшая трудность роли.

Сестра Басова - Калерия, пожалуй, единственный в нашей литературе по своей оригинальности и сложности образ В нем нужно собрать и сбалансировать противоположные" тонкие черты характера, то явно смешные, ярко сатирические, то грустные и даже привлекательные. Как и каждый горьковский образ, эта роль дает исполнительнице очень широкие, неожиданные возможности; но в правильном решении образа обязательно должна присутствовать одна черта, без которой внутренний облик Калерии будет искаженным и неполным. Черта эта - ее поэтический талант.

Другой разговор, что направление этого таланта чуждо и враждебно нам, но если серьезно оценить стихотворения Калерии Басовой - "Эдельвейс" или "Снежинки", - то никак нельзя сказать, что их написала бездарная графоманка. Пусть даже Басов относится иронически к писаниям сестры, но вспомните, какое впечатление производит на присутствующих чтение "Эдельвейса". "Как это хорошо! Грустно... чисто..." - говорит Юлия Филипповна. Даже Влас, такой насмешливый, всегда иронизирующий и издевающийся, с ней согласен. "И мне нравится, право! Нравится! Хорошо!.." - искренне говорит он. Никаких элементов пародии в стихотворении "Эдельвейс" нет. Это, действительно, талантливое произведение. Недаром оно привлекло внимание такого композитора, как Спендиаров, написавшего к нему прекрасную музыку. Горький не пожалел приписать авторству Калерии Басовой поэтическую вещь, в которую вложил все свое незаурядное поэтическое дарование. Если талант Калерии будет взят под сомнение, то совершенно непонятным, неоправданным станет финал роли.

Ушедшие от "дачников" Варвара, Влас, Марья Львовна, Соня в финале пьесы берут Калерию к себе, в свой лагерь. И это не случайно: талант Калерии может еще получить иное, более здоровое направление, а внутренняя честность не позволит ей кривить душой с честными, чистыми людьми. В обществе "дачников" она, может быть, тоже отчасти "ряженая", может быть, она довольно много "насорила стихами в головах ближних своих", но нет в ней того разврата мыслей, той липкой пошлости, которая характерна для Басова, Суслова и им подобных. В Калерии проявляются черты положительного, правдивого и даже смелого человека. Вспомните начало третьего действия, сцену женщин на стоге сена. Калерия первая как бы предсказывает развязку отношений Варвары с Басовым:

"Почему ты не бросишь мужа? Это такой пошляк, он тебе совершенно лишний... Брось его и уходи куда-нибудь... учиться иди... влюбись... только уйди!.. Ты можешь: у тебя нет отвращения к грязному, тебе нравятся прачки... ты везде можешь жить..."

Конечно, Калерия - декадентка-белоручка. Она полна иллюзий, она отворачивается от жизни, витает в облаках - все это ее минусы, ее смешные, отрицательные черты. Но в то же время можно ли ставить знак равенства между Калерией и Басовым, например? Калерия обожает Шалимова, и особенно его последние произведения, в которых "меньше грубой плоти", но насколько она чище, лучше этого опустошенного циника! Я сознательно делаю акцент на положительных качествах Калерии. Сатирические и отрицательные черты ее характера сами бросаются в глаза, и при исполнении этой труднейшей, интереснейшей роли следует всячески избегать ее оглупления, гротеска. Иначе может произойти тот конфузный случай, который зрители в недоумении наблюдали в Художественном театре, где именно эту ошибку сделала такая умная и опытная актриса, как Степанова.

Калерия - образ, несомненно, весьма типичный для своего времени. Но сейчас уже трудно найти в окружающей нас среде нечто, напоминающее этот своеобразный кактус. Что-то общее с типом Калерии встречается у героинь романов Диккенса. И что особенно может обогатить размышления актрисы о Калерии - это рассказ Мопассана "Мисс Гарриэт". Этими литературными ассоциациями стоит воспользоваться для наиболее полного и глубокого понимания образа Калерии.

Влас - одна из самых ярких и привлекательных фигур пьесы и одна из труднейших ролей горьковского репертуара. Молодой Горький - вот прообраз Власа. Весьма вероятно, что в этом образе заключены автобиографические черты. Даже должность Власа - письмоводитель у адвоката - наводит на такую мысль. Во всяком случае можно предположить, что материалом "Дачников" был самарский период жизни Горького, когда он служил письмоводителем у адвоката.

Роль Власа при всей своей трудности была бы ясной, если бы не одно осложняющее ее обстоятельство. Дело в том, что Влас тоже в известной степени "ряженый". Он тоже в начале пьесы носит маску, скрывая свое настоящее лицо. На это есть у него свои причины. Он очень убедительно объясняет их в сцене с Марьей Львовной во втором действии пьесы: "Все эти люди... я их не люблю... не уважаю: они жалкие, они маленькие, вроде комаров... Я не могу серьезно говорить с ними... они возбуждают во мне скверное желание кривляться, но кривляться более открыто, чем они... Я не могу, не умею жить среди них иначе, чем они живут... и это меня уродует... И я отравляюсь пошлостью...".

Этот монолог объясняет всю эксцентрику поведения Власа. Но мне кажется, что у Власа вообще есть большой сатирический талант и он проявляется вне зависимости от его воли, сам пo себе. Маска, которую выбрал для себя Влас, тем не менее не должна скрывать его подлинное лицо. Влас ироничен, остроумен, саркастичен, но в каждой остроте, в каждой дерзости, в каждой выходке Власа есть большое содержание, серьезная мысль. Правда, в сцене с Соней во втором действии Влас просто дурачится, но и это не должно шокировать зрителя. Меру здесь должно подсказать чутье артиста.

Романтическое начало непременно должно присутствовать в этом сложном образе, тем более что Влас переживает в пьесе пору страстной влюбленности, он - в состоянии взлета, подъема, вдохновения. Его любовь к Марье Львовне - любовь безумная, мучительная и вместе с тем мужественная, лишенная каких бы то ни было сантиментов. Влас встал на пути Марьи Львовны не как вздыхающий мальчик, а как серьезная опасность, которую нельзя не заметить, нельзя игнорировать, нельзя высмеять. Влас - молод, но он мужчина в полном смысле слова; к тому же он умен и талантлив, честен и смел. Глубина, многогранность, покоряющее обаяние этого образа дают исполнителю самые счастливые, самые широкие возможности вылепить живую и яркую фигуру Человека с большой буквы.

Полным контрастом Власу является образ инженера Петра Ивановича Суслова, наиболее воинствующего представителя группы "дачников", ее идеолога и вождя; он один высказывает свои взгляды и убеждения, не маскируясь, открыто, это, пожалуй, наиболее прямой наш противник и враг. Его высказывания звучат в наши дни как откровенно фашистские, и это еще раз говорит о том, что пьеса Горького - прежде всего политическая пьеса. Еще пятьдесят лет назад в столкновениях русских интеллигентов, отдыхающих на даче в окрестностях большого провинциального города, Горький расслышал опаснейшие голоса будущих врагов человечества и человечности. Споры, которые велись полвека назад на террасе дачи адвоката Басова, - это не пустые и беспредметные умозрительные упражнения скучающих интеллигентов, не имеющие никакого практического значения и не грозящие никакими реальными последствиями; это начало раскола русского общества, его расслоения. Современность, даже злободневность "Дачников" заключается в том, что существующее сейчас разделение мира на прогрессивное и реакционное началось именно тогда, в той конкретной исторической обстановке, и Горький одним из первых увидел это.

Возвращаясь к образу Суслова, заметим, что даже такой яркий представитель воинствующего мещанства должен быть показан не только в этом качестве. Произведению Горького, как и всякому классическому произведению, чужды схематизм, плакатность. Горький наделил своего героя многообразными человеческими чертами, и исполнитель не имеет права от них отказываться. В данном случае человеческой чертой Суслова является его неразделенная любовь к жене. Суслов - обманутый муж, рогоносец, знающий о своем позоре и субъективно тяжело страдающий, несчастный человек. Это ни в какой мере не служит для него оправданием, потому что он сам - прямой виновник своего несчастья. Это он развратил, загрязнил, испортил в сущности хорошую, честную натуру Юлии Филипповны, он воспользовался ее темпераментом и сделал из нее "мерзкую женщину". Иначе он не мог поступить, иначе ему не о чем было бы разговаривать с ней, иначе ему было просто скучно. Но разбудив в Юлии "нехорошее любопытство к мужчине", Суслов, что называется, попался в ловушку. Он испытывает подлинные муки ревности. Он может вызвать даже жалость, но к ней обязательно будет примешана доля брезгливости.

Суслов действительно очень плохой, жестокий, опустошенный человек. Но в то же время у него нельзя отнять глубокой убежденности. Он "сказал в свое время все модные слова... консерватизм, интеллигенция, демократия...", и теперь они потеряли для него цену. Суслов начал свою жизнь так, как начинало ее большинство русских интеллигентов. Его не могло не коснуться влияние демократических, прогрессивных, может быть, даже революционных идей.

Суслов не только разочаровался и остыл к ним, он их возненавидел. Он возненавидел все, что с ними связано. Он пришел к выводу, к глубокому убеждению: "Человек прежде всего - зоологический тип, вот истина... И как вы ни кривляйтесь, вам не скрыть того, что вы хотите пить, есть... и иметь женщину...". Убеждение страшное и жалкое. Суслов не стесняется его высказывать, не считает нужным скрывать, отчасти он даже гордится своей прямотой. И нужно отдать ему справедливость: при всей своей мерзости это все же - враг открытый, не замаскированный, не прикрывающийся красивыми словами. В этом смысле самым опасным врагом, самым отвратительным типом, выведенным Горьким в "Дачниках", является писатель Шалимов, к образу которого мы еще вернемся.

По странной иронии судьбы, счастливым соперником Суслова оказывается в пьесе действительно "зоологический тип" - молодой помощник присяжного поверенного Николай Петрович Замыслов. В этом самодовольном, самоуверенном представителе мужской половины общества "дачников" черты "зоологического типа" воплощены с полной отчетливостью и определяют весь его характер, все поведение. Замыслов - самец, очень серьезно относящийся к этим своим функциям.

Он наслаждается жизнью с полным сознанием своих прав на все ее блага. На этот счет у него есть убеждения, своя философия: "Я?.. Верю только в мое право жить так, как я хочу!.. У меня в прошлом голодное детство... и такая же юность, полная унижений... суровое прошлое у меня, дорогая Юлька!.. Теперь - я сам судья и хозяин своей жизни - вот и все!..". Здесь тоже налицо попытка прикрыть свое скотство фиговым листком красивых слов, но попытка эта довольно неуклюжа. По сути дела, Замыслов - этот жулик, это "хищное животное", как называет его Суслов, - не очень озабочен тем обстоятельством, что о нем могут плохо подумать, ведь он "сам судья и хозяин своей жизни". Замыслов нахален и труслив. Это совершенно ясно и для его новой любовницы - Юлии Филипповны. Очень возможно, что еще одна-две такие встречи на жизненном пути Юлии, и она все-таки найдет в себе решимость разрядить револьвер или в себя, или в наглую физиономию одного из своих партнеров.

Отрицательное в характере Замыслова очевидно; но есть ли в нем и симпатичные черты? Безусловно, есть: его молодость, ловкость, умение держать себя независимо, известное пренебрежение к мещанской морали, к буржуазным условностям. В нем даже видны способности, практический ум и так далее. Такой чуткий ко всякой фальши в людях человек, как Варвара, хорошо относится к Замыслову. Это видно по сцене из первого действия: Варвара, обеспокоенная схваткой Суслова и Замыслова, берет последнего под свою защиту. Ничего плохого не говорит о Замыслове и Калерия, а уж она-то не стесняется в характеристиках: "Вы такой... шумный, пестрый...". Что в этих словах? Упрек или одобрение? Все это должен принять во внимание исполнитель роли, для того чтобы окончательный и бесповоротный обвинительный приговор Замыслову был вынесен зрителем уже после того, как актер покажет все его стороны, все качества и все возможности.

Между двумя соперниками - Сусловым и Замысловым - стоит тридцатилетняя женщина, Юлия Филипповна Суслова, "мерзкая женщина", как она сама себя называет. Это из-за нее идет борьба между старым мужем и молодым любовником. Ситуация классическая, принадлежащая, так сказать, к вечным категориям. Когда молодой и сильный волк в смертельном бою отбивает у старика волчицу, - это жестоко и неизбежно. Именно так развертывается начало отношений между Сусловым, Юлией и Замысловым в пьесе Горького. Но как "по-современному", по-буржуазному повернулись эти отношения в конце пьесы. "Ну, Петр Иванович!.. Идем... продолжать нашу жизнь...", - спокойно и зловеще говорит Юлия мужу.

В финале пьесы Суслов, по ремарке автора, молча оскалил зубы и идет. А что станет с Замысловым? Что, треугольник распадется? Думаю, что нет. Здесь все останется по-старому, и если у автора нет указаний на то, как поступит в этих условиях Замыслов, то режиссер и исполнитель должны дать по этому поводу исчерпывающий ответ: Замыслов пойдет вслед за четой Сусловых, как друг дома - классический персонаж буржуазной действительности и буржуазной литературы. Поединок диких зверей, идущих по зову природы на смертельную схватку за обладание самкой, в буржуазном обществе выродился в сделку подлецов. Никакой трагедии в старинном смысле слова не произойдет. Эти люди уживутся друг с другом. "Трагедия" Суслова превратится в пошлый фарс.

Что же представляет собою третья сторона треугольника - Юлия Филипповна? Первое, на что необходимо обратить внимание при воплощении этого образа, - трагическая судьба Юлии. В процессе расслоения общества "дачников" каждый персонаж займет в результате то место, которого он сам добивался. Еще более цепкими к старой жизни, еще более вооруженными и воинственными ее трубадурами станут Шалимов, Суслов и Басов; окончательно определят свое место в предстоящей борьбе Марья Львовна, Соня, Зимин; начнется новый этап в жизни Семена Семеновича Двоеточия; начнется новая, захватывающая, полная тревог и надежд жизнь у Варвары. И только три персонажа - чета Дудаковых и Юлия Филипповна - так и не смогут вырваться из страшной обывательской трясины "дачной жизни".

Юлия - умная женщина, она видит и понимает все, что случилось с ней, видит всю глубину своего падения, всю бесперспективность своего будущего, но она так же хорошо видит и понимает, что для борьбы у нее не хватит ни сил, ни желанья. Женское "зоологическое" начало в ней слишком сильно, чтобы о нем можно было забыть, а социальные условия существования, с ее точки зрения, фатальны. Нет, Юлия не уйдет из общества "дачников", она не героиня и не борец. Она только и прежде всего - женщина.

Оставаясь в обществе "дачников" продолжать с ненавистным мужем "нашу жизнь", Юлия понимает весь трагизм своего положения. По ремарке Горького, она произносит свою последнюю фразу "как-то зловеще". Очевидно, не с добрыми намерениями и не со спокойным сердцем вернется она в свой дом. Какие-то мрачные планы гнездятся в ее голове. Очевидно, дорого обойдется Суслову ее возвращение, очевидно, все зло. которое Юлия сможет принести ненавистному ей обществу "дачников", она сделает. Она будет мстить за свою поруганную, исковерканную жизнь. Трагическая судьба Юлии Филипповны - это тот исходный пункт, откуда должна начать исполнительница поиски образа, это, так сказать, направление главного удара в роли Юлии.

Когда я смотрел в Художественном театре в роли Юлии такую талантливую артистку, как Андровская, я думал: "Как ей подходит эта роль и как она ее не понимает". В исполнении Андровской не было этого главного - трагической перспективы, предчувствия печального конца, тревоги за будущее своей героини. Натура Юлии двойственна. Жизнь и окружающие люди сделали из нее пошлую женщину, но ее сущность совсем другая. Юлия - духовно чистая женщина, чистый человек. Может быть, чистота ее жизненных идеалов носит не менее определенный характер, чем чистота помыслов самых положительных персонажей пьесы. Может быть, в душе она сохранила даже наивные представления о чистоте человеческих отношений, о чистоте отношений мужчины и женщины.

И чем больше погружается она в грязное болото разврата и пошлости, тем более трагически ощущает свое положение, которое кажется ей безнадежным. Интересно бы подумать и понять, с какого времени в ее сумочке рядом с пудрой и помадой появился заряженный револьвер. Что это - безделушка в руках кокетливой женщины или последняя надежда, последнее прибежище человека, которому страшно жить? Если этот вопрос решается в спектакле правильно, то остальные черты Юлии - кокетки, легкомысленной женщины, пустой барыньки, срывающей на своем пути все цветы, - могут быть воплощены артисткой с любой силой, с любой яркостью. Тогда все это станет на свое место, но не будет основным и определяющим в характере Юлии.

Но именно так получилось у исполнительницы в спектакле Художественного театра, где роль Юлии просто пропала. Андровская не показала сущности Юлии, ее сокровенных мыслей, тайных чувств. Образ стал плоским, односторонним и однообразным. А между тем в Юлии все - контраст, свет и тень, черное и белое, грешное и чистое. И чем увлеченнее, фривольнее, легкомысленнее проведет артистка одну сцену, тем более печальным будет раздумье ее героини в другой. Постоянное повторение слов романса "Уже утомившийся день склонился в багряные воды", к которому так часто возвращается Юлия, имеет вполне определенный и глубокий смысл: каждый раз это - ее раздумье над своей жизнью, каждый раз она как бы заглядывает в ту пропасть, над которой сейчас остановилась.

Тема чистоты, вернее, стремления к ней, проходит через всю роль Юлии, буквально с первых реплик.

"Пойдемте в вашу милую, чистую комнату... я так люблю ее", - обращается она к Калерии (первое действие). "Как это хорошо! Грустно... чисто...", - говорит она после чтения "Эдельвейса" (первое действие). На реплику Варвары о понравившемся ей дуэте: "Да, хороший... Чистый!.. Я люблю все чистое... вы не верите? Люблю, да... Смотреть люблю на чистое... слушать..." (третье действие).

Здесь не случайное совпадение, здесь - тема роли, а может быть, и вернее сказать - тема жизни Юлии Филипповны. "Милые мои женщины, плохо мы живем!" - вот результат ее тяжелых, мучительных раздумий и наблюдений над жизнью. Это реплика философская, обобщающая, имеющая большой социальный смысл.

Таким образом, в Юлии Филипповне соединяются прямо противоположные черты, и в этом - огромная трудность роли.

Так же органично, так же сложно и причудливо соединены противоположные черты трагикомедии в чете Дудаковых, причем оба эти персонажа противоположны друг другу. Линия доктора Дудакова и его жены Ольги Алексеевны - это целая пьеса в пьесе, вполне законченный мотив, целостный сюжет. Здесь контрастный прием характеристики персонажей, так любимый Горьким, доведен до совершенства, и обе эти роли драматургически совершенны. Характеры Дудакова и Ольги раскрываются постепенно, от действия к действию, от сцены к сцене. Зритель получает о них все новые сведения, и этот прием постепенного раскрытия характеров применяется до последних реплик четвертого действия. И даже когда спектакль окончен, думаешь о том, что Горький мог бы еще несколько раз в самых неожиданных ракурсах показать этих персонажей.

Образы доктора Дудакова и его жены развиваются в пьесе в диаметрально противоположном направлении. Чем ближе узнаем мы Дудакова, тем больше открываем в нем черты прекрасного человека и тем больше симпатии он в нас возбуждает. Но чем ближе узнаем мы его супругу Ольгу Алексеевну, такую в общем-то жалкую, интеллигентную и симпатичную по первому впечатлению, тем больше растет в нас чувство сначала удивления, потом раздражения и наконец презрения и гнева. Вот уж где горьковский талант разоблачителя, сатирика развернулся в полную силу! Какие тончайшие нюансы, сколько жизненной правды, сколько жизненных наблюдений в этом разоблачении!

В образе доктора Дудакова, несмотря на несколько ироническую, вернее, юмористическую интонацию автора, скрыты черты глубоко привлекательные. Он из числа тех самых скромных, незаметных тружеников, тех праведников, на которых "земля держится". Окружающие относятся к нему с известной долей сожаления. Он беден, замучен жизнью, обременен большой семьей. Его непрезентабельная внешность, нервность, рассеянность, нескрываемое озлобление на существующие порядки или, вернее, беспорядки создают впечатление некоторой неуравновешенности. Юлия Филипповна не доверяет ему как врачу. "Засовывает в футляр очков чайные ложки и мешает в стакане своим молоточком... Он может напутать в рецепте и дать чего-нибудь вредного", - говорит она о Дудакове. Рюмину даже кажется, что Дудаков "кончит тем, что пустит себе пулю в лоб", так как самоубийства "часты среди докторов".

Но эти мнения ошибочны. Вся основа у Дудакова здоровая, трудовая, нормальная. Да, он очень устает, от его семейной жизни в самом деле можно сойти с ума; как честного человека и врача его выводят из себя возмутительные порядки на службе. Дудаков не в силах все это переделать, исправить, изменить, но он в силах многое перенести. В этом смысле он, что называется, двужильный. Есть что-то удивительно трогательное и одновременно смешное в его отношениях с женой, которую он, несомненно, любит. Вероятно, очень чистым, возвышенным был его роман с Ольгой Алексеевной в первый период их знакомства - они мечтали о лучшей жизни, готовились к ней, презирали мещанскую пошлость и так далее.

И судьба сыграла с доктором Дудаковым жестокую шутку. Его семейная жизнь стала с годами настоящим мещанским адом. И самое скверное, что в этой жизни нет ничего значительного, нет никаких серьезных событий, - только мелочи, только дрязги, только семейные недоразумения и склоки. Дети болеют, дома грязь и беспорядок, прислуга грубит, посуда бьется, покоя нет, денег не хватает - одним словом, жизнь вполне в духе бульварных юмористических журналов того времени. Но в этих обстоятельствах Дудаков не потерял ни мужества, ни здравого смысла, ни человеческого достоинства. В последнем действии, после сцены, когда Влас читает свои стихи, разоблачающие "дачников", после истерического выступления Суслова, Дудаков прямо высказывает свои взгляды. Его симпатии никогда не принадлежали "дачникам". Это - трудовой человек, который до конца дней будет нести свой тяжелый крест.

Очень сложен характер и очень трудна роль Ольги Алексеевны. Мне кажется, что возможности этой роли совершенно неисчерпаемы. Я уже говорил о том, что некоторыми образами пьесы Горький полемизирует с Чеховым. Образ Ольги Алексеевны можно считать в известной степени злой пародией на образ чеховской героини. Можно себе представить, что это, например, Нина Заречная, которая не пошла на сцену, вышла замуж за некрасивого доктора, народила ему кучу детей и от бедности, гордости и скуки ужасно испортила свой характер! Но разве о такой жизни мечтала она, такая тонкая, такая интеллигентная, изысканная натура?

Несомненно, что в то время, то есть в начале века, образ страдающего, обездоленного, вступившего в полное противоречие с грубостью окружающей жизни интеллигента, так проникновенно, с такой силой таланта созданный Чеховым, вызывал глубокие симпатии общества. Несомненно и то, что Горький никогда не питал симпатий к "жалким" людям. "Довольно жалоб, имейте мужество молчать!" - говорит Варвара Михайловна. - ...Я уверена, что сотни и тысячи здоровых людей погибают, отравленные и оглушенные нашими жалобами и стонами... Кто дал нам злое право отравлять людей тяжелым видом наших личных язв?" (четвертое действие). Этой теме презрения к жалобам, к "нытью", проходящей через все творчество Горького, в "Дачниках" уделено много внимания. Ее негативная сторона раскрывается в образах Рюмина и Ольги Алексеевны. Через них показаны все грани этого неприятного, ненужного в жизни явления.

Такие люди, как Рюмин и Ольга Дудакова, не борются, они только ищут сочувствия и требуют жалости. В Ольге Алексеевне показана как бы последняя степень падения человека, ступившего на этот путь. Я не боюсь сказать, что Горький презирает таких людей всей силой своей ненависти. Он показывает свое отношение к персонажу не сразу: он, так же как и Варвара Михайловна, вначале как бы сочувствует Ольге Алексеевне, понимает ее, жалеет и даже извиняет. Но чем дальше раскрывается ее подлинная сущность, тем беспощаднее, убийственнее становится оценка.

Качества тонкой, интеллигентной Ольги оказываются в результате только маской, за которой скрывается жадная, жалкая, фальшивая и, в сущности, бездарная эгоистка, мешающая жить и себе, и людям. Чем искуснее, продолжительнее будет проведен на сцене этот процесс разоблачения Ольги, тем большую победу одержит актриса в этой исключительно трудной и благодарной роли.

Павел Сергеевич Рюмин представляет собой идейного вождя "жалобщиков", "несчастных" людей. И хотя жаловаться ему решительно не на что, он в продолжение всех четырех актов пьесы с большой страстью доказывает право человека на жалость. Основание для доказательства этого права, так сказать, чисто эстетического порядка. "Жалоба человека красива", - говорит он, пытаясь построить целую систему, философию страданий. Несомненно, он испытывает удовольствие, может быть, даже наслаждение от этих страданий.

В условиях нашей современной, советской жизни такой тип, как Рюмин, явление совершенно неправдоподобное. Но очевидно, в свое время оно было довольно частым. Недаром А. М. Горький уделил ему в своем творчестве столько внимания. В русской драматургии начала века увлечение ущербными образами имело широкое распространение. В театре того времени появилось даже специальное амплуа неврастеника. Сейчас это звучит смешно, но я сам уже в советское время застал театральные труппы, где обязательно был актер на роли "неврастеников". Просматривая список исполнителей роли Рюмина в годы появления "Дачников" на русской сцене, я пришел к убеждению, что тогда театры не понимали сатирического значения этого образа и Рюмина играли всерьез, как положительного героя, то есть трактовали его с позиций самого Рюмина, а не с позиций Горького.

Между тем сатирическая направленность образа, его в некоторой степени пародийность несомненны. Даже такой чуткий, деликатный человек, как Варвара Михайловна, с трудом сдерживается, выслушивая жалобные тирады Рюмина, а Марья Львовна просто не считает нужным скрывать свое презрительное отношение к философским воззрениям провинциального пессимиста. В Художественном театре интерпретация этой роли была сатирической, но неверной. Никаких оснований, для того чтобы сделать из Рюмина что-то похожее на сельского псаломщика, нет. Наоборот, Рюмин - человек изысканный, по-своему тонкий, но он "ряженый". Его маскарадный костюм - это костюм печального Пьеро или Гамлета с провинциальным оттенком.

Когда придут на землю "какие-то другие, сильные, смелые люди", как говорит Варвара Михайловна, и сметут "дачников" "с земли, как сор", в этом соре самой легкой пылинкой окажется Рюмин. У него не хватит ни сил, ни желания, ни способностей к сопротивлению. Это, конечно, враг новой жизни, но вряд ли можно считать его врагом серьезным и опасным. Действительность показала, что этот тип теперь исчез, улетучился, не оставив никаких следов своей никчемной жизни.

Опаснейшим врагом нового, наиболее жестоким его противником является писатель Яков Петрович Шалимов. Шалимов был когда-то властителем душ молодежи. Варвара Михайловна, вспоминая, как восемь лет назад он читал свои произведения на гимназическом вечере, говорит: "...Помню, он вышел на эстраду, такой крепкий, твердый... непокорные, густые волосы, лицо - открытое, смелое... лицо человека, который знает, что он любит и что ненавидит... знает свою силу... Я смотрела на него и дрожала от радости, что есть такие люди... Хорошо было! да! Помню, как энергично он встряхивал головой, его буйные волосы темным вихрем падали на лоб... и вдохновенные глаза его помню… …Ты пойми... я жду его... как весну!".

Первое появление Шалимова в финале первого действия сразу разочаровывает Варвару. По ремарке автора, Шалимов - лыс. Но за эти восемь лет он потерял не только свои "буйные волосы". Он потерял все, что давало ему право быть властителем дум молодежи. Он потерял не только прогрессивные убеждения и заразительную силу своего таланта, а следовательно, читателя, но, очевидно, и совесть. Причина его приезда к Басову меркантильная и просто жульническая: он намерен "оттягать землю у сестры своей покойной жены", с которой он не жил. Даже Басов по этому поводу называет Шалимова скотиной, хотя и не отказывается вести его дело в суде.

Шалимов стал махровым пошляком, опустошенным циником, реакционером и ренегатом. В погоне за модой он стал писать "менее реальные" рассказы, которые не интересны нормальному читателю и которыми восхищаются только такие оригиналки, как Калерия Басова. Шалимов сейчас - это шкура льва, сильно тронутая молью. И в то же время Шалимов умен, хитер, ловок. Он держится с достоинством большого человека, крупного писателя. Свои истинные взгляды и убеждения он скрывает. Его еще по-настоящему может волновать такая женщина, как Варвара Михайловна, в объяснение с которой в третьем действии он поначалу вносит много искреннего увлечения.

Но он не может не сбиться на шаблонные формы ухаживанья и этим разоблачает себя как мелкий фат, покоритель провинциальных дамочек. Так же как Суслов, как Замыслов, он пытается обосновать свое право на пошлость. Это - его убеждение, его символ веры. Как человек "мыслящий" он, естественно, обобщает факты, делает выводы. Именно он произносит фразу о том, что "женщины - это все еще низшая раса". С его точки зрения, и окружающие его люди, и события, происходящие у него на глазах, ничтожны и незначительны. Ничто не изменится в этой скучной жизни, волноваться не из-за чего. Шалимов - труп, который заражает вокруг себя воздух. Вот почему недопустимо снисходительное отношение к этому образу. Только подходя к нему с позиций обвинителя, актер сможет правильно, в соответствии с замыслом Горького, раскрыть характер бывшего человека - писателя Шалимова.

Лидером группы прогрессивных интеллигентов является в пьесе "Дачники" врач Марья Львовна. Ясность ее взглядов, душевная твердость, острый ум, скромность, внутренняя чистота, искренность и сердечность - все это качества нового человека, человека, шагнувшего в будущее. В Марье Львовне Горький вывел на сцену образ революционерки, социал-демократки, и только цензурные условия того времени помешали ему назвать вещи своими именами. Все ее высказывания, ее отношение к людям, к своей дочери говорят о том, что она больше чем просто передовой, прогрессивный человек своего времени. Это - человек, идейное направление которого определяет все его поведение и в главном, и во второстепенном, и в мелочах.

Личная жизнь Марьи Львовны не была счастливой. Счастье она встретила вот сейчас, в событиях пьесы. Это счастье - любовь Власа и любовь к Власу, счастье, которого она так трогательно избегает. Она находит в себе мужество и решимость отказаться от возможности личного счастья из-за милой, тонкой деликатности женщины, которая считает себя слишком старой для романа с молодым человеком. Марье Львовне 37 лет. Может быть, она и права в своем решении. Даже с таким человеком, как Влас, этот роман не будет благополучным. Марья Львовна решает отказаться от своей любви и тогда, когда Соня приводит ей такие, казалось бы, убедительные доказательства возможности будущего счастья.

Мудрость, опыт, верный женский инстинкт взяли верх над порывом. В этом поступке столько благородства, самоотверженной любви и к Власу, и к своей дочери, столько пренебрежения к самой себе. Благороднейший образ! В нем есть одна опасность. Она особенно выявилась в спектакле Художественного театра. Марья Львовна может показаться сухим человеком, "синим чулком", начетчицей, поучающей других. Именно так воспринимают ее Басов, Шалимов, Рюмин. Но ведь это же совсем неверно. Марья Львовна - человек больших страстей, влюбленный в свои идеалы до самозабвения, и вместе с тем милая, обаятельная женщина, а отнюдь не проповедница из армии спасения.

Марья Львовна обязательно должна выглядеть моложе своих 37 лет. Нельзя эту роль давать пожилой актрисе, нельзя ставить зрительный зал, какими милыми, симпатичными и современными людьми он ни был бы наполнен, в положение Басова, для которого роман Власа и Марьи Львовны анекдотичен. Нужно всячески скрыть разницу в годах между Власом и Марьей Львовной. Пусть зрительный зал будет опечален тем, что этим двум людям, так горячо влюбленным друг в друга и нужным друг другу, не удалось соединиться.

Дочь Марьи Львовны - Соня - это образ пророческий, это еще один шаг в будущее, может быть, в нашу современность, а может быть, и еще дальше вперед. И юмор, и хороший здравый смысл, и смелость взглядов, и чудесный ум, и завидное здоровье, и истинная свежесть - все это слагаемые образа, олицетворяющего юность, гармоническую красоту свободного человека. Роль нелегкая, какой она может показаться с первого взгляда, и открыть ее секреты может только интуиция талантливой актрисы, обладающей к тому же всеми названными качествами. Молодость, веселость, непосредственность нельзя играть. Они должны быть в данных исполнительницы, и тогда ей не придется заботиться о них, как не заботится об этих качествах Соня, потому что они заложены в самой ее природе. За всем озорством, шаловливостью, смелой дерзостью Сони должна чувствоваться ее чистая душа, должен угадываться глубокий и интересный человеческий характер. Даже вспоминать грустно, какой бессодержательно серой, хотя и естественной, получилась Соня в спектакле Художественного театра. Подальше от такой естественности!

Рядом с Соней стоит ее жених - двадцатитрехлетний студент Зимин. Все черты Сони смело могут быть отнесены и к этому персонажу. Только Зимин не озорник, а, наоборот, вполне серьезный человек, вернее, он думает, что ему полагается быть таким. В отличие от Сони, он сдержан и застенчив. Сцена их прощания во втором действии очень трудна для молодых исполнителей и в то же время дает им обоим превосходные возможности.

Когда говорят о горьковских типах, то, пожалуй, прежде всего приходят в голову типы горьковских купцов. Какая блестящая по разнообразию и яркости галерея! В этой галерее наряду с Яковом Маякиным, Артамоновым, Егором Булычовым, Василием Достигаевым занимает свое достойное место и Семен Семенович Двоеточие - один из любопытнейших персонажей горьковской драматургии.

Для чего выведен в "Дачниках" этот образ и как относился к нему сам Горький? Двоеточие - купец, миллионер и, стало быть, эксплуататор. Положение, по-видимому, бесспорное и, естественно, может привести к желанию разоблачить этого купца и дискредитировать его в спектакле. Однако сатирическое разоблачение Двоеточия было бы грубой ошибкой. Горький не скрывает своей симпатии к нему и в пьесе противоставляет его Басову, Шалимову, Суслову как положительный персонаж. Двоеточие далеко не глуп, остроумен, наблюдателен и любопытен к людям. Но главное, он - человек действия и противопоставлен "дачникам" потому, что они бездейственны, бездеятельны. "Пороть бы вашего брата!.. Экие люди! Живут без действия!", - говорит Двоеточие Суслову в четвертом акте.

Семен Семенович попадает в компанию "дачников" в тот момент, когда, поняв бесполезность конкуренции с немцами, он продал свой заводишко и остался без дела. Вот здесь-то и проявилась его неугомонная жажда деятельности. Считать деньги - это для Двоеточия не занятие, не дело. Незаполненная, одинокая, бесполезная жизнь для него совершенно невозможна. Он очень общителен и в первый же день по приезде к Суслову знакомится со всеми "дачниками", бесцеремонно вторгается в их дела, дает советы, сам просит советов, сближается с многими и чувствует себя на людях, как рыба в воде. Особенно тянет его к женщинам, и хотя он уже "теперь только на уважение способен", они интересны для него, а он в свою очередь вызывает в них доверие и симпатию. Это особый, редкий талант, и Семен Семенович знает его ценность. В Двоеточии нет ни капли фатовства, именно этим он и подкупает окружающих. Он близко сходится с Марьей Львовной и, очевидно, под ее влиянием находит наконец сферу применения своей кипучей энергии. Он приглашает Власа ехать к нему в Сибирь, где собирается истратить свои деньги на общественно полезное дело: постройку мужской и женской гимназий. Двоеточие не является необходимым персонажем в сюжете пьесы, но он необходим в ее атмосфере.

Дачные сторожа Пустобайка и Кропилкин в драматургическом построении пьесы напоминают шекспировских шутов, с той разницей, что не обладают ни их умом, ни чувством юмора. Случайные попадания, очень верно характеризующие интеллигентов - "дачников", - заслуга Горького, а ни в какой мере не Пустобайки, который так темен и глуп, что решительно неспособен ни к каким теоретическим заключениям, ни тем более к остроумным выводам.

Кропилкин же вдобавок к своей темноте еще и лишен всякого жизненного опыта. Он выслушивает глупости Пустобайки, не удивляясь на самом деле, а удивляясь для порядка. Ему кажется, что в таких случаях удивляться полагается.

По поводу существования в "Дачниках" этих двух персонажей можно много размышлять, спорить и делать глубокомысленные предположения и заключения. Казалось бы, что, введя в пьесу об интеллигенции представителей простого народа, автор должен был наделить их теми качествами, которых этой интеллигенции не хватает. Если интеллигент надломлен, нерешителен, хрупок, бездействен, то представитель народа - целен, решителен, силен и так далее.

Так и было бы в схематичной пьесе у автора-догматика, но Горький и здесь идет своим собственным путем. В "Дачниках" он противопоставляет интеллигентам людей, лишенных интеллекта, тупых, темных. Поправлять здесь Горького не следует и вносить в сцены Пустобайки и Кропилкина "народническую" струю не нужно.

В своих произведениях Горький не проявляет особой жалости к темноте и к людям, в ней погрязшим. С этих же позиций должен обрисовать Кропилкина и Пустобайку и театр, ставящий "Дачников".

Горничная Басовых - Саша - хорошая, скромная девушка, не выделяющаяся никакими особыми характерными приметами. Остальные эпизодические персонажи - женщина с подвязанной щекой и все любители драматического искусства - могут быть показаны достаточно ярко, достаточно комедийно, но не карикатурно, так как приемы шаржа, карикатуры, гротеска вообще совершенно не свойственны драматургической манере "Дачников".

Так представляются мне характеры и судьбы действующих лиц пьесы "Дачники", так оформились они в моем сознании в результате многих лет работы над сценическим воплощением этого замечательного произведения.

Теперь посмотрим, как живут и действуют персонажи пьесы в ходе развертывающихся в ней событий, попытаемся разобраться в характере возникающих между ними конфликтов, которые, как уже говорилось, в сумме дают единый социальный конфликт, с такой глубиной, четкостью и остротой вскрытый Горьким.

В отличие от огромного большинства пьес русской и мировой драматургии, в пьесах Горького, и в частности в "Дачниках", отсутствует обычная экспозиция. Даже у таких великих драматургов, как Шекспир, Островский, Ибсен, экспозиция, вводящая зрителей в курс событий и взаимоотношений действующих лиц, почти всегда заметно отделяется от самой пьесы. Так, в "Бесприданнице", например, из длинных и, в сущности, бездейственных разговоров двух трактирных лакеев и Кнурова с Вожеватовым зритель узнает, какие события произошли в городе Бряхимове до начала пьесы и какие персонажи будут в ней действовать.

Ибсен обычно отводит весь первый акт для экспозиции, а иногда она растягивается даже на два акта. В этой экспозиции подробно рассказывается о событиях, результатом и следствием которых является то, что произойдет уже в самой пьесе. Так, историю замужества фру Альвинг в "Привидениях" или историю долгов, которые наделала Нора Гельмер, так же как и знакомство Паратова с Ларисой Огудаловой и их роман в "Бесприданнице" Островского, - все это необходимо заранее уяснить зрителю, чтоб он понял конфликты, возникающие потом.

В "Дачниках" экспозиция отсутствует. События этой пьесы кажутся совершенно хаотическими. Действие начинается при обыденных, ничем не примечательных обстоятельствах и застает героев врасплох, в момент, когда они совершенно не подготовлены к возникновению и развитию каких бы то ни было интересных событий. О главных героях пьесы никто ничего не рассказывает, ничего не объявляет, не сообщает биографических сведений. Идет жизнь, появляется на сцене довольно большое количество персонажей, ведутся между ними или будничные, или философские разговоры. У зрителей составляется об этих персонажах то или иное, еще не ясное впечатление, которое часто оказывается потом ошибочным. Зритель начинает строить предположения, разочаровываться в людях, смеяться над ними, жалеть их, негодовать и так далее. И только после того как пьеса кончена, занавес опустился, - в голове и сердце зрителя запечатлеется яркая картина жестокой борьбы, которой не видно конца и об исходе которой можно только догадываться.

В смысле совершенной свободы от драматургических канонов эту пьесу можно сравнивать только с пьесами Чехова и некоторыми драмами Шекспира ("Гамлет").

В "Дачниках" не один, а много конфликтов, много действенных линий, каждая из них имеет свою собственную завязку, кульминацию и финал.

Начало пьесы и завязывает один из основных ее конфликтов - конфликт между Варварой Михайловной и Басовым. При открытии занавеса супруги Басовы обмениваются несколькими короткими и совершенно нейтральными репликами, которые затем переходят в разговор, выясняющий одно как будто бы незначительное обстоятельство: муж хочет уйти вечером к приятелю, а жена вынуждена скучать одна. Ничего страшного, ничего интересного, но конфликт начался. После реплики Варвары: "Саша, сходите к Ольге Алексеевне... узнайте, не придет ли она пить чай ко мне" - Басову уже трудно уйти из дому. Он, как мы потом узнаем, обижать жену не хочет. Но ему скучно с ней. Он признается нам в этом, когда будет пьян, в третьем действии. Басов хочет замаскировать свое бегство из дому. И вот начинается многословный разговор о Власе, о его неаккуратности и так далее, - все это только для того, чтоб все-таки незаметно и между делом сказать: "Ну, я пойду", и решительно двинуться к выходу.

И вдруг что-то опять его остановило. Что? Взгляд Варвары. Она смотрит куда-то мимо двери, и это становится для Басова невидимым препятствием, барьером, через который нужно незаметно перескочить. А это Басову не удается сделать. Он опять идет на обходный маневр - вдруг проявляет к Варваре максимум внимания и чуткости. Он говорит и о вреде чтения, и о том, что давно не целовал ее лапку, и о ее здоровье, и о приезде Шалимова, и о Калерии, и о чем угодно. Он постепенно увлекается разговором и забывает, что хотел уйти.

Басов - человек красивого слова. Чтобы быть таким, нужны упражнения и репетиции - арпеджио и экзерсисы, и для Басова эта сцена - не более как проба голоса.

"Как ты много говоришь лишнего, Сергей!" - в этой реплике Варвары - и ирония, и печаль, и равнодушие. Отношения между персонажами намечены, первый узел завязан.

Следующее звено акта вводит зрителей в новый, резко очерченный конфликт и раскрывает взаимоотношения Суслова и Замыслова. Суслов появляется на даче у Басовых не потому, что он зашел за Басовым. Суслов принес сплетню.

"Суслов. Говорят, твой помощник выиграл в клубе две тысячи рублей...

Басов. Ого!

Суслов. У какого-то сильно пьяного купца...

Варвара Михайловна. Как вы всегда говорите...

Суслов. Как?

Варвара Михайловна. Да вот... выиграл деньги - и подчеркиваете - у пьяного.

Суслов. Я не подчеркиваю".

И дальше:

"Суслов. А этот ваш Замыслов в один подлый день скомпрометирует Сергея, вы увидите! Он - прохвост! Не согласны?"

Чувство ненависти к Замыслову клокочет в груди Суслова, он не может скрыть его. Он разнесет теперь эту сплетню по всем дачам, он будет позорить своего соперника при всяком удобном случае - это метод его борьбы.

Замыслов же ведет себя в отношении к Суслову с предельной наглостью. При минимальной вежливости он еле скрывает презрение к нему. Он бравирует своей влюбленностью в "талант" Юлии Филипповны и всячески старается показать, что его личные дела идут блестяще. Встреча двух соперников, двух непримиримых врагов, Замыслова и Суслова, в начале первого действия - опасная встреча, она могла бы кончиться явной ссорой, пощечиной, дуэлью... Твердое вмешательство Варвары останавливает скандал, уже готовый разгореться. Разумеется, все это имеет довольно приличную внешнюю форму. И Суслов, и Замыслов все же люди интеллигентные, Замыслов даже по-своему блестящий человек. Но это не смягчает внутренней остроты столкновения между ними. Несколько разряжает напряженную атмосферу сцены и выход Басова, которого с нетерпением ждал Суслов, чтобы увести его к себе. Басов работал в кабинете со своим письмоводителем Власом, появившимся здесь, на даче, еще до прихода Замыслова.

Вернемся к этому первому появлению Власа на сцене, к его очередной мистификации, комическому антре, которое может выглядеть примерно так: сначала влетает в комнату набитый делами, сильно потертый и потрепанный портфель, потом сучковатая дубина, за ней - старая широкополая шляпа, и только после всех этих предварительных анонсов мы наконец видим комически мрачную фигуру усталого и голодного человека, долго шедшего пешком.

Вероятно, появление Власа можно обставить и более остроумными, более точно найденными деталями, но мне кажется важным и правильным сделать его выход эффектным, чтобы сразу заинтересовать зрителей эксцентрикой поведения этого персонажа.

Влас - инородное тело в респектабельном обществе "дачников", он, как заноза, всегда обращает на себя внимание, всегда тревожит, шокирует, беспокоит окружающих. В большинстве случаев его остроты и мистификации имеют определенный смысл. Он - разоблачитель ханжества и лицемерия. В обществе "дачников" поэтому давно решено, что на него не нужно обращать внимание. Басов, Суслов и другие делают вид, что его остроты, его взгляды, его уколы - это просто невинные шутки веселого человека. Над ними можно или посмеяться немного, или вообще не заметить их. Только Варвара да Марья Львовна видят за его мнимой веселостью, за его маской другое содержание, которое начинает раскрываться уже в первом действии, когда после ухода Басова, Суслова и Замыслова Влас остается наедине с Варварой.

Между ним и сестрой возникают полная искренность и откровенность. Как иностранцы-компатриоты в чужой стране, оставшись вдвоем, они переходят на родной язык. Правда, Влас продолжает шутить и с Варварой, но его шутки и остроты звучат уже по-другому - более горько, более печально. У него находятся для нее нежные слова, он ценит ее заботу о себе; заметив тревожное состояние сестры, он спрашивает: "Ну, что ты?". Это вопрос старшего. Хотя Влас и моложе Варвары, иногда он говорит с ней, как старший, как имеющий право спросить ее обо всем. И Варвара подчиняется этому праву старшего и рассказывает о себе все:

"Мне почему-то грустно, Власик! Знаешь... иногда, вдруг как-то... ни о чем не думая, всем существом почувствуешь себя точно в плену... Все кажется чужим... скрытно-враждебным тебе... все такое ненужное никому... И все как-то несерьезно живут..." И дальше: "А мне вот хочется уйти куда-то, где живут простые, здоровые люди, где говорят другим языком и делают какое-то серьезное, большое, всем нужное дело... Ты понимаешь меня?..

Влас. Да... понимаю... Но - никуда ты не уйдешь, Варя!

Варвара Михайловна. А может быть, уйду..."

Этот разговор является ключом ко всему дальнейшему содержанию пьесы, определяет ее тему, и если все же говорить об экспозиции, то она заканчивается сценой Варвары и Власа. Уже здесь до конца раскрываются отношения брата и сестры - двух близких, верных друзей, живущих "словно в плену" и как бы составляющих план побега, освобождения. Это - первая вспышка будущего бунта.

Свой план освобождения Варвара почему-то связывает с приездом Шалимова. Образ его уже много лет живет в душе Варвары, "яркий, как звезда". В нем воплотились ее понятия о свободе, буйной молодости, честности, душевной чистоте, порыве...

"...я жду его... как весну! Мне нехорошо жить..." - так просто отвечает Варвара на попытки Власа посмеяться над ее гимназическим увлечением. И Влас уже полностью подчиняется ее настроению, становится опять серьезным, глубоким и искренним: "Я понимаю, понимаю. Мне самому нехорошо... совестно как-то жить, неловко... и не понимаешь, что же будет дальше?".

Разговор дошел до главного вопроса. В этом: "что же будет дальше?" - вся суть тревоги, волнений, сомнений, которые мучат таких людей, как Влас и Варвара. И они полны предчувствия неизбежных перемен, сознания, что дальше так жить нельзя, что жизнь дошла до рубежа каких-то больших и важных событий. Весь воздух вокруг них наполнен предгрозовым электричеством, они ощущают его реально. Если бы не появление в комнате Калерии Басовой, то можно предположить, что дальше и были бы сказаны все нужные для полного понимания этой сцены слова, что были бы поставлены все точки над "и". Но Горький писал пьесу в условиях царской цензуры и потому должен был прекратить этот опасный разговор. Он и прекращается совершенно естественно - Калерия Басова не принадлежит к числу посвященных. Она человек другого лагеря. При ней говорить на эту тему нельзя, не нужно.

Калерия вносит с собой на сцену новую тему, новую мелодию: "Какая чудесная ночь! А вы сидите тут - и у вас пахнет угаром. ...В лесу так тихо, задумчиво... славно! Луна - ласковая, тени густые и теплые... День никогда не может быть красивее ночи...".

Тему Калерии нужно очень точно уяснить. Это не поэтическое восхищение природой, присущее восторженной кисейной барышне. Существование в высоких небесных сферах - привычное и вполне профессиональное состояние Калерии. Она поэтесса, она воспринимает природу как материал для своего творчества. С этим материалом она имеет дело давно, знает его досконально, не увлекается и не восхищается им. Ее интерес совершенно профессиональный. Она наблюдает и констатирует. Так живописцы говорят о красках, врачи о болезнях, музыканты о нотах. Так же профессионально Калерия говорит о тонких чувствах, например о любви. В этой сфере Калерия считает себя совершенным специалистом. "Его любовь, - говорит она о Рюмине, - должна быть теплой и бессильной... вся - в красивых словах... и без радости... в его душе есть что-то нестройное...".

Это, так сказать, высокой квалификации профессор, консультант по части поэтических ощущений, которому совершенно необязательно самому их испытывать. В своих эмоциях Калерия чрезвычайно экономна. В конце концов она - "ряженая", а в те моменты, когда маска снята, выясняется, что она застенчива, грубовата и безнадежно несчастлива в личных делах. Ее пикировка с Власом ведется с позиций холодно принципиальных.

"Мое почтение, Абстракция Васильевна", - приветствует Калерию Влас и продолжает разговаривать с ней в том же ироническом тоне. Играть здесь мелкую ссору было бы не то что неверно, а недостаточно интересно. Отношения Власа и Калерии сложились уже давно. Это не вульгарная семейная склока, а довольно тонкая, хитрая война, в которой атакует Влас, а Калерия активно обороняется. И в первом действии происходит одна из тех стычек, когда "противники в конце концов отошли на исходные рубежи".

Здесь же, в первом действии, отчетливо выясняются и отношения Варвары с Калерией. Несомненно, Варвара видит все недостатки Калерии, но в силу своей природной чуткости, высокой внутренней культуры никогда, ни в одном месте пьесы не позволяет себе и тени насмешки или недостаточного внимания к сестре мужа. Варвара принимает Калерию такой, как она есть, не критикуя ее, не споря с ней. И Калерия понимает это, расценивает как должное, но отвечает Варваре тоже добрым чувством. Отношения Калерии и Варвары - это хорошие, хотя и не доходящие до дружбы отношения двух культурных, умных женщин. Никакой сентиментальности в этих отношениях нет.

Грозивший перейти в ссору, спор Власа с Калерией кончается на этот раз мирно: он пьет чай, она подходит к роялю и начинает играть. Калерия должна быть хорошим музыкантом, чтобы ноктюрн в ее исполнении прозвучал поэтично. Это нужно не только для подготовки следующей сцены - появления Ольги Алексеевны, - но и для того, чтоб в конце действия Калерия блестяще сымпровизировала музыку "Эдельвейса". Здесь не нужно никакого иронического оттенка, никакой пародии.

Ольга Алексеевна появляется как бы из музыки этого ноктюрна. Она "входит, быстро откинув портьеру, точно влетает большая, испуганная птица, сбрасывает с головы серую шаль". Горький, написав эту ремарку, как бы намекнул на поэтическое, "метерлинковское" решение выхода Ольги, и чем поэтичнее будет этот выход (он должен быть действительно поэтическим, без кавычек поэтическим), тем острее и интереснее окажется последующее разоблачение.

Во все свои слова и поступки Ольга как бы вкладывает особенный, иногда "таинственный" смысл: и в поцелуй, которым обменивается она с Варварой, и в обращение к Калерии: "О, играйте, играйте! Ведь можно и без рукопожатий, да?", - чтобы все поняли, как Ольга ценит, понимает и любит музыку, - и, наконец, в приветствие Власу, - с ним она здоровается так, точно они оба состоят в каком-то тайном опасном заговоре.

Влас отвечает Ольге насмешливо и подчеркнуто прозаически, не поддаваясь ее "возвышенно-грустному" настроению, так как видит в ней не поэтическую чайку, а то, что она есть на самом деле, - только домашнюю птицу, наседку, курицу. Эта настоящая сущность Ольги подтверждается ее монологом о детях, молоке, лопнувших пузырьках, новой горничной и так далее.

На глазах у публики происходит процесс чудесных превращений Ольги Алексеевны. Еще несколько жалостно-героических реплик о том, как "мучительно трудно быть женщиной...", о тяжелом чувстве ответственности перед детьми, и Ольга из курицы превращается в ночную сову, которая на всех нагоняет тоску. В результате - в столовой дачи Басовых воцаряется такое гнетущее настроение (сюда нужно еще прибавить мечтательные плоды вдохновения Калерии), что гнусавое пение Власа на мотив "вечной памяти", завершающее эту сцену, становится вполне закономерным. Таким же закономерным будет и взрыв хохота в зрительном зале.

После этого тоскливо-иронического эпизода, чтоб разрядить его мрачную атмосферу, чтоб резко изменить содержание и настроение акта, Горький начинает очаровательный по своей легкости и непринужденности эпизод, который можно условно назвать: "Дачная бесцеремонность". Целая ватага неожиданных гостей заполоняет сцену. Гости нагрянули по привычной необходимости чем-нибудь заполнять летние вечера. Никакого искусственного оживления или особенно приподнятой веселости в этой сцене не должно быть. Дачники - публика неторопливая, праздношатающаяся. Заходят не по делу, а просто на огонек. Есть самовар на столе, - присядут за стол, нет, - заберут с собой хозяев и пойдут дальше. Идут не тесной гурьбой, а маленькими группками, поэтому и к басовской даче подходят не сразу кучей, а постепенно.

Замыслов, Соня и Зимин остались на террасе, откуда слышен их говор и смех. Первой вошла в комнату Марья Львовна. Она врач. Басов сказал ей, что Варваре нездоровится, - предлог, чтобы зайти. К ней присоединяется Юлия Филипповна, - для нее это предлог, чтобы уйти из дому, где-нибудь она обязательно встретит Замыслова, их роман только начинается, и потому он ей интересен. Да, кстати, нужно пригласить Калерию участвовать в будущем концерте.

Рюмин пользуется каждым случаем для своей риторики и декламации - ему нужна аудитория. Соня и Зимин завернули по пути, сейчас они убегут дальше, в поле, к реке. Одним словом, вся эта компания соединена случайным, мимолетным интересом. Но всем им хорошо, свободно, весело. Впечатление некоторой суматохи на сцене должно быть создано не искусственно приподнятым тоном, а тем, что люди говорят одновременно, как это часто бывает в большой компании. Только реплика Марьи Львовны, обращенная к Власу: "Все стараетесь быть остроумным? Да? И все неудачно?" - может прозвучать в уже наступившей тишине. После этого Юлия Филипповна берет всю инициативу действия на себя. Ей аккомпанирует Замыслов, в этой сцене - остроумный, веселый и обаятельный. Им нужно пригласить для участия в благотворительном вечере Калерию Васильевну, и Замыслов делает из этого целое представление. После ухода всех троих в комнату Калерии настроение в столовой дачи Басовых понизилось. Тема дальнейшего разговора определяется не сразу. Ольга Алексеевна хотела бы перейти к сплетням. Ее мещанская, злобная натура обнаруживается на каждом шагу, и хотя она искусно прикрывается видимостью сочувствия к ближним, рассмотреть это нетрудно.

Здесь выясняется еще одна деталь в отношениях Варвары и Ольги. В Ольге есть черты, которые Варвара резко и решительно осуждает, хотя жалеет и любит ее.

Следующая сцена характеризует самых молодых персонажей пьесы - Соню и Зимина. Эта юная пара вносит с собой особенно радостную и чистую ноту беззаботного веселья, мягкого, светлого юмора, ощущения полноты жизни... Как непохожа их шутливая пикировка между собой на злой сарказм Власа, на мрачную иронию Суслова или пошлые остроты его приятеля Басова! Но им самим скучно среди собравшихся здесь "дачников", и они исчезают так же стремительно, как появились. "...вперед - Спарта!" - и Соня с Зиминым уже несутся по дорогам, как сумасшедшие.

"Их голоса и смех долго звучат где-то около дома", - написал Горький в ремарке. И должны запомниться на весь спектакль - добавим мы. После их ухода на лицах взрослых еще долго держится улыбка.

А Ольга Алексеевна как-то бессознательно даже пытается повторить одно из самых юных, самых непосредственных движений Сони - что-то вроде прыжка через веревочку: "Когда-то и я была похожа на нее...". Но потом она поднимает серьезный вопрос о воспитании детей, и начинается новый эпизод, где столкновение взглядов Рюмина и Марьи Львовны переводит действие пьесы в чисто философский план. Рюмин атакует. Это воинствующий субъективный идеалист. Его убеждения сейчас не могут, пожалуй, поколебать никого из советских людей. Но они, сидящие в зрительном зале, становятся свидетелями и арбитрами ожесточенной схватки, очевидно, очень верно отражающей расстановку сил и борьбу, которая шла в среде интеллигенции того времени.

Можно сказать, что в этом коротком диалоге, как в капле воды, отражается борьба двух основных направлений философии, двух противоположных мировоззрений - идеализма и материализма. Большой художник слова, основоположник пролетарской литературы, Горький в образах Рюмина и Марьи Львовны нашел как бы реальное воплощение этих двух борющихся, взаимно исключающих мировоззрений. Пустой фразер, ничтожный бездельник, благополучный мещанин Рюмин - и живой, полный чувств, действительно тонкий и умный человек Марья Львовна встречаются в этом эпизоде как непримиримые враги. Между ними не может быть никаких соглашений, никакого перемирия, никаких компромиссов.

Как же нужно играть эту сцену актерам? Вот так, как она написана, впрямую, в лоб! Нужно только, чтобы Марья Львовна не тратила слишком много энергии на своего хлипкого противника. Этот эпизод является началом философской линии пьесы, и надо, чтобы в спектакле, полном бытовой правды, он прозвучал во всю свою философскую силу, раскрывая сущность отвлеченных идей, заключенных в "Дачниках". Думаю, что сцена приобретет большую ясность, если будет кончаться репликой Марьи Львовны: "А вы постарайтесь возвести случайный факт вашего бытия на степень общественной необходимости, - вот ваша жизнь и получит смысл...". Тогда за этими словами сразу последует вопрос Марьи Львовны о Власе и ее уход в кабинет Басова.

Марья Львовна уходит, чтоб прекратить ненужный разговор с Рюминым. Выход же Юлии Филипповны и Калерии целесообразно перенести в конец акта, непосредственно к чтению "Эдельвейса". Это сделает вторую половину первого действия более компактной.

Я принципиально не считаю текст даже такого автора, как Горький, неприкосновенным. Уверен, что если бы мне довелось встретиться с Алексеем Максимовичем как с автором при постановке спектакля, то доказать ему целесообразность таких незначительных изменений в конструкции пьесы было бы нетрудно. Уверен я также и в том, что Горький не возражал бы и против некоторых сокращений в тексте, если они не искажают смысл, а только ускоряют действие пьесы.

После отвлеченной темы предыдущего эпизода появление доктора Дудакова возвращает нас в область житейской прозы. И сразу же очень интересно намечаются его отношения с женой и резкая, почти полярная разница в их характерах.

Входя из коридора, Дудаков говорит: "Мое почтение, извините... Ольга, ты здесь? Скоро домой?". Поздоровался, спросил жену то, что нужно было спросить, как и следует простому, может быть, несколько угрюмому, не очень любезному, но вполне нормальному человеку.

"Хоть сейчас. Ты гулял?" - тоже коротко и как будто бы нормально отвечает Ольга. Но такой человек, как она, разовьет подтекст этой реплики до размеров монолога. Здесь будет показана и ее покорность мужу, и заботы о нем, и желание ободрить его, такого усталого, замученного и, главное, будет показано всем присутствующим, что она, Ольга, не обычная женщина, а наиболее тонкая и деликатная из всех живущих на земле. На Дудакова это обстоятельство не производит должного впечатления. У него - дело к Рюмину.

Дудаков ругается: "Это насчет колонии малолетних преступников. Они опять там накуролесили... черт их дери! Бьют их там... черт побери!" И дальше: "И сегодня неприятность... Этот осел, голова, упрекает: неэкономно! Больные много едят, и огромное количество хины... Болван!.. Ведь не пожираю я эту хину сам? Терпеть не могу хины... и нахалов..."

Если не очень вслушиваться в смысл слов Дудакова, то из его речи обязательно запомнятся: "черт их дери", "черт побери", "осел", "болван", "нахалы". Терминология весьма решительная у этого интеллигента! Это - характер!

Для Ольги, очевидно, все это довольно привычно, вероятно, дома она тоже прибавит еще много новых эпитетов в адрес головы и малолетних преступников, но здесь, на людях, она продолжает свою линию: "Стоит ли, Кирилл, раздражаться из-за таких мелочей? Право, пора привыкнуть". Видите, сколько здесь покорности судьбе? Но Дудаков никак не понимает всех этих тонкостей. Он долбит свое: "...что значит - привыкнуть?.. К чему?". И так далее.

Последние слова монолога: "У меня нет частной практики, и я не могу бросить это дурацкое место..." - звучат уже совсем устало. И вот здесь-то как раз и развертывается во всю ширь Ольга Алексеевна: "Потому что большая семья? Да, Кирилл? Я это не однажды слышала от тебя... и здесь ты мог бы не говорить об этом... Бестактный, грубый человек!". Это сказано со сдержанными рыданиями в голосе, но как только Варвара пытается успокоить ее, Ольга взвизгивает и устраивает классическую истерику. Это не мешает ей, на мгновенье совершенно успокоившись, накинуть на плечи шаль и только тогда возобновить истеричные рыдания, звучащие через безукоризненно правильные интервалы. И если радостный смех Сони и Зимина долго раздавался под окнами, то теперь так же долго слышатся из леса точно разыгранные по нотам рыдания Ольги Алексеевны.

На сцене - полный конфуз и смущенье. Вместо того чтобы идти за женой в лес, Кирилл Акимович сунулся в комнату Калерии, - от смущения он ошибся дверью и столкнулся там с Юлией, Замысловым и Калерией, выход которых, как я уже говорил, лучше перенести сюда, в конец акта. Тогда новый эпизод - "Эдельвейс" - начнется в контрасте с предыдущим, как одна из наиболее мажорных сцен первого действия. Юлия Филипповна и Замыслов, продолжая линию активно развлекающихся людей, организуют чтение стихов под музыку. Все это весело, интересно, забавно. После соответствующих довольно комических приготовлений раздается мощный аккорд рояля и вдохновенно звучат первые слова "Эдельвейса".

Калерия преображается, у нее горящие глаза, властная поза. Она - мастер, хозяин положения, она держит в руках аудиторию. Все захвачены ее чтением, все попали под обаяние музыки, все слушают, не шелохнутся. "...И холодный покров тишины, опускаясь с небес, обнимает и ночью, и днем - одинокий цветок - Эдельвейс". Ремарка Горького: "Пауза. Все, задумавшись, молчат. Далеко звучат трещотка сторожа и тихий свист. Калерия, широко открыв глаза, смотрит прямо перед собой". Содержание и тон ремарки доказывают, что никакой пародии и карикатуры из стихотворения Калерии Горький делать не хотел. И дальнейший текст говорит о том, как захвачены силой и поэзией этой вещи все: и Юлия, и Замыслов (у которого уже рождается режиссерская идея - он режиссер всех дачных любительских спектаклей), и даже Влас.

Сцена прерывается стремительным появлением взволнованной, возбужденной Саши: "Господин Шалимов приехали". Это - начало заключительного эпизода акта. В дом приехал знаменитый писатель, громадное имя, властитель дум! Горький пишет выразительную и обязательную ремарку: "Общее движение".

Женщины поправляют прически, мужчины принимают скромные и достойные позы, Влас на цыпочках отходит к кабинету и, остановившись на пороге, с комическим любопытством смотрит оттуда на входную дверь. И вот он появился - человек, которого так ждали, лев вышел на арену. Он оглядел находящихся в комнате. Может быть, его привлекло самое яркое пятно - Юлия Филипповна, и он обращается к ней: "Я имею удовольствие видеть...". Но хозяйка - Варвара, и взволнованно, прерывающимся голосом, "тихо, не сразу", как написано в ремарке, она произносит: "Пожалуйста... прошу вас...". Шалимов снимает перед ней шляпу. "...Сергей сейчас придет..." - говорит Варвара, и в голосе ее слышатся нотки удивления и разочарования: герой ее юности обрюзг, облысел, он совсем не похож на того необыкновенного человека, образ которого так ярко запечатлелся в ее душе...

Знакомство Варвары с Шалимовым в финале первого действия - это начало каких-то новых, неожиданных отношений. Как будут они развиваться, как будут развиваться все остальные действенные линии, мы увидим из дальнейших событий пьесы.

Начиная второе действие, Горький делает совершенно неожиданный сюжетный ход, вводя новых действующих лиц - дачных сторожей Кропилкина и Пустобайку. Возникшие в первом действии жизненные и философские конфликты и столкновения вдруг освещаются в неожиданно комическом ракурсе и получают новое, казалось бы, незакономерное для пьесы истолкование. Этот сюжетный ход поистине достоин драматургии Шекспира. Он один, пожалуй, допускал в своих драмах и трагедиях игру таких разительных контрастов, перемежая самые драматические сцены ярко и откровенно комическими, как бы высмеивая все самые сокровенные переживания основных действующих лиц шутовскими высказываниями простонародных комиков, которым все эти тонкие драматические переживания чужды и непонятны. Но у Шекспира все-таки в этих комических сценах видны народная мудрость, народный юмор и народный опыт и выражают их умные и хитрые, плутоватые и острые на язык представители простонародья, в то время как у Горького мудрый смысл, остроумная оценка драматических событий принадлежат только самому автору, а не комическим персонажам пьесы.

Дачные сторожа останавливают развитие действия как бы для того, чтобы через свои нелепые высказывания по-новому осветить смысл пьесы, внести в ее построение еще один план - вполне достоверный по своей жизненной правде. Ведь и Кропилкин, и Пустобайка - персонажи вполне правдоподобные, взятые из живой русской действительности.

При открытии занавеса Кропилкин и Пустобайка кончают расставлять скамейки перед любительской сценой. Кропилкин старается, спешит, все делает бегом. Он в лаптях, и походка у него легкая. Пустобайка - принципиальный лодырь. За время первых шести реплик сцены Кропилкин принес из-за кулис три скамейки, Пустобайка успел донести одну. Свои рассуждения о дачниках он произносит, уже отдыхая на скамье. Потом к нему подсаживается Кропилкин.

Проход молодежи с мандолинами и гитарами лучше сделать не оживленным, как сказано в ремарке, а серьезным и сосредоточенным, как репетицию музыки к любительскому спектаклю. Эта же мелодия старого вальса может потом прозвучать и в финале второго действия (ею начинается репетиция будущего любительского спектакля), и в финале третьего. Так будет создана основа музыкального фона, который имеет большое значение в этом спектакле. Важен здесь и второй план дачной жизни, который должен придать достоверность месту действия и событиям: кто-то говорит и зовет собаку: "Баян, Баян!", прошли нищие и так далее. Все это должно быть сделано художественно, тщательно.

На этом фоне и начинается сцена - дуэт Суслова и Двоеточия. Очевидно, вчера, когда Двоеточие впервые появился на даче Суслова, у него не было возможности объяснить цель своего приезда, рассказать как следует о себе. Сейчас настал этот момент, и Двоеточие впился в племянника, как пиявка. Со свойственной ему откровенностью он посвящает Суслова во все свои секреты, делится своими планами и надеждами.

Он наивно убежден, что все происходящее с ним должно быть важным, любопытным для окружающих. Он надеется, что сейчас же все бросятся к нему и будут заниматься им, его планами, устройством его дел. В этой первой своей сцене Двоеточие, проситель с миллионом в кармане, - фигура парадоксальная, странная и во всяком случае совершенно оригинальная. Весь его напор разбивается о равнодушие Суслова.

Суслов занят своим личным, горьким, непоправимым. Он ревнует жену. Вот только что она сказала, что уходит к Марье Львовне, но, оказывается, там ее нет и никто не видел, куда и с кем она ушла. Значит, опять Замыслов, значит, та дикая сцена, которую он, Суслов, устроил жене всего четыре дня назад, не привела ни к каким результатам, значит, опять он обманут.

'Царь Потаи' А. Копкова. Ленинградский Большой драматический театр имени М. Горького. Художник А. Босулаев. 1940. Сцена из спектакля

'Царь Потаи' А. Копкова. Ленинградский Большой драматический театр имени М. Горького. Художник А. Босулаев. 1940. Сцена из спектакля

Режиссерские работы. Б. Бабочкина

'Нора' Г. Ибсена. Ленинградский театр драмы. Художник Г. Белецкий. 1935. Нора - Е. Карякина, Крогстад - Н. Черкасов

'Кубанцы' В. Ротко. Ленинградский Большой, драматический театр имени Горького. Художник А. Лентулов. 1938. Сцена из спектакля

Клаверов... еще в школе в нем бросалось в глаза какое-то молодеческое желание блеснуть изворотливостью совести.

'Тени' М. Е. Салтыкова-Щедрина. Московский театр имени А. С. Пушкина. 1953. Постановка А. Дикого. Художник Ю. Пименов. Клаверов - Б. Бабочкин

Какие же принципы могут быть там, где есть только наслаждение?

'Тени'. Клаверов - Б. Бабочкин, София Александровна - М. Медведева

Бобырев (Б. Смирнов). Да, ты подлец, подлец и подлец! Трезвый я не сказал бы тебе этого

Бобырев (Б. Смирнов).

День и ночь болит моя совесть... но в чем собственно моя вина, не понимаю.

'Иванов' А. Чехова. Государственный академический Малый театр. 1960. Постановка Б. Бабочкина. Художник Е. Куманьков

Сарра - К. Роек, Иванов - Б. Бабочкин

Сарра - К. Роек

Веровал я не так, как все, женился не так, как все, горячился, рисковал...

Лебедев - М Жаров, Иванов - Б. Бабочкин

...я взвалил на себя ношу, от ко порой сразу захрустела спина и потянулись жилы.

'Иванов'. Иванов - Б. Бабочкин, Сарра - К, Роек

'Иванов'. Финал спектакля

Неужели это сон, и я скоро очнусь с огромной горечью в сердце...

'Браконьеры' Э. Раннета. Государственный академический Малый театр. 1961. Постановка М. Жарова. Художник Б. Волков. Аадам - Б. Бабочкин

Ветхозаветный пророк и комсомолка под одной крышей

Аадам сквозь призму абсурдности

'Браконьеры'. Меела - Р. Нифонтова, Аадам - Б. Бабочкин, Яагуп - М. Жаров

'Браконьеры' Меела - Р. Нифонтова

Аадам. Стойте. Задор, гордость... пожалуйста, сохраните это выражение

Яагуп. Дни и ночи я думал, как отомстить ему... библия помогла.

Аадам. Что ты наделал.

'Браконьеры'. Яагуп - М. Жаров

Меела - Р. Нифонтова. Аадам - Б. Бабочкин

Меела. Вы же художник, Аадам, вы человек

Половина твоей жизни пошла к чертям, потому что вместо сердца у тебя маленькая черная книжица

Из всех 'измов' романтизм наиболее близок мне

Режиссерские работы Б. Бабочкина в Государственном академическом Малом театре.

'Деньги' А. Софронова. Художник А. Матвеев. 1956 Прасковья Шарабай - В. Пашенная, Татарников - М. Жаров, Василий Шарабай - Н. Анненков

'Весенний гром' Д. Зорина. Художник Б. Волков. 1957 г. На репетиции

'Вечный источник' Д. Зорина, Художник А. Босулаев. 1957. Сцена из спектакля

'Вечный источник' Д. Зорина, Художник А. Босулаев. 1957. Сцена из спектакля

Б. Бабочкин в роли: Самосад, 'Крылья' А. Корнейчука. 1955

Б. Бабочкин в роли: Генерал Рыбаков, 'Иван Рыбаков' В. Гусева. 1960

Я рисую предположительный ход мыслей Суслова. Если при этом учесть необходимость все же слушать своего ненужного, мешающего, назойливого дядю и отвечать на его вопросы, то в результате и получится дуэт, лишенный музыкальной гармонии. Оба исполнителя, воспроизводящие одновременно разные мелодии, в разных тональностях, так и не смогут спеться. В этом заключается вся сложность сцены.

Обостренный интерес к людям - отличительная черта характера Двоеточия - сказался в его короткой сцене с Власом. Влас его "отбрил", но это совсем не обижает добрейшего Семена Семеновича - к концу акта они с Власом станут уже друзьями. Здесь же Двоеточие, так сказать, взял Власа на заметку, отложил где-то в своей внутренней памяти.

Появились Шалимов и Басов, заказаны три бутылки пива. Двоеточие, пошутив, что надеется утонуть и этим решить все свои вопросы, ушел купаться. Долго еще в лесу раздается его хохот, смех, будто лешего, довольного своей выдумкой. Суслов, обрадованный тем, что отделался, наконец, от назойливого собеседника, остается в обществе Басова и Шалимова и занимает позицию около басовской дачи: здесь он будет "ловить" жену. Так начинается третья сцена акта - одна из наиболее содержательных, но и наиболее трудных для исполнения, так как она построена не на внешних событиях и не на стремительном действии. В ней раскрываются взгляды на жизнь и творчество двух интеллигентов, двух героев пьесы.

Очевидно, Шалимов уже вчера имел первую стычку с Марьей Львовной, стычку, на которую он совсем не рассчитывал. Вместо знаков привычного поклонения и обычных комплиментов он вдруг встретил критику. Он столкнулся с читателем требовательным и настроенным весьма недружелюбно.

Шалимов приехал сюда совсем не для того, чтоб заниматься решением политических и этических проблем. А "словесная война", разыгравшаяся сегодня за обеденным столом, пробудила в нем отголосок забытого чувства ответственности писателя перед народом - чувства, давно и безвозвратно утраченного им. Напоминание о долге и моральных обязанностях писателя неприятно кольнуло Шалимова, вызвало в нем раздражение.

Жалуясь на трудность положения писателя, которому даже отдохнуть не дают, откровенно высказывая свою антипатию к Марье Львовне, Шалимов находит единомышленников в лице Суслова и Басова. Оба они, оказывается, терпеть не могут Марью Львовну, причем неприязнь к ней Басова основана и на чисто личных мотивах, "...и она очень портит мне жену", - сообщает он приятелям. Сказав это, Басов оглянулся на террасу, увидел стоящую там Варвару и понял, что она все слышала. Пытаясь скрыть замешательство, он принимает достойную своего адвокатского положения позу, становится снова солидным и снисходительным, стараясь говорить просто и непринужденно: "Варя! ты здесь?". Все это производит самое комическое впечатление.

Сцена, как это часто бывает у Горького, прерывается появлением Юлии и Замыслова: оба они молодые, нарядные, может быть, чересчур нарядные, никого вокруг себя не замечающие, занятые какими-то только своими собственными делами, подлетают к Варваре Михайловне и вместе с ней исчезают в комнатах.

В глазах у Суслова пошли темные круги. Побледнев, с пересохшим ртом, поднялся он из-за стола и двинулся к террасе, как загипнотизированный.

Шалимов еще переживает удовольствие от того, как разоблачил себя Басов: "Ты, кажется, побаиваешься жены-то, Сергей?". Сконфуженный Басов пытается вывернуться. "Ну, пустяки. Она у меня... хороший человек!" - говорит он с тяжелым вздохом. Настроение испорчено окончательно. Шалимов продолжает подтрунивать: "Почему же ты так грустно сказал это?". Вероятно, эта тема продолжалась бы и дальше, но Басов заметил, что делается с Сусловым. Он уже следит за ним с любопытством замоскворецкой кумушки, и как только Суслов, постояв у входа и приведя в относительный порядок свое искаженное ревностью лицо, скрылся внутри дачи, Басов удовлетворенно и серьезно сообщает Шалимову: "Ревнует... к моему помощнику... Понимаешь?". И когда убедился, что Шалимов его вполне понимает, говорит: "А жена у него, - ты обрати внимание, - интереснейшая женщина!".

Так говорят охотники про собак, наездники про лошадей, так говорят актеры про свои роли. Это сказано совершенно серьезно, и так же серьезно относится к этому разговору Шалимов. Эта короткая сцена, состоящая всего из трех реплик, чрезвычайно важна, так как отражает одну из существенных сторон биографии обоих героев, имеющих, оказывается, громадный донжуанский стаж. Два старых мастера перекинулись профессиональными знаками своей профессии и поняли друг друга с полуслова. Развивать эту тему больше не нужно. Можно перейти к более общим и теоретическим вопросам.

"А давно ты ничего не печатал, Яков. Пишешь что-нибудь большое?", - говорит Басов. Под влиянием ли разговора с Марьей Львовной, или потому, что Басову можно говорить все, не стесняясь, как старому другу, который к тому же в этих тонкостях ничего не понимает, Шалимов раскрывает перед ним свое полное душевное банкротство: "...Искренно-то я, может быть, одно мог сделать: бросить перо и, как Диоклетиан, капусту садить... Но - надо кушать, значит, надо писать".

Он сознается в том, что потерял своего читателя, что народился новый читатель, которого Шалимов боится и не понимает, что он стар и что все мысли его стары. Признанье горькое, умное и искреннее. В этом двойственность образа Шалимова. С одной стороны, это банкрот, опустошенный человек, ренегат. С другой же стороны, это все же человек большого масштаба, ибо только большой человек не станет обманывать себя в вопросах творчества.

Шалимов и Басов в продолжение этой сцены выпивают три бутылки пива. Это нужно точно и умело распределить на весь текст. Тогда окажется, что диалог двух друзей - только закуска к пиву, и в этом обстоятельстве - зерно сцены. Только за кружкой пива рождаются такая откровенность, легкость признаний, такая самокритика. Чем меньше ответственности, тем больше откровенности.

Поэтому самый процесс поглощения пива должен быть детально разработан исполнителями, как одно из существенных выразительных средств, помогающих донести до зрителей мысли и настроение обоих собеседников. Актерам нужно, так сказать, войти во вкус этой сцены, хорошо и умело использовать очень интересные возможности, которые она дает. На этот раз сцена никем не прерывается и кончается естественно - сразу, как только пиво выпито. Басов может в этом удостовериться, проверив каждую бутылку.

Маленький диалог перед уходом двух приятелей в комнаты возвращает нас к теме их личной жизни. Басов довольно откровенно просит Шалимова поухаживать за своей женой. Шалимова эта просьба не очень удивляет. "Ты...чудак! Ну, что же, ладно!" - отвечает он. Этот краткий разговор очень важен для уяснения отношений между Басовым и Варварой, Басовым и Шалимовым и, наконец, между Шалимовым и Варварой. Сказанное вскользь, полунамеком, будет потом иметь серьезные последствия.

Концовка сцены комедийная. Но это только с точки зрения зрителя. А для Шалимова вопрос о его неудачах в личной жизни - серьезный вопрос. До сих пор не смог найти в женщине товарища. Можно представить, какие это были тщательные поиски и сколько содержания должно быть вложено в эти слова Шалимова!

Проход дамы и молодого человека - любителей театрального искусства, приехавших на репетицию, требует от исполнителей этих ярких и интересных ролей только одного - вполне серьезного отношения к ним. Никакой карикатурности во всех этих эпизодических ролях не должно быть.

Мы уже видели Соню и Зимина в первом действии пьесы. Сейчас они появляются перед нами печальными и сосредоточенными. Это - прощанье, разлука. Можно предположить, что Зимин - студент-медик едет куда-то на практику, может быть, на эпидемию, в глушь, в деревню. Вероятно, это связано и с опасностями и лишениями. Но его гнетет не это. В его глазах Соня так хороша, что ему страшно - как бы ее не отняли, не украли у него. Ему трудно сдержаться, не раскиснуть. Зато Соня - милая, героическая, честная Соня - не допускает никаких сантиментов. Она тем более тверда, чем трудней для нее эта первая разлука. Ее ответ на слова Зимина о том, что человек не хозяин своего чувства, звучит, как напутствие друга, как клятва в верности. После этих Сониных слов Зимин уходит окрыленный, счастливый. А вот Соня, оставшись одна, может быть, и загрустила, и смахнула набежавшую слезу, и превратилась из героической Сони в маленькую девочку, которой так тяжело и печально остаться теперь одной, на... целые три недели!

Сцена - трогательная, наполненная и большим чувством, и очаровательным юмором. В ней нужно найти не только правду содержания, но и особую музыкальную форму, мелодичную и красивую. Здесь речь идет о чистых, светлых переживаниях, и сцена должна прозвучать красиво и поэтично. По темпу она не может быть очень быстрой, а после медленного ухода Сони в комнаты нужна еще небольшая пауза для контраста со стремительным темпом следующей сцены.

Как это случилось, что Влас начал рассказывать о своем прошлом, - не знаю, мы слышим уже конец этого рассказа, но Влас, что называется, завладел аудиторией, захватил, увлек слушателей. И дело, может быть, не столько в содержании, сколько в форме рассказа. Влас - человек талантливый, обладающий большим чувством юмора, я сказал бы, что это блестящий человек, и здесь - от того ли, что на него вообще нашло вдохновенье, от того ли, что с таким вниманием и интересом слушает его Марья Львовна, - его талант сверкает. Влас сам хохочет, рассказывая о своих неудачах, побоях, которые пришлось ему перенести, всех "его университетах". Только печальный взгляд Марьи Львовны заставил его на минуту задуматься о том, что все это не так уж весело. Скорее грустно. Он задумался, но потом смахнул свою грусть, лихо тряхнув головой: "Но - ведь это прошлое!".

Женщина с подвязанной щекой прерывает сцену. Она спрашивает о пропавшем мальчике, но мучает ее только одно - больной зуб, который не дает ей как следует сосредоточиться, даже имя мальчика она забывает, путает с другим. После ее ухода сцена продолжается: Двоеточие совершенно покорен Власом и заявляет об этом прямо, с восторгом. Отношения между ними уже завязались. С этого момента они становятся приятелями. Очень заинтересован рассказом Власа и Дудаков, но он мрачно смотрит на будущее молодого человека. Однако сам Влас уверенно говорит: "Увидим" и при этом так выразительно потрясает своей дубинкой, что становится ясным - этот человек не собирается сдаваться или хныкать!

В этом же быстром темпе идет и окончание сцены - диалог Двоеточия с Марьей Львовной. Можно считать, что Двоеточие так заражен тоном, темпом, остроумием Власа, что пытается подражать ему в своих остротах.

Суслов выходит им навстречу так же быстро, как бы вылетает из комнаты. Ему не хватает воздуха, и он остановился на террасе, чтобы отдышаться, чтобы прийти в себя, взять себя в руки. Очевидно, то, что пришлось ему видеть в столовой Басовых, нестерпимо. В каждом слове Юлии, даже самом невинном и обычном, он видел доказательство ее измены. Он закуривает папиросу нервно, затягивается жадно, руки у него трясутся... Именно таким застает его женщина с подвязанной щекой и обращается к нему с тем же знакомым назойливым вопросом о мальчике.

Суслов сначала даже и не понял, о чем идет речь, машинально ответил: "Нет...". Но потом свое: "...уйди прочь!" - сказал с такой ненавистью и злобой, что женщина даже не сразу поняла, в чем дело, а когда поняла, то быстро скрылась с некоторой даже опаской.

Приняв какое-то новое неожиданное решение, связанное с Юлией и Замысловым, Суслов, бросив недокуренную папиросу, направляется в сторону своей дачи, но останавливается и смотрит через террасу и открытую дверь в столовую Басовых. Здесь застает его господин в цилиндре. Это - премьер любительских спектаклей, гастролер. Разговаривает с Сусловым корректно и важно, но когда Суслов, на которого это не произвело никакого впечатления, поспешно уходит от него, - господин в цилиндре показывает всю силу своего баритона: "Где, наконец, режиссер? Я два часа хожу, ищу...". Это вспышка актерского темперамента. Увидев, что слушать его некому, он довольно спокойно удаляется на поиски режиссера.

А Суслову так и не удается уйти домой. На этот раз его останавливает Ольга, которая сразу замечает, что с ним творится что-то неладное. Поздоровалась она так, как здороваются, показывая свое сочувствие чужому несчастью. А когда Суслов сказал: "Как душно!.." - Ольга подошла и подсела к нему на скамью, как врач к тяжело больному.

На террасе появилась Варвара: "Ты ко мне, Оля?". И Ольга не просто ответила, что она гуляет, а вложила в свою реплику столько содержания, что это нуждается в расшифровке: она одинока, муж ее бросил, ей ничего другого не осталось, она бродит по лесу, задумчивая, несчастная, терпеливая и так далее. Этот подтекст должен быть ясно выражен интонацией, всем видом, походкой Ольги. Но когда Суслов, погруженный в свои горькие и ревнивые мысли, сорвавшись со скамейки, быстро удаляется, Ольга забывает собственные печали и не может скрыть пожирающие ее любопытство и интерес к семейным делам Сусловых. "Ты понимаешь, почему он такой?.." - спрашивает она Варвару и слышит строгий, холодный, хотя и деликатный ответ: "Нет... Мне не хочется понимать это...".

Из дачи раздался взрыв спора. Варвара улыбнулась на этот взрыв. И опять ласково, как хорошая подруга, сказала Ольге: "...Идем в комнаты?". Но здесь Ольга снова вспомнила свою роль жертвы, терпеливо несущей тяжелый крест, и попросила: "Посиди со мной, там обойдутся и без тебя". Начинается великолепная, требующая виртуозно-концертного исполнения сцена Ольги и Варвары, одна из лучших в пьесе.

В столовой Басовых идет спор. Он то прерывается, то затихает, то вспыхивает с новой силой. На этом фоне и происходит сцена разрыва двух женщин, связанных старой дружбой. Поначалу Ольга продолжает уже знакомую нам линию одинокой страдалицы с истерзанной душой, с утонченными чувствами, но злоба и зависть ко всем окружающим клокочут в ее груди и очень скоро прорываются наружу. Достаточно ей было согласиться взять - уже не первый раз - деньги у Варвары, чтобы от смущения, от чувства неловкости сбросить привычную маску и доставить себе удовольствие стать самой собой. Со всей искренностью раскрывает она свою темную, злую и грязную душу. Для Варвары - это такой удар, такая неожиданность, что она смотрит на Ольгу с ужасом. Дружба с Ольгой - это одна из последних иллюзий, которые одна за другой исчезают в жизни Варвары. И это разочарование ей дорого стоит.

"...Ты устроилась как-то так, чтобы не иметь детей..." - кричит ей в лицо Ольга и на этом осекается, сама пугаясь того, что сказала. Мне кажется, что Варвара, спросив: "Устроилась? Ты... что ты хочешь сказать?..", - не станет слушать подробных объяснений Ольги, их можно и нужно сократить. Ольга только успеет смущенно пробормотать, что ничего особенного она не сказала, и решение Варвары уже готово: отношения разорваны навсегда. Варвара потрясена происшедшим, она не слышит и не понимает слов Двоеточия, который как раз в это время сбегает с террасы.

И Ольга поняла, что совершилось непоправимое. Она стоит сейчас перед Варварой такая, какой была когда-то, до того, как исковеркала ее жизнь, и спрашивает просто: "Мне уйти, Варя?". "Да...", - твердо отвечает Варвара. И Ольга уходит из жизни Варвары навсегда. Правда, она еще будет приходить на дачу Басовых, еще будет принимать участие в общем разговоре, но ни одного слова ей уже никогда не скажет Варвара. Думаю, что их небольшой диалог в четвертом действии нужно вычеркнуть.

Двоеточие врывается в сцену Ольги и Варвары в тот момент, когда спор в столовой Басовых достигает самого высокого градуса. Очевидно, атмосфера там действительно очень напряженная. "Сбежал я, сударыня! Красивенький философ - господин Рюмин - загонял меня до полного конфуза!.. Сбежал, ну его!.. Лучше с вами потолкую... уж очень вы мне, старому лешему, нравитесь...", - говорит Двоеточие.

Здесь он увидел, что Варваре не до него, что она чем-то взволнована и расстроена. Сначала его вопросы и замечания кажутся бесцеремонным вторжением в чужие интимные дела, но это неверно. И Варвара, рассердившаяся было на старика, быстро понимает, что в нем нет ничего назойливого, наглого, что его фамильярность - результат добродушия, простоты и искреннего сердечного участия к ней. Она так же простодушно и искренне просит у него извинения, и вот они уже вместе идут по дороге к лесу, как старые, добрые знакомые.

Но на них налетает на своем велосипеде господин Семенов. Это - великолепный комический эпизод, во время которого окончательно устанавливаются отношения Варвары и Двоеточия. Об этих новых отношениях можно судить по тону ответа Варвары на приглашение Двоеточия уйти отсюда: "Пойдемте... я возьму платок... я сейчас". Эти слова Варвара произносит так, как говорят люди, между собой коротко знакомые. Актриса, владеющая точной техникой, вызовет этой фразой реакцию зрительного зала: он громко улыбнется, и эта слышная улыбка будет относиться не к содержанию фразы, а именно к неожиданной и в то же время естественной перемене тона.

Господин Семенов, этот мученик искусства, тоже одна из причин внезапного сближения Двоеточия и Варвары. Они вместе испытали его налет, его атаку. Для роли господина Семенова нужен исполнитель с яркой комической индивидуальностью, обладающий к тому же достаточной техникой, чтобы сыграть сцену в стремительном темпе.

Комедийный эпизод окончен, и Горький возвращает нас к основным конфликтам пьесы. Появляется, идя от своей дачи, Суслов. Очевидно, в то время как он, не выдержав присутствия Замыслова около своей жены, ушел от Басовых, Замыслов и Юлия Филипповна тоже ушли куда-то, но не через террасу, а другим ходом. Сейчас Суслов вообще их потерял. Узнав, что Двоеточие не видел Юлию Филипповну, Суслов проходит к даче Басовых, все время выбирая такие места, откуда можно было бы следить за пропавшей женой. Но в это время спор, все еще продолжающийся внутри дачи, достигает своего апогея. Столовая становится слишком тесной для поднятых в споре актуальных тем. Не выдержал Шалимов: он бежит от неприятных вопросов, и от этого спора, и от безжалостной, "неделикатной" Марьи Львовны. Ретировались и Рюмин с Калерией. Они трое дают волю своему возмущению Марьей Львовной. Но неожиданно ее место в споре занимает Варвара Михайловна. По ремарке Горького, она произносит свои слова, пристально вглядываясь во всех.

Мне кажется, что это ни в коем случае не должно помешать ей высказать, наконец, свое мнение со всей силой и искренностью. Варвара не агитатор, не спорщик вообще, и уж если она вступила в спор, то только потому, что захвачена им, что не могла больше молчать. Волнуясь, негодуя, нападая, она вдруг сформулировала свои мысли точно, ясно, пламенно. Этот кусок должен бы самым сильным, самым драматическим куском второго действия. И его должны сыграть так все участники сцены, а не одна только Варвара. Двоеточие, увидев скольких сил стоят Варваре ее короткие монологи, сразу пытается увести ее отсюда, успокоить, отвлечь. (Последнюю реплику Калерии: "Забытые слова..." - я советовал бы сократить, так как ее созерцательный характер расхолаживает действие сцены. Короткий диалог Калерии и Рюмина после ухода Варвары с Двоеточием и Шалимовым также еще несколько сократить.)

Рюмин просит Калерию сыграть что-нибудь и вместе с ней уходит в комнаты. Через некоторое время слышны звуки рояля. Нужно найти такую музыку, которая станет хорошим выразительным фоном для следующего интереснейшего эпизода.

Сцена пуста. Только Суслов неподвижно и незаметно стоит где-то у террасы, ничем не выдавая своего присутствия. Из глубины появляются Юлия Филипповна и Замыслов. Он идет чуть сзади своей дамы. Незаметно оба оглядывают сцену, нет ли кого. У входа на террасу Замыслов, который нес сумку, зонтик и шляпу Юлии, передает все это ей. Юлия надевает шляпу. Они говорят о пустяках. Ничто внешне не обнаруживает происшедшего между ними. И все же ясно, что так могут говорить между собой только совсем близкие люди. Появились особая интимность интонаций, некоторое равнодушие в глазах, что-то секретное, нагловатое, что трудно определить словами, но что совершенно подтверждает подозрения Суслова. Замыслов говорит: "...Я на секунду забегу к патрону, вы позволите?" - и поднимается на террасу, не дожидаясь ответа, теперь в строгом соблюдении этикета уже нет необходимости.

Возникновение новых отношений между Замысловым и Юлией, отношений между опытным мужчиной и любопытной женщиной, вероятно, не принесло им ни особенного счастья, ни разочарования, - все случилось так, как должно было случиться. Все в порядке вещей...

Оставшись одна, Юлия села на скамью, чтоб заново заколоть булавку на шляпе. "Уже утомившийся день склонился в багряные воды...", - напевает она. И неожиданно глаза ее встречаются с пристальным взглядом мужа. Она при этом не обнаруживает ни страха, ни смущения, ни раскаяния. Юлия держит себя по принципу: не пойман, не вор.

Желание Суслова поговорить с женой серьезно, заставить ее одуматься, предъявить ей свои права разбивается о холодный, издевательский тон Юлии. Это приводит его в ярость, он уже не может сдержать себя и бросает ей в лицо гневные, оскорбительные слова, которые Юлия парирует все так же остроумно и зло.

"Не смей говорить так! Развратная!", - выкрикивает Суслов и замахивается на Юлию, чтоб со следующим самым оскорбительным словом ударить ее по лицу, но как раз в этот момент совсем рядом слышатся голоса. (Они раздавались издалека и раньше, в начале сцены Юлии и Суслова.) "Мы кончим эту сцену дома. Сюда идут... Ты ушел бы... У тебя такое лицо...", - тихо говорит Юлия. А на сцене уже показываются юнкер и две барышни. Рука Суслова опускается, слова застревают в горле. Юнкер, пропустив барышень вперед, галантно здоровается с Юлией и спешит за своими спутницами к сараю, где происходят репетиции любительских спектаклей. Давно собравшиеся любители встречают их шумом возмущения. Сюда и нужно перенести все реплики, которые по тексту пьесы должны звучать в самом начале сцены Юлии и Суслова. Дама в зеленом, молодой человек, господин Семенов именно здесь активно вступают в действие. Эта вводная сцена кончается громовым баритоном господина в цилиндре: "Где режиссер?".

После этого вся компания скрывается в сарае, и Юлия опять остается одна с Сусловым. Во время всей этой суматохи он отошел от Юлии куда-то к террасе. Теперь он проходит мимо жены, совсем близко и, повернувшись к ней уже у самой кулисы, просто и серьезно говорит: "Когда-нибудь... я застрелю тебя!..". После небольшой паузы, уже вслед удаляющемуся мужу, Юлия произносит нараспев: "Это - не сегодня? да?".

Она все еще продолжает игру в невозмутимость, но запас самообладания уже исчерпан, и теперь, после ухода Суслова, мы видим ее испуганную, виноватую, потрясенную. Она бросается за мужем, чтобы посмотреть, куда он пошел, чтобы понять, что ей грозит. Взять себя в руки ей не удается. Она лихорадочно собирает со скамьи, на которой сидела, свои вещи и, пройдя мимо сарая, сделав широкий круг, скрывается в глубине сцены. И на этот раз Юлия хватается за идиллический романс "Уже утомившийся день" в надежде, что привычные слова и мелодия помогут ей успокоиться, но романс не гармонирует с взволнованным ритмом течения ее мыслей и смены чувств. Сцену эту нужно делать неторопливо, со всеми подробностями, с абсолютной точностью и четкостью в разработке каждой детали. Впрочем, эти условия нужны всегда, в каждой сцене, в каждом акте, в каждом спектакле.

Основной конфликт первой половины второго действия проходит за кулисами. Как только на даче Басовых собрались гости, там начинается спор, который, нарастая с каждой минутой, принимает все более острый характер. Он должен чувствоваться в продолжение всего акта. Здесь нельзя обойтись обычным "шумом за сценой". Участники спора, находясь за кулисами, должны быть в действии, и нужно, чтобы на сцене это действие реально ощущалось, то есть, чтобы были слышны интонации горячего спора, иногда прерывающегося смехом или естественными паузами, чтобы время от времени доносились ясно различимые отдельные слова, короткие фразы и так далее. Лица, выходящие на сцену из дачи Басовых, каждый раз приносят с собой то настроение, которое царит сейчас за столом. Так было в момент кульминации спора, когда его донельзя накаленную атмосферу принесли с собой вышедшие из комнат Рюмин и Калерия, Шалимов и Варвара, так и сейчас, после ухода Юлии Филипповны, действенная линия спора активно продолжается. На сцену выходят последние спорщики - Марья Львовна, Басов и Дудаков. Как удаляющийся раскат прошедшей стороной грозы, должно прозвучать в этой сцене их столкновение.

Марья Львовна еще полна волнениями спора, в котором она защищает свои взгляды, свои глубокие убеждения и делает это со всей страстью искренней, горячей революционерки. Она не отступит нигде, ни при каких обстоятельствах. Здесь, у Басовых, она встретила известного писателя Шалимова, еще недавно имевшего большое влияние на молодежь, и вдруг неожиданно услышала от него такую проповедь аполитичности, безыдейности, что ее прямая, честная душа не выдержала. Марья Львовна, очевидно, обрушила на Шалимова тонны раскаленной лавы своего негодования. Это и было предметом спора за столом. Это остается и темой сцены, происходящей сейчас.

Басов тоже раскален до предела, но пытается говорить спокойно и даже ласково, вымещая порою свою злость... на запутавшихся лесках удочек (он собирается на рыбную ловлю). И каждый в этой сцене так или иначе высказывается на свою основную тему, обнаруживает, быть может, даже слишком откровенно, свой подлинный образ мыслей.

"Видите ли, человек устает...", - говорит Дудаков, которому кажется, что это и есть самое главное, самое жестокое, самое несправедливое в жизни. Это - его тема.

Басов со своих наивно-обывательских позиций доказывает Марье Львовне, что писателю совсем необязательно быть героем: "Ведь это, знаете, не всякому писателю удобно". На это он получает очень точный по мысли и по выражению ответ своей оппонентки: "Мы должны всегда повышать наши требования к жизни и людям". Следующая реплика Басова раскрывает его буржуазно-либеральные политические убеждения: "Это так... Повышать - да! Но в пределах возможного... Все совершается постепенно... Эволюция! Эволюция! Вот чего не надо забывать!". "Я не требую... невозможного...", - отвечает Марья Львовна.

И хотя она не произносит то слово, которое само собой подразумевается после басовской тирады об эволюции, - в условиях цензурного режима того времени Горький не смог его написать, - но оно, необходимое по смыслу сцены, по смыслу их идейного столкновения, прозвучит в ушах зрителей. Это слово - революция. Дальнейшие слова Марьи Львовны о долге писателя, на мой взгляд, лучшее из всего, что было вообще сказано и написано на эту тему. Многое в этих словах звучит современно и в наши дни: "...мы живем в стране, где только писатель может быть глашатаем правды, беспристрастным судьею пороков своего народа и борцом за его интересы... Только он может быть таким, и таким должен быть русский писатель... Я этого не вижу в вашем друге, не вижу, нет! Чего он хочет? Чего ищет? Где его ненависть? Его любовь? Его правда? Кто" он: друг мой? враг? Я этого не понимаю...".

Лучше нельзя сказать! Вот что было темой спора, с такой силой разгоревшегося в столовой Басовых, вот одна из проблем, поставленных Горьким в "Дачниках". И эту проблему следует выявлять с максимальной отчетливостью на всем протяжении пьесы.

После ухода Марьи Львовны Басов отпускает по ее адресу язвительные замечания, не стесняясь Дудакова, перед которым не считает нужным прикрывать никакими украшениями свои обывательские взгляды. Дудаков, размышляя о происшедшем, приходит к выводу, что Марья Львовна может так горячо интересоваться отвлеченными вопросами потому, что ей не так трудно живется, как ему, Дудакову, совсем раздавленному мелочами жизни. Это признание измученного доктора - очень горькое признание. Но мысль Басова работает уже в другом направлении - он с искренним восхищением рассказывает о проекте махинации Шалимова с имением покойной жены. Однако на Дудакова этот рассказ производит совершенно неожиданное для Басова впечатление.

Вместо того чтобы разделить его восторг перед ловкостью Шалимова, доктор ошеломляет своего собеседника вопросом: "Вам не странно, то есть вас не удивляет, что мы не опротивели друг другу, а?.. Ведь ужасно пустые люди все мы... вам не кажется это?..". Басов серьезно удивлен таким поворотом разговора. И от того, что эти два человека, по существу глубоко чуждые друг другу, сами не понимают нелепости своих взаимоотношений, и от того, как серьезно они убеждены каждый в своей правоте, рождается замечательный комизм сцены, когда они, вооруженные удочками, мирно уходят вместе на рыбную ловлю. Действенная линия, которую условно можно назвать "место писателя в жизни", линия, связанная с личностью Шалимова, будет еще продолжена дальше - в сцене Юлии Филипповны, Варвары и Шалимова. Сейчас, после ухода Дудакова и Басова, действие ломается - начинает активно развиваться другая тема, возникшая еще в первом действии. Эта тема, эта действенная линия, тоже чрезвычайно важная в пьесе, - линия отношений Власа и Марьи Львовны.

В первом действии эти персонажи столкнулись всего один раз: Влас по обыкновению дурачился и на серьезные вопросы отвечал в шутливом тоне, а Марья Львовна его обрезала, но потом, почувствовав, что "немножко резко обошлась" с ним, и поговорив о нем с Варварой, ушла к Власу в кабинет. О чем они там говорили, неизвестно. Очевидно только то, что между ними существуют какие-то напряженные, не очень гладкие отношения. Сейчас, во втором действии, в них кое-что проясняется, становится понятным.

Встрече Власа с Марьей Львовной предшествует его сцена с Соней, когда он читает свои шуточные стихи, пародируя уличного певца ("Велик для маленького дела..."), и делает это так остроумно и талантливо, что Соня умирает со смеху; ей стоит большого труда перестать смеяться и задать наконец Власу вполне серьезный вопрос: "...как бы вы хотели жить?". И вдруг горячо, искренне, чистосердечно, бросив всякое шутовство, Влас отвечает: "Хорошо! Очень хорошо хочу я жить!". Он вкладывает в это "хорошо" совсем не тот смысл, который вкладывают в понятие хорошей жизни Басов и Шалимов. Влас говорит о жизни-подвиге. Так и понимает его Соня, спрашивая: "Что же вы делаете для этого?". "Ничего! совершенно ничего не делаю я!", - уныло говорит Влас.

Настроение его изменилось, и он остается вдвоем с Марьей Львовной, уже сбитый со своих привычных позиций. Он еще пытается острить и шутить, но уверенность потеряна, и стоит только Марье Львовне ласково и серьезно спросить: "...Зачем делать из себя шута? Зачем унижать себя?..", - как Влас на глазах у нас меняется, становится серьезным, печальным, глубоким. Как будто какой-то свежий родник искренности, желания найти близкую душу прорвался в этом резком, насмешливом юноше, не знавшем материнской ласки. По-видимому, Влас впервые заговорил с Марьей Львовной так откровенно, горячо и страстно. И хотя он еще ни слова не сказал о своей любви, но именно этой короткой сценой и начинается горький роман увядающей женщины с молодым, дерзким, смелым, талантливым Власом, которому автор "Дачников" отдал так много симпатии.

Влас и Марья Львовна уже не появляются на сцене в этом акте, но к его финалу выясняются новые интересные подробности развития их отношений.

А в следующий сцене опять становится центром действия Шалимов, и снова проблема места писателя в жизни должна завладеть вниманием зрителей. Басов в начале акта отрекомендовал Юлию как интересную женщину, и сейчас Шалимов проверяет это сообщение своего закадычного друга.

Юлия Филипповна, действительно, оказалась просто находкой для утомленного писателя: она так хорошо его понимает, она так умна, очаровательна, каждый ее взгляд обещает собеседнику совершенно безоблачные отношения, без всяких драм, без всякой психологии. И Шалимов так увлекается разговором с Юлией Филипповной, что совершенно забывает о присутствии Варвары, которая смотрит на него с нескрываемым удивлением. Она помнит, как несколько лет назад, глядя на него, "дрожала от радости, что есть такие люди...". И вот он здесь, рядом с ней, - лысый, пошлый фат, совершенно растаявший от примитивного кокетства и наивной опытности Юлии Филипповны...

Во время диалога Шалимова с Юлией оживилось, наконец, действие второго плана: на любительской сцене началась репетиция, которую ведет Замыслов. Он - режиссер, увлеченный процессом создания художественных образов. Поэтому свое: "Юлия Филипповна, пожалуйте!" - он произносит не как помощник присяжного поверенного, а как жрец искусства. И Юлия Филипповна подчиняется зову Мельпомены беспрекословно.

А Шалимов, проводив ее восхищенным и несколько масляным взглядом, оборачивается к Варваре, которая смотрит на него с удивлением и грустью. И от того, что он прочитал в глазах Варвары, от ее огорченного голоса и невнятных слов Шалимов вдруг смутился, сконфузился, обозлился на себя. Это интереснейший психологический зигзаг. Мне кажется, что, после того как Варвара сказала: "Я, кажется, теряю способность удивляться...", должна наступить довольно большая и очень выразительно сыгранная пауза, которой следует заменить текст до слов Шалимова": "Вы знаете пословицу: "с волками жить - по-волчьи выть"?".

Начинающийся этими словами монолог, заставляет Варвару заново открыть глаза на Шалимова - не того, каким он впервые поразил ее воображение, и не того пошлого фата, каким он только что был; перед нею опять другой человек - глубоко разочарованный, несколько опустошенный, но умный, тонкий и честный. Может быть, Варвара уже готова протянуть ему робко руку, но Шалимов внезапно умолкает и произносит уже совсем другим тоном: "Впрочем, не смею задерживать вас...". Это сказано не очень вежливо, может быть, но это сказал тот Шалимов, который когда-то "вышел на эстраду, такой крепкий, твердый", с вдохновенными глазами.

В сгустившихся почти до ночной темноты сумерках Варвара осталась одна. Она идет, слабо освещенная луной, со своими тяжелыми раздумьями, смутными предчувствиями, и садится на скамью вдали от террасы. О чем она думает? О чем жалеет? Пусть вместе с ней и зрители еще раз задумаются над вопросом о месте писателя в жизни, о настоящем лице Шалимова.

А нить печальных мыслей Варвары прерывается шумным появлением ее супруга, переполненного впечатлениями от всяких новостей, событий, сплетен и удачного клева. Он в восторге от всего происходящего: во-первых, он видел, как у сухой сосны Влас целовал руки Марьи Львовны, это сенсация; во-вторых, он еще не успел поделиться с женой новостью о Яшке Шалимове, о его намерении оттягать землю у сестры своей покойной жены. Это замечательно, такой материал для сплетен, пересудов и так далее.

Таким образом, линия отношений Власа и Марьи Львовны вступила в новую фазу. Шалимов предстал перед Варварой опять в новом свете и, сам того не ведая, нанес ей еще один удар. Наконец в отношениях Варвары с мужем произошел теперь уже резкий поворот: Басов показал себя таким ничтожеством, таким безнадежным пошляком, что Варвара невольно задает себе вопрос: можно ли любить, можно ли серьезно относиться к такому мужу, к такому человеку, как Басов? И она говорит брезгливо, с болью: "Прошу тебя - молчи!.. Прошу тебя! Неужели ты не понимаешь... не говори, Сергей!".

Искренне обиженный, непонятый, Басов опять оставляет Варвару одну. Первый план сцены погружается в ночь. Сзади, на площадке, освещенной теперь фонарем, начинается репетиция. Маленький струнный оркестр молодежи (он проходил по сцене в начале акта) играет модный по тому времени мотив...

Итак, во втором акте нужно распутать несколько действенных линий, разъяснить несколько тем. Одна из главных: место писателя в жизни. Эта тема связана с присутствием в пьесе Шалимова. Значительное место в этом акте занимают также темы отношений Суслова и Юлии, Власа и Марьи Львовны, Варвары с Ольгой и Басовым. Все эти линии берут свое начало в первом действии и являются основными в пьесе. Во втором действии они тесно переплетаются между собой и должны быть наиболее четко прочерчены, так как будут развиваться и дальше (за исключением отношений Варвары и Ольги, между которыми происходит полный разрыв) вплоть до финала последнего действия.

Место действия третьего акта должно покорить зрителей своей поэтической красотой и подготовить их к восприятию наиболее тонких, наиболее интимных коллизий пьесы. Если в первом и втором актах мы наблюдали, как в процессе столкновений между персонажами происходило их постепенное разделение на два лагеря, противоположных и враждебных друг другу по социальным и идеологическим признакам, причем чисто личные, интимные, любовные мотивы только сопровождали эти столкновения, то весь третий акт по своему содержанию, атмосфере и характеру отведен вопросам отношений мужчин и женщин.

Давая в процессе черновой работы названия отдельным кускам, частям и действиям пьесы, чтоб точнее ориентировать исполнителей на конкретные темы и задачи, режиссер должен назвать третье действие пьесы: "Мужчины и женщины". Это - его тема, в этом его своеобразие и оригинальность. Нужно еще раз вспомнить конкретные исторические условия, в каких были написаны "Дачники". Начало XX века в России - время наиболее сильного влияния на определенную часть русского общества таких философских течений, как фрейдизм и ницшеанство.

Только представив себе атмосферу этих настроений времени мы вполне поймем и оценим рыцарски благородную позицию, занятую Горьким в его пьесах, и особенно в "Дачниках", по отношению к женщине. Я не знаю ни одного произведения ни русской, ни западной литературы, где с такой благородной чистотой и прямотой был бы поставлен этот проклятый вопрос о мужчине и женщине и где позиция автора вызывала бы такое уважение. Только Мопассан со своей "Жизнью" стоит здесь рядом с нашим Горьким.

В капиталистических условиях, помимо социального расслоения общества, неизбежными были и враждебные отношения между двумя половинами рода человеческого - мужчинами и женщинами. При этом лагерь женщин - это всегда лагерь угнетенных, обиженных, а лагерь мужчин - лагерь угнетателей, хозяев. Все симпатии Горького, как и всегда, на стороне угнетенных, но не пассивно страдающих, а активно борющихся, смелых и сильных. Такими и написал Горький всех женщин в третьем действии "Дачников". Исключение составляет здесь только образ Ольги Алексеевны, но это как раз то исключение, которое только подчеркивает правило. Лагерь мужчин написан, наоборот, так, что едва ли хоть один из них может возбуждать симпатии зрителей. Я близок к мысли, что даже Влас в его любовном конфликте с Марьей Львовной, несмотря на свою искреннюю влюбленность, все-таки является стороной агрессивной и, значит, заслуживает до некоторой степени обвинения.

В этом конфликте мужчин и женщин, где мужчины, в сущности, дикари и гунны, есть два штриха, которые избавляют акт от опасности схематизма. Это - очаровательно приятельские отношения всех женщин со стариком Двоеточием и неожиданный поворот во взаимных чувствах четы Дудаковых, где, собственно, бабью позицию занял мужественный доктор, одурманенный еще раз активностью своей супруги и ее сомнительными чарами.

Третье действие начинается в послеобеденный час и кончается поздним вечером. Для создания необходимого настроения в каждой его сцене следует использовать все возможности световых перемен - от заката до сумерек и начала ночи. Сценическую площадку нужно организовать так, чтобы она была удобна для смены большого количества разнообразных мизансцен.

Ввести зрителей в лирическую атмосферу третьего действия должна помочь и музыка, которой здесь довольно много и которая возникает естественно по ходу пьесы. Это - исполняемые участниками пикника романсы, дуэты, хоровые песни; их нужно подобрать так, чтобы они способствовали раскрытию основной темы акта, гармонировали с его настроением.

Еще до начала акта слышатся звуки гитары и голос Сони, напевающей какую-то мелодию, может быть, "Не искушай" Глинки или что-нибудь в этом роде. Первая же мизансцена, описанная в ремарке Горького, является как бы заявкой на главную тему акта, которой мы дали название "Мужчины и женщины". Мужская и женская компании не только сидят отдельно друг от друга, но и резко контрастируют по настроению. При открытии занавеса в группе мужчин, расположившихся вокруг ковра, уставленного бутылками и закусками, раздается смех, каким обычно реагируют на скабрезный анекдот. Вдали от мужчин, удобно устроившись на разбитой копне сена, тихо разговаривают Калерия, Варвара и Юлия. Они сосредоточены, несколько печальны, в интонациях Калерии есть даже что-то зловещее. Репликой: "Бросьте рассуждать! Это не забавно. Давайте петь..." - Юлия несколько меняет действие первой сцены, но настроение женщин остается по-прежнему элегическим.

Песня "Ты, родная моя матушка...", которую они запевают, пробуждает в Варваре воспоминания детства. Она радостно, удивленно отдается звукам полузабытой, давно не слышанной, но любимой песни и поет, несколько подчеркивая ее народную интонацию. Варвара объясняет свою радость, рассказывая, как ей жилось у матери, среди простых женщин-прачек, которые пели эту песню.

Резким диссонансом врывается в эту сцену голос Басова: "Саша! Дай-ка пива... и портвейна..." - и мгновенно возвращает Варвару из прошлого в настоящее; она невольно сравнивает свою прежнюю жизнь с теперешней и не только становится серьезной, но ее долго сдерживаемая печаль, ее долгие раздумья уже принимают форму определенного протеста. Вот почему появились у нее новые интонации, которые так не нравятся Калерии: "Ты скучно говоришь, Варя! Скучно, как Марья Львовна...". И как крик отчаяния вырвалось у Юлии Филипповны: "Милые мои женщины, плохо мы живем!". "Да, плохо..., - подхватила Варвара: - ...Не понимаю я этой нашей жизни, жизни культурных людей...". Эти возбужденные, нервные слова - не дамский разговор о тряпках, не вздорные пересуды добрых знакомых, это тема глубокая, болезненная, захватывающая.

Под влиянием взволнованного монолога Варвары Калерия резко, безапелляционно, даже грубо дает ей совет уйти от мужа: "Это такой пошляк, он тебе совершенно лишний...". Юлия Филипповна очень довольна таким оборотом разговора: "Вы очень мило говорите о своем брате...". "...Хотите, я скажу вам что-нибудь такое же и о вашем муже?" - невозмутимо спрашивает Калерия. Юлия Филипповна охотно подхватывает новую тему и сама говорит "кое-что такое" о Суслове.

Сцена приобретает особо интимный характер. Ее можно было бы назвать и охарактеризовать словом "девичник", - так откровенно звучит в ней покаяние Юлии, рассказ о том, как складывалась ее жизнь, жизнь женщины, которая имела несчастье родиться красивой, как виноват перед ней ее муж и как она уродует ему жизнь, как она мстит ему, как она, "взявши лычко, отдавала ремешок".

Интимный разговор женщин прерывает подошедший к ним Шалимов, но он сразу же уходит вместе с Варварой. Брошенная ему вслед реплика Юлии: "...В нем для меня есть что-то нечистое! Должно быть, холодный, как лягушка...", - убеждает нас в том, что действительно ее воображение уже давно приняло слишком однобокое направление. Небольшим монологом Юлии, после которого она и Калерия уходят к реке, завершается первый, экспозиционный кусок третьего действия, но тема этого куска будет развиваться и варьироваться.

Все происходящее между экспозицией акта и появлением Власа и Марьи Львовны нужно лишь для того, чтобы освободить сценическую площадку. Это и следует сделать как можно более случайно и живо: проходит молодежь с музыкальными инструментами. Соня увлекает всех к реке, кататься на лодках. Оттуда доносятся шум и крики. Все, кто еще оставался на сцене, бегут вниз, думая, что случилось несчастье (на самом деле "спасали" упавшую в воду шляпу Двоеточия). Наконец все успокаивается. Слышна только студенческая песня, на фоне которой и происходит сцена Власа и Марьи Львовны.

Оба они предстают здесь в новом свете, совсем не такими, какими мы видели их до сих пор. Власу сейчас не до шуток: он говорит, как человек, решившийся на серьезный и отчаянный шаг. Даже слова любви он произносит медленно, громко, без всякой нежности в голосе. Марья Львовна, пытавшаяся было образумить его, поняв безнадежность этой попытки, теряет всю свою решимость, строгость, неприступность и почти нечеловеческим усилием воли заставляет себя все еще обороняться от бурного натиска Власа.

А он, как одержимый, как загипнотизированный и как гипнотизирующий сам, продолжает говорить, и слова его становятся все более сильными, уверенными: "Вы подняли меня в моих глазах... Я блуждал где-то в сумраке... без дороги и цели... вы научили меня верить в свои силы...". И тогда уже простая мольба звучит в словах Марьи Львовны: "Уйдите, не надо мучить меня! Голубчик! Не надо мучить меня!". Влас делает самый отчаянный, самый рискованный шаг: он бросается перед ней на колени. Это ужасно. Я не случайно строю эту сцену в самом центре площадки, на голом месте, где каждый может увидеть их даже издалека. Влас ведет себя жестоко, неосторожно. Он говорит: "...Я умоляю вас - не отталкивайте меня!", - но в его интонациях звучит страсть, а не мольба. Марья Львовна, окончательно растерянная, смущенная, негодующая и нежная одновременно, просит его встать. Он поднимается с колен, но не уходит и продолжает говорить все так же настойчиво и страстно.

Марья Львовна как бы собирает последние силы, чтобы все-таки остановить его. И она это делает, сказав свое жестокое: "...Ведь я - старуха...". Влас сейчас же отпускает ее руки, которые держал в своих, и отходит от нее. Но это совсем не значит, что он вообще собирается отступить, отказаться от своей любви. "Хорошо!.. Я ухожу... Но потом, после - вы скажете мне...". Я обращаю внимание на то, что в конце этой фразы стоит точка, а не вопросительный знак. Влас не просит, не спрашивает, а настаивает, утверждает свое право на ответ.

И хотя, прошептав: "Да...да... - Марья Львовна поспешно добавляет: - потом...идите!..", - Влас уверен, что добился своего. Он летит со сцены как счастливый победитель и, столкнувшись с Варварой, поднимает ее на руки, перекручивает вокруг себя и уже из-за кулисы кричит: "Прости!".

Было бы жестокой ошибкой трактовать сцену Власа и Марьи Львовны как лирическое или просто горячее, страстное любовное объяснение. Здесь назревает явный конфликт. В этой сцене они - враги. Влас погубить ее хочет - вот что должны чувствовать зрители, пусть они и боятся за нее и хотят ее гибели. Трактовка же этой сцены как лирической вообще, любовной вообще сделает ее пресной, бездейственной.

После ухода Власа нужно прежде всего переменить аккомпанемент: "Не осенний мелкий дождичек" к этому времени будет уже спет. Нужно начать что-то другое, оттеняющее следующую сцену Марьи Львовны и Варвары. Есть, например, такая веселая студенческая песня: "Там, где тинный булак". Она может очень хорошо контрастировать с содержанием следующего куска. Итак, Варвара застала на сцене смятенную, взволнованную Марью Львовну и возбужденного Власа. Варвара остановилась в недоумении, и когда Марья Львовна протянула к ней руки, как бы прося у нее пощады, она просто испугалась: "Что с вами? Он вас оскорбил?".

Варвара усаживает Марью Львовну на копну, где происходит их диалог и где застает их Соня, нечаянно подслушавшая тайну матери. Незамеченная Варварой и Марьей Львовной, Соня скрывается в глубине сцены. Марья Львовна призналась Варваре в своей любви к Власу. Действенное содержание этого эпизода заключается в следующем: Марья Львовна, преодолевая волнение, обдумывает, анализирует свое положение, взвешивает все шансы "за" и "против" своего чувства. Говоря языком чисто техническим, она замедляет темп сцены.

Варвара же, узнав в чем дело, вдруг страшно заволновалась, сконфузилась. Чистая и деликатная, она, прикоснувшись к самой секретной, интимной стороне человеческих отношений, хочет помочь брату и любимой им женщине, натолкнуть их на единственно правильное с ее точки зрения, пусть дерзкое, решение: "...Я не понимаю вашего страха! Если вы любите его и он любит вас - что же?..". Марья Львовна опять смятена, опять взволнована. Привычка ограничивать себя, привычка не думать о своих интересах, жить без личного счастья выработала в ней твердый, мужественный и несколько аскетичный характер. Но как только счастье, любовь поворачиваются к ней лицом, она теряется, волнуется, робеет, обнаруживает свою слабость.

Варвара в этой сцене предстает перед нами как смелая, мужественная и свободная женщина: "Зачем взвешивать... рассчитывать!.. Как мы все боимся жить!..". Она уже совсем не похожа на ту тихую Варвару, которую мы знали до сих пор. Образ повернулся своей новой, неожиданной стороной. Оказывается, в этой женщине дремали силы, свойственные новому человеку. И Марья Львовна находит в ней поддержку своим скрытым, глубоко запрятанным мечтам о личном счастье, о любви свободной, не связанной никакими предрассудками. Но случайно и неудачно брошенные Варварой слова: "...У него не было матери... вы были бы матерью ему...", - сразу отрезвляют Марью Львовну, заставляют ее отказаться от несбыточных надежд, "наступить на горло собственной песне".

Для зрителя должно стать ясно, что никакого романа с Власом у Марьи Львовны не будет, что вопрос этот решен. В сцене есть сильный сюжетный поворот, необходимый для развития дальнейшего действия. И он должен быть прочерчен определенно и четко. Вот почему сцену нельзя играть торопливо, - это может сделать ее невнятной. Увидев Рюмина, поджидающего Варвару Михайловну, обе женщины встречаются с ним уже внешне спокойные, и невозможно заметить в них какие-нибудь признаки только что пережитых волнений. Это должно быть совершенно точно сыграно обеими исполнительницами.

Сцена объяснения Рюмина и Варвары Михайловны представляет собою явный контраст всему тому, что происходило между Власом и Марьей Львовной. Сильное и властное чувство Власа было обжигающим, опасным для Марьи Львовны. Ничего, кроме удивления и досады, не вызывают у Варвары сентиментально тонкие и бесплотные переживания Рюмина, его "теплая и бессильная", "кисленькая" любовь. Но и в этой сцене, так же как в предыдущей, - явный конфликт, поэтому трактовать ее как любовное объяснение "вообще нельзя.

По сравнению со сценой Власа и Марьи Львовны эта сцена носит характер сатирический. Так во всяком случае воспринимается в наше время все поведение Рюмина, для которого его любовь (вполне искренняя, конечно) носит какой-то отвлеченный, литературно-теоретический характер, и невозможно представить себе, как могли бы сложиться их дальнейшие отношения, если бы Варвара ответила ему взаимностью. Но Варвара не только прямо говорит, что не любит его, но главное, говорит об этом совершенно спокойно, никак не поддаваясь нервному состоянию Рюмина.

Действенные линии Рюмина и Варвары в этой сцене противоположны по настроению. Варвара, когда ее задержал Рюмин, была занята Марьей Львовной. Рюмин ей только помешал, она вступила в эту сцену случайно. По свойственной ей деликатности она выслушала Рюмина и дала исчерпывающий и совершенно недвусмысленный ответ. На этом можно было бы и кончить сцену. Но Рюмин уже предъявляет Варваре претензии чисто гражданского, общественного характера. Оказывается, еще в юности он дал клятву свою всю жизнь посвятить борьбе за то, что казалось ему тогда хорошим и честным, и теперь он связал с Варварой все надежды на эту борьбу. Поэтому он не просит любви, а требует жалости.

Прекрасно отвечает на эту сложную тираду Варвара, делая смелые обобщения, поднимаясь от частного, мелкого случая до пророческих обобщений: "...Мы живем на земле чужие всему... мы не умеем быть нужными для жизни людьми. И мне кажется, что скоро, завтра, придут какие-то другие, сильные, смелые люди и сметут нас с земли, как сор...". А в это время Рюмин со своих заоблачно-любовных высот спустился в откровенно обывательскую лужу: "...Я понимаю! Я опоздал!.. Только ведь и Шалимов тоже...". Сколько истинного, драгоценного внутреннего аристократизма проявила Варвара, эта дочь прачки, в последней реплике: "Шалимов? Вы не имеете права...".

Окончилась еще одна любовная сцена. Я не хотел бы подсказывать планировку и разработку мизансцен этого куска. Трижды я ставил эту сцену по-разному потому, что у меня были разные Рюмины. Сцена эта такая тонкая и должна быть в спектакле такой живой, что только индивидуальность исполнителей может подсказать действительно интересное ее воплощение. Содержание и конфликт ее ясны. Это еще один вариант темы "Мужчины и женщины".

Оставшись один, Рюмин садится на траву где-то в центре сцены, около пня. Начинается далекий колокольный звон. Вечерний звон. Розовеет небо.

Из трюма вылезает на четвереньках совершенно пьяный Суслов. Он увидел Рюмина еще издалека и ползет именно к нему, чтоб излить свою желчь.

Начинается новый кусок - о мужчине. Здесь он предстает перед нами во всей своей "античной красоте": сплетник, завистник, ретроград, ревнивец и скот. Прекрасный портрет русского интеллигента начала века! Эта сцена написана настолько ярко, что здесь актера нужно оставить наедине с автором. Посредники могут только помешать.

После ухода Рюмина Суслов засыпает у стога сена, слева, так, чтобы он не был виден, если сесть внизу стога, справа. Дальше займет это место Юлия Филипповна.

Вполне отвечают намеченной нами теме о борьбе мужчин и женщин обе следующие сцены. Сейчас появятся., две замечательные пары: одна, олицетворяющая все прелести семейного счастья, - это Дудаков и Ольга Алексеевна; другая - Замыслов и Юлия Филипповна предстанут перед зрителями как апологеты "свободной любви", ее, так сказать, жрецы. Ироническое и даже презрительное отношение автора к той и другой паре наиболее ясно чувствуется именно в этих сценах. На этот счет трудно обмануться. Обе сцены написаны вполне ясно и не требуют особой расшифровки.

Дудаков и Ольга появляются со стороны озера. Ольга настроена несколько сентиментально, она себя чувствует юной, как ей кажется, хорошо сегодня выглядит и от этого ведет себя еще более "интеллигентно", чем обычно. Дудаков же, оттого что вокруг так чудесно красиво, что жена у него сегодня такая интересная, вдруг размяк, загрустил и растрогался. Супруги ведут мирную, идиллическую беседу, и только в конце диалога Дудаков с горечью произносит: "Ты вспомни, Ольга... когда-то мы с тобой... разве о такой жизни мечтали мы?". А Ольга все повышает тональность своей арии: "Но что же делать? Что делать? Ведь у нас - дети. Они требуют внимания". И так далее. Продолжая свой дуэт, Дудаковы скрываются в лесу.

Юлия и Замыслов, появившиеся на сцене во время последних реплик супружеской четы, были свидетелями этой картины "семейного счастья", к которому они относятся с нескрываемой презрительной иронией. Юлия усаживается внизу стога, справа, а Замыслов взбирается на вершину холма в центре сцены и внимательно осматривает окружающее пространство. И только убедившись, что поблизости никого нет (ни он, ни Юлия так и не замечают спящего Суслова), подходит к Юлии, склоняется к ней и долго целует, а потом снова озирается по сторонам.

В дальнейшем разговоре с Юлией Замыслов выкладывает ей свое кредо: "...Верю только в мое право жить так, как я хочу!.. я сам судья и хозяин своей жизни...". И сказав это, хозяин жизни благоразумно решает не рисковать и тихонько ретироваться: "...Нам все-таки нужно держаться поосторожнее... подальше друг от друга...". А Юлия, явно издеваясь над его трусостью, его видом и поведением мелкого жулика, с пафосом, как стихотворение, выкрикивает: "Вдали, вблизи - не все ль равно, о мой рыцарь? Кого бояться нам, столь безумно влюбленным?".

И поведение Замыслова в этой сцене, и его лексика - "милая Юлька", "моя радость", "роскошь моя" и т. д. - изобличают в нем такого отъявленного пошляка, что это становится ясным и для Юлии Филипповны. Оставшись одна, она в раздумье затягивает свое: "Уже утомившийся день склонился в багряные воды", потом встает, тщательно оправляет платье, принимает обычное легкомысленное и милое выражение лица, поворачивается, чтобы уйти, и вдруг замечает Суслова. Он совсем рядом с ней. Испуганная, она останавливается в ужасе, закрыв рукой рот, чтобы не закричать. Но поняв, что муж все время спал, как спит и сейчас, спокойно садится около него и начинает щекотать ему цветком лицо, нос, глаза.

Проснувшись, Суслов не сразу понимает, кто рядом с ним, а когда узнает Юлию, им овладевает пьяная страсть. Он хочет обнять жену, но она решительно от него отстраняется и неожиданно спрашивает: "...Слушай, хочешь сделать мне удовольствие?". Суслов, не подозревая, что она имеет в виду, нежно мотает головой и шепчет: "...я на все готов для тебя... чего ты хочешь?". В ответ Юлия вынимает из сумочки маленький блестящий револьвер и спокойно, тихо, серьезно произносит: "Давай застрелимся, друг мой! Сначала ты... потом я!" В следующем за репликой Суслова: "...Брось эту гадость... ну, брось, прошу тебя!" - монологе Юлии такая богатая гамма чувств, желаний, красок, что их нельзя подсказать актрисе.

Схематически монолог развивается так, что, начав говорить с Сусловым почти ласково, Юлия потом, к концу, уже не может сдержать всей ненависти, всего презрения, которые она испытывает к мужу. А как все это может быть воплощено на сцене, - вопрос таланта и мастерства исполнительницы. Несомненно одно: если бы Суслов взял у Юлии револьвер, чтобы действительно застрелиться, она его не стала бы останавливать, а потом, вероятно, пустила бы и себе пулю в лоб. Жизнь для нее совершенно отвратительна. Она глубоко несчастный человек. Созданная для любви, она любви никогда не видела. Мужчины, которые ее окружали, всегда были ее врагами. И когда Суслов, поняв наконец всю серьезность положения под дулом револьвера, подавленно сказал: "Слушай, Юлия, так нельзя... нельзя!" - она уже на все решилась. Она способна на убийство. От ее следующей реплики мурашки по коже должны пойти: "Можно - ты видишь! Ну, хочешь, я сама застрелю тебя?". Сейчас, вот сию минуту это может произойти.

Суслов закрывается рукой и от направленного! на него револьвера, и от глаз Юлии. Страх отрезвил его. Он поворачивается, чтобы уйти, но жена останавливает его словами: "Иди... я выстрелю тебе в спину". И Суслов замер на полушаге, спрятав голову в плечи и боясь пошевельнуться. Он должен быть уверен в неизбежности выстрела, который не раздался, очевидно, только потому, что Юлия увидела приближающуюся к ним Марью Львовну.

Юлия опускает револьвер, потом прячет его в сумку. Суслов, подавленный, стоит, опустив голову, совсем трезвый, страдающий, несчастный и жалкий. "...За что ты ненавидишь меня?", - спрашивает он жену.

Хорошо, чтобы именно в этот момент из-за кулис послышались аккорды гитары и чистый четкий голос Сони, поющей старый романс Денца:

Шепнув прости,
Удалились вы,
Сжимая руку мне...
Мой грустный взор
Все провожал
Ваш образ вдалеке...

По закону контраста, как это вообще нужно делать в театре, этот лирический, грустный романс замечательно подчеркнет всю глубину разрыва между Юлией Филипповной и Сусловым. Пение должно доноситься издалека, но так, чтобы слышно было каждое слово романса.

"Тебя нельзя ненавидеть...", - с отвращением произносит Юлия и совершенно другим тоном, любезно и мило обращается к Марье Львовне. Суслов уходит.

В диалоге двух женщин - Юлии Филипповны и Марьи Львовны - тема акта звучит с новой остротой и силой. Очевидно, философия Ницше совсем им не нравится и они не подчинятся силе плети, которой их пытаются поработить мужчины. А если нужно будет, то в ответ на ницшеанскую плеть возьмут в руки русское полено. Посмотрим, чья возьмет. Во время этого диалога, где выясняется, что каждую из них в свое время били "дубиной по голове" и поступали с ними, в сущности, хуже, чем поступают со своими женщинами дикари, еще более контрастно прозвучат слова романса:

Увы, когда бы вы знали все,
Могли б мы быть
Так счастливы всю жизнь...

Подошедший к женщинам Двоеточие просит, чтобы ему дали платок - "голову повязать". Юлия уходит за платком, оставляя Марью Львовну и Двоеточие одних. Все, что рассказывает Семен Семенович о Власе, о том, как он там сверкает сейчас остроумием, тоже работает на тему "Мужчины и женщины". Для Марьи Львовны это еще одно огорчение и еще один довод в пользу ее решения - не соединять свою судьбу с Власом.

"...Скажите... - она хотела еще что-то спросить про Власа, но удержалась и спросила первое попавшееся: - ...вы долго здесь проживете?". Страшно заинтересованный возможностью наконец поговорить о своих делах, Семен Семенович ведет диалог с Марьей Львовной в шутливом тоне, как бы не придавая ему особого значения, но потом мы узнаем, что ее предложение истратить деньги на какое-нибудь общественно полезное дело он принимает вполне серьезно и последует этому совету. Марья Львовна начинает сцену рассеянно, думая о своем, но ей нравятся наивность и простота Двоеточия, и в конце концов она заинтересовывается бедным богачом.

После маленькой комической сценки, когда возвратившаяся Юлия Филипповна повязывает голову дядюшки женским платком, все трое направляются вниз, но в это время из-за кулис послышались голоса и на сцену вышли Басов, Шалимов и Замыслов. Дудакова и Власа с ними нет - авторская ремарка ошибочна. Басов пьян и счастлив до слез. У него "душа нежная, как персик". Он придает очень большое значение своему "талантливому" сравнению и от душевной щедрости уступает его писателю Шалимову.

Слушая эту пьяную болтовню, Двоеточие начинает хохотать, потому что Басов уже теряет всякую логику и тщетно старается сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли, - его заносит то в одну, то в другую сторону, а настроение у него становится все лучше и лучше. И когда Шалимов бросает вслед промелькнувшей и скрывшейся Марье Львовне: "А мне не нравится она... (Я вычеркнул бы слово "митральеза", так как для большинства зрителей оно непонятно.) Я вообще не поклонник женщин, достойных уважения", - Басов радостно подхватывает эту тему и говорит целый монолог о своей жене. Потом, возвращаясь к разговору о Марье Львовне, он опять вспоминает самое важное - ее роман с Власом. Это, конечно, сплетня, но Басов, но логике пьяного человека, преподносит ее не как сплетню, а как оправдательный аргумент в пользу Марьи Львовны; он как бы спорит о ней с Шалимовым и сам находит в ней серьезные достоинства.

Двоеточие делает движение к Басову: "...Мм... об этом, пожалуй, лучше бы не говорить". И Басов совершенно серьезно, даже несколько торжественно подтверждает: "О, да! Это секрет!". Но ему трудно удержаться от того, чтобы не выдать еще один чужой секрет, и он шепчет на ухо Шалимову что-то, очевидно, очень пикантное и несомненно касающееся Юлии Филипповны и Замыслова, который только что убежал на ее голос.

Смысл, содержание и конфликты всех этих сцен, в которых болтовня Басова перемежается диалогами других действующих лиц, опять-таки определяются тем названием акта, который мы условно приняли: "Мужчины и женщины". Эта тема не изменится и дальше, до конца напряженно развивающегося третьего действия, но в каждой новой сцене она будет оборачиваться все новой и новой стороной, давая новые краски, новые столкновения действующих лиц, по-новому обогащая пьесу и спектакль.

Но вот начинается сцена, которая, казалось бы, опрокидывает принятую нами схему о мужчинах - врагах женщин. Нашелся все-таки среди мужчин один такой, который все понимает, все видит, все чувствует. В его глазах столько ума и доброты, в его голосе столько тепла и мягкости...

Посмотрим, как будет развиваться эта сцена - диалог Варвары и Шалимова - и какой новой гранью повернется в ней образ писателя, властителя дум...

Пикник подходит к концу, все разбрелись, и только Варвара, проводив суровым взглядом мужа, задержалась на сцене. Здесь ее застает Шалимов и, увидев ее усталое лицо и недоверчивый взгляд, неожиданно находит такой правильный тон для разговора с ней и такие нужные слова, какие нашел бы тот прежний, "настоящий" Шалимов, которого Варвара ждала, как весну, и который вдруг, на мгновенье, промелькнул перед ней во втором действии. И дело здесь, мне кажется, не в том, что он заговорил ласково, с улыбкой (по ремарке Горького), может быть, он сам печален, недоволен, может быть, он немного брюзжит. Важно не это; важно то, что он говорит с Варварой серьезно и просто. И между ними сразу возникают товарищеские отношения, исчезают всякая натянутость и принужденность. Есть, по-моему, даже какая-то небрежность в его новой манере обращаться к Варваре.

Во всяком случае сейчас у него нет никаких задних мыслей, никаких особых целей и планов. Он говорит только то, что чувствует и думает, и при этом проявляет к Варваре такое искреннее, дружеское участие, такое глубокое и тонкое понимание ее заветных мыслей и чувств, что она в благодарность протягивает ему цветок из своего букета. Это - совершенная неожиданность для Шалимова. Он даже как-то не особенно ловко и умело принимает этот подарок, но быстро овладевает собой и, сказав несколько теплых, немножко сентиментальных слов по поводу цветка, "пытливо заглядывая ей в лицо" (ремарка автора), продолжает: "А должно быть, вам очень тоскливо среди этих людей, которые так трагически не умеют жить". "Научите их жить лучше!", - отвечает она.

Как не похож этот разговор на все, что было сказано до сих пор в пьесе! Как умно, задушевно, просто говорит Шалимов и какой доверчивой стала Варвара. Наконец-то она слышит искренние слова, говорит с умным, серьезным, добрым человеком! И она еще раз благодарит его, протягивает ему руку, которую Шалимов не пожимает, а целует. Все, что было до сих пор, - это кусок действия, где не прозвучало ни одной фальшивой ноты, ни одной сомнительной мысли, ни одного неправдивого слова. Мне кажется, что не только в глазах Варвары, но и в глазах зрителей, которые знают о Шалимове больше, чем она, он уже искупил все свои промахи и вины.

Но в тот момент, когда Шалимов целует руку Варвары, вдруг происходит поворот во всем его поведении, в мыслях, в стремлениях; незаметно для себя, все еще искренне волнуясь и увлекаясь, то ли по старой неистребимой привычке, то ли под влиянием близости этой милой, доверчивой женщины он впадает совсем в другой тон обращения с ней: "Мне кажется, что, когда я рядом с вами... я стою у преддверия неведомого, глубокого, как море, счастья...". "Глубокое, как море, счастье" - это уже довольно банальный образ, избитый прием, первая фальшивая нота. "...вы обладаете волшебной силой, которой могли бы насытить другого человека, как магнит насыщает железо...". Мало того что Шалимов начинает говорить пошлости, - он окончательно развенчивает себя тем, что, собираясь перейти к еще более откровенному признанию, так сказать, к конкретному предложению, он с опаской оглядывается по сторонам: не увидит ли, не услышит ли кто-нибудь его объяснения с Варварой?

И вот глубокий, умный человек, со сложной и тонкой духовной организацией, каким мы только что видели Шалимова, превращается в обыкновенного, да к тому же еще трусливого ловеласа, которому Варвара говорит с грустью и болью: "Задыхаясь от пошлости, я представляла себе вас - и мне было легче... И вот вы явились... такой же, как все! Такой же...". Растерявшийся было от непонятной ему реакции Варвары на его ухаживание, Шалимов обретает в конце концов привычную самоуверенность и вновь предстает перед нами в своем подлинном виде. Никаких раскаяний, никаких сожалений! Сейчас это - циник, прожженный и бесстыдный: "Позвольте!.. Вы все... живете так, как вам нравится, а я, потому что я писатель, должен жить, как вы хотите!"

Слышать это Варваре оскорбительно, нестерпимо и, точно попрощавшись навсегда с чем-то очень дорогим, она уходит от Шалимова со словами: "...Бросьте мой цветок!.. Я дала его вам - прежнему, тому, которого считала лучше, выше людей! Бросьте мой цветок...". "Черт возьми!.. Ехидна", - восклицает Шалимов, отрывая лепестки цветка, и уходит вслед за Варварой.

Сцена должна быть сыграна концертно. Все ее содержание в полной мере отвечает основной теме третьего действия.

Теперь на сцене уже сумерки. Где-то вдали, на золотой главе церквушки, задержался последний отблеск заката. Замыслов и Юлия, тихо и стройно напевая дуэт, показываются где-то в глубине и скрываются внизу у озера. Спускается вечер. Поэтическая картина. Поэтическая пара. Ее сменяет чета Дудаковых. Ольга идет медленно, устало, в руках у нее цветы. Выражение лица утомленное и удовлетворенное, походка расслабленная. На лице ее мужа блуждает довольная улыбка. Это тоже поэтическая пара.

Пикник окончен. Его участники, невидимые зрителям, собираются у озера, начинают рассаживаться в лодках, оттуда раздаются голоса. На сцене почти темно. Светлым осталось только озеро. Вышла луна. Лунные блики изменили пейзаж. И на фоне этого ночного пейзажа происходит заключительная сцена третьего действия - сцена Марьи Львовны и Сони. Марье Львовне тяжело сейчас быть в обществе "дачников", и она собирается возвращаться домой одна, пешком. Соня остается с ней и, увидев состояние матери, решает, что им надо поговорить "по душам".

"...Ты в меланхолии, мамашка?.. Садись... Дай мне обнять тебя... вот так... Ну, говори теперь, что с тобой?" - Соня говорит это серьезно, несколько строго, как старшая. На сцене пауза, во время которой действие идет у лодок внизу. Слышно, как настраивают гитары и мандолины, как кричит Влас: "Отчалили!..". Оркестр начинает играть старый избитый вальс "Над волнами". Вся сцена Марьи Львовны и Сони идет на фоне этого вальса. В середине сцены вальс звучит громко, как если бы лодка с музыкантами выехала из-за острова на открытый плес, а потом она удаляется, и вальс звучит к концу акта все тише и тише.

Одна сентиментальная нота, малейшее желание исполнительниц ролей Сони и Марьи Львовны растрогать друг друга и зрителей могут разбить то впечатление, которое должна произвести эта сцена. У Сони определенная задача - внушить матери необходимость сделать смелый шаг в жизни. Марья Львовна спорит с ней, считает, что отказаться от счастья, - это и есть смелый шаг. Они обе плачут в конце концов, но обе остаются женщинами сильными, мужественными, а слез своих просто не замечают.

Акт, посвященный любви, изменам, ревности, страданиям, кончается светлой лирической сценой. Сильнее всего в ней звучит вера в будущее, в право на счастье, на дружбу, на чистую любовь... И как достойны большого, настоящего счастья эти хорошие женщины, которым автор отдал так много горячей симпатии и глубокого уважения!

В трех первых актах действие развивалось медленно, но атмосфера постепенно накалялась. Пришло время взрыва. И, однако, никаких внешних причин для него, по-видимому, нет. Жизнь "дачников" идет спокойно и размеренно, никаких особенно важных событий не произошло. Даже драматические отношения Суслова и Юлии Филипповны, очевидно, не получили дальнейшего развития. По крайней мере с Сусловым ничего не случилось - он мирно играет в шахматы с Басовым, так застает его начало четвертого действия. Но есть что-то неуловимое, что отличает настроение четвертого акта от всего предшествующего. Какая-то тоскливая нервозность овладела всеми персонажами пьесы. Она возникнет естественно и органично, если три предыдущие акта будут сыграны как единое, непрерывающееся действие.

Четвертый акт требует от исполнителей большого внутреннего напряжения, поэтому предшествующий ему антракт должен послужить не только временем отдыха, но и моментом мобилизации всех сил актеров перед последним ударом. "Дачники" - пьеса, в которой актеры обязаны отдавать все свои силы, всю сосредоточенность и весь темперамент не только на премьере, но и на каждом рядовом спектакле. К началу последнего акта у каждого исполнителя где-то в подсознанье должна родиться решимость не распутывать запутанные узлы, а разрубить их.

Между третьим и четвертым актами прошло около месяца - об этом можно судить по тому, что Рюмин за это время успел побывать в Крыму, загореть и поправиться. Обстановка та же, что и во втором акте. Только где-то на березе появилась первая золотая ветвь да кусты сирени лишились цветов. Время - от заката до ночи. Темнеет теперь раньше, и ночи стали темными.

"Дачники" М. Горького. Ленинградский Большой драматический театр имени М. Горького. 1938. Постановка Б. Бабочкина. Художник А. Босулаев.

Марья Львовна - Е. Путилова, Влас - Б. Бабочкин (Влас. Вы не поверите - порой так хочется крикнуть всем что-то злое, резкое, оскорбительное...)

Влас - Бабочкин (Влас похож на молодого Горького)

Калория - А. Никритина, Шалимов - А. Жуков (Калерия. Вдруг я приму слова ваши, как правду...)

"Дачники". Ленинградский Большой драматический театр.

Влас - Б. Бабочкин (Все эти люди.., Я их не люблю... не уважаю: они жалкие, они маленькие, вроде комаров.)

Варвара Михайловна - В. Кибардина, Рюмин - К. Михайлов (Рюмин. Надо мной тяготеет и давит меня неисполненное обещание...)

"Дачники" М. Горького. Государственный академический Малый театр. 1964. Постановка Б. Бабочкина. Художник А. Босулаев.

Варвара Михайловна - Р. Нифонтова, Суслов - Б. Бабочкин (Смотрите, роль прямого человека - трудная роль)

Варвара Михайловна - Р. Нифонтова, Влас - Е. Ануфриев (Варвара Михайловна. ...хочется уйти куда-то, где живут простые, здоровые люди...)

"Дачники". Малый театр.

Суслов - Б. Бабочкин (Дачники - все одинаковые... Они для меня - вроде как в ненастье пузыри на луже... вскочит и лопнет... вскочит и лопнет)

Пустобайка - В. Котельников, Кропилкин - А. Грузинский

Суслов - С. Маркушев, Юлия Филипповна - Э. Быстрицкая (Суслов. Берегись, Юлия! Я способен... Юлия Филипповна, Быть грубым, как извозчик? Я знаю)

Двоеточие - И. Любезнов, Варвара Михайловна - Р. Нифонтова (Двоеточие. Чужая вы всем тут... и я чужой.)

Юлия Филипповна - Э. Быстрицкая, Калерия - Г. Егорова, Варвара Михайловна - Р. Нифонтова (- Скучен наш пикник. - Как наша жизнь)

Шалимов - Е. Велихов Замыслов - А. Ларионов, Басов - Н. Анненков, Двоеточие - И. Любезнов (Мужчинам весело)

Влас - Е. Ануфриев, Марья Львовна - Е. Солодова ( Влас. Вы подняли меня в моих глазах. Я блуждал где-то в сумерках...)

Суслов - Б. Бабочкин, Рюмин - Н. Подгорный (Суслов. И как вы ни кривляйтесь, вам не скрыть того, что вы хотите пить, есть... и иметь женщину...)

Суслов - Б. Бабочкин, Юлия Филипповна - Э. Быстрицкая (Давай застрелимся, друг мой! Сначала ты.. потом я!)

Дудаков - Г. Куликов, Ольга - О. Хорькова (Конечно - неправы мы оба.,,. Завертелись, закрутились... потеряли уважение друг к другу...)

Варвара Михайловна - Р. Нифонтова, Шалимов - Е. Велихов (- А я... устал смотреть на людей... - Научите их жить лучше!)

Марья Львовна - Е. Солодова, Соня - Н. Корниенко (Ты уже создала одного хорошего человека... А пока - отдохни, мама, не надо плакать!)

Басов - Н. Анненков, Суслов - С. Маркушев (- Благожелательный человек - эволюционист, он не торопится...)

Сцена из четвертого акта

Суслов - Б. Бабочкин (- Если человек философствует - он проигрывает...)

Влас - Е. Ануфриев (Маленькие, краденые мысли... Модные, красивые словечки,.. Ползают тихонько с края жизни Тусклые, как тени, человечки)

Суслов - Б. Бабочкин (Позвольте теперь мне, тусклому человечку ответить на это. Я - обыватель - и больше ничего-с! Мне нравится быть обывателем!)

Финал спектакля. Басов - Н. Анненков, Шалимов - Е. Велихов (Все это, мой друг, так незначительно... и люди и события…)

При открытии занавеса на скамейке перед террасой, за шахматной доской сидят Басов и Суслов. Басов продолжает какой-то старый спор, и аргументы, которые он не успел предъявить своему партнеру, может быть, Марье Львовне, он сейчас выкладывает Суслову, внося в свои слова боевой пыл и некоторые остатки раздражения. Когда партнеры углубились в игру и замолчали, из-за дачи появились Марья Львовна и Влас. Басова и Суслова они не видят. Марья Львовна проводила Власа домой откуда-то, где происходило их последнее объяснение. Им трудно расстаться. "...Прощайте!" - говорит Марья Львовна, вероятно, уже не в первый раз. Влас приникает губами к ее руке: "...Мне хочется встать перед вами на колени... Как я люблю вас! И хочется плакать... Прощайте!".

Пересилив себя, Марья Львовна решительно поворачивается, чтобы уйти. Влас низко кланяется ей и, проводив ее взглядом, направляется к даче. Он подходит к террасе и видит своего патрона и Суслова - они были свидетелями его прощания с Марьей Львовной. Басов встает со скамьи, комически раскланивается и делает движение навстречу Власу. Очевидно, он хочет сказать что-то "остроумное", но его останавливает грозный окрик Власа: "Молчать! Молчать! Ни слова!". Влас идет прямо на них, и весь его вид, бледное лицо и дубинка в руке, которую он взял за тонкий конец, не предвещают ничего хорошего. Он проходит мимо Басова и Суслова, поворачивается и внушительно погрозив им дубинкой, скрывается на даче.

Если вспомнить сцену объяснения Власа и Марьи Львовны в третьем действии и сравнить ее с этим их прощаньем, станет ясно, как все изменилось для них с тех пор. Сегодня Влас уезжает отсюда. Может быть, они никогда не увидят друг друга. Сегодня кончилась его юность, начинается новая жизнь, и начинается она с тяжелого испытания. А впереди новые испытания, впереди борьба, впереди жизнь. И через всю эту жизнь пронесет он образ своей первой, чистой любви и сказанные Марьей Львовной на прощанье слова: "...не нужно ничего бояться... Не подчиняйтесь ничему, никогда..." - станут для него законом его новой жизни.

Сцена эта, конечно, печальна, но есть в ней что-то глубоко оптимистическое, и сам образ Марьи Львовны, серьезной и сосредоточенной, но не сломленной, а устремленной вперед, в будущее, должен запомниться Власу именно этими своими чертами. В сцене не должно быть никаких сантиментов. Даже Басов удивлен: "...Я знал это, но такое... эдакое благородство... ах, комики!". Этого он не встречал еще никогда в жизни. А Суслов совершенно серьезно говорит: "А ведь она нарочно, для того, чтобы крепче парня в руки взять...".

Со следующей сцены необходимо значительно ускорить темп акта; он должен нарастать вплоть до начала ужина, до чтения стихов Калерии и Власа, стремительно приближая действие к развязке, взрыву, финалу. Никаких внешних поводов и причин для взрыва нет, все зависит только от внутреннего состояния действующих лиц. Как осенние злые, раздраженные и суетливые мухи, они вдруг закружились нестройным роем, наталкиваясь друг на друга, сцепляясь все теснее, для того чтобы в конце концов столкнуться и разлететься в разные стороны. Три предыдущих действия должны создать эту внутреннюю энергию персонажей и подготовить их столкновение в финале. Вот почему нельзя играть теперь каждую сцену так подробно и значительно, как это было правильно для первого, второго и даже третьего акта. Внутренний ритм каждого персонажа тревожен, стремителен. И режиссер должен добиться такого же стремительного, синкопического темпа всего четвертого акта.

После ухода Марьи Львовны и Власа на сцене быстро появляются, один за другим, остальные персонажи, говорят почти одновременно каждый о своем, тема находит на тему, реплика на реплику, как зубцы шестерни. Нет времени для пауз, для раздумий. Еще не отыграно одно событие, а на него1 уже налетело новое. Басов не успевает рассказать Юлии о подробностях взаимоотношений Власа и Марьи Львовны, а уже в том же быстром темпе выходит нагруженный свертками Двоеточие, за ним - Рюмин.

Отъезд Двоеточия, приезд Рюмина - это два разных события, - автор соединяет их в одно, которое к тому же переплетается с предыдущими, еще далеко не исчерпанными темами: сплетней о романе Марьи Львовны и сообщением о несчастье на постройке Суслова. Внутри каждой сцены завязываются узлы разных тем, разных интересов, разных событий. В этой стремительности - своеобразие акта, его трудность.

Чтобы преодолеть эту трудность, нужна виртуозная четкость в чередовании тем, в сохранении нервного, быстрого темпа и полной логичности поведения каждого персонажа. Нужно добиться полифонического звучания этих кусков, например несколько декламационному тону Рюмина должна аккомпанировать суета Двоеточия; самодовольству Басова - светская любезность Юлии, тревога Варвары и так далее.

В отличие от предыдущих актов, построенных на чередовании сцен, в которых занято по два, по три персонажа и каждая из которых представляет собой более или менее законченный кусок действия, - большая часть четвертого акта состоит из незавершенных фрагментов, на первый взгляд, разрозненных, но на самом деле тесно связанных друг с другом и объединенных одновременным присутствием на сцене почти всех героев пьесы.

Вся большая сцена, начинающаяся с выхода Двоеточия и Рюмина, - это один кусок, события и темы внутри которого необходимо четко разграничить; они должны не сливаться, а как бы входить одно в другое, составляя при всем своем разнообразии органическое целое. Сквозное действие этого несколько сумбурного по содержанию куска, как катящийся под откос снежный ком, обрастает все новыми и новыми мелкими событиями, увеличивающими его вес и ускоряющими его движение. Если в сцене не будет этого непрерывного калейдоскопического движения, как внутреннего, так и внешнего, - действие остановится, игра окажется статичной и, значит, скучной, а это, разумеется, очень опасно для спектакля.

Кульминацией всей этой сцены является столкновение Власа и Суслова по поводу несчастного случая на стройке. И хотя противники воздерживаются от открытого скандала, тем не менее атмосфера не разряжается, а сгущается еще больше. Отношения между персонажами обостряются все сильнее и сильнее: не только равнодушие Суслова к судьбе рабочих, погибших по его вине, возмущает Власа, - его приводит в ярость Басов со своими сплетнями, раздражают нытье Ольги Дудаковой, высокопарные разглагольствования Калерии... И Влас уже не считает нужным скрывать чувство злобы к "дачникам" или хотя бы маскировать его шутовскими выходками, как делал это раньше; нарастает конфликт между Варварой и Басовым; еще глубже становится пропасть, разделяющая супругов Сусловых; попытка Ольги Алексеевны восстановить дружбу с Варварой терпит полнейшую неудачу. Рюмин с его культом страдания и призывами к жалости: "Жалоба человека красива" - вызывает гнев и презрение Варвары, которую поддерживают Двоеточие и Влас.

На этом фоне взаимной неприязни, а подчас и откровенной вражды начинается диалог двух единомышленников - Шалимова и Калерии. Они понимают друг друга, их связывает идейная близость, а главное - одно и то же чувство ненависти к их общему врагу: "зверю и варвару" - демократу.

Не могу согласиться с ремаркой, по которой Шалимов говорит "скучно, лениво". Его брезгливо-холодные интонации и высокомерное барство должны быть не равнодушными, а злыми, тогда он внесет в эту сцену еще большее раздражение.

Очевидно, Шалимова продолжают мучить и вопросы творчества. Об этом свидетельствует вторая его сцена с Калерией. Он все же слишком умен, чтобы не сомневаться в себе, в своих писаниях, настроение по этому поводу часто бывает у него скверное. Но... слаб человек! Стоит Калерии, которую он считает разбирающейся в литературе, высказать горячую и несомненно искреннюю похвалу его декадентским, упадочным творениям, как настроение его резко меняется. "Благодарю вас...", - говорит он, улыбаясь, и перед нами - уже другой Шалимов, наивно-самодовольный и счастливый, как ребенок.

Этот маленький кусочек очень важен, вот почему он и выгорожен из общего калейдоскопа событий четвертого действия. Он как бы дает нам возможность заглянуть в потаенный уголок души Шалимова и объясняет многое в его поведении вообще. В этой сцене продолжается прерванная линия сюжета о взаимоотношении и взаимодействии литературы и жизни. Эта линия сейчас займет центральное место в развитии четвертого акта.

В благодарность за преклонение Калерии перед его талантом Шалимов просит, чтобы она прочитала свои новые стихи. Но когда, после довольно длительной паузы, сконфуженная, взволнованная, осчастливленная вниманием любимого писателя, молодая поэтесса спрашивает: "Хотите - сейчас?", Шалимов, оказывается, уже не помнит о своей просьбе. Разумеется, он старается загладить этот промах преувеличенной любезностью и только, проводив Калерию до террасы и убедившись, что она уже не может его видеть, "пожимает плечами и делает гримасу" (ремарка Горького).

Во время своего диалога Калерия и Шалимов находятся на сцене вдвоем, остальные разошлись кто куда, большая часть всей компании собралась на даче Басовых. Только в паузе, последовавшей за словами Шалимова о стихах Калерии, из леса выходят Юлия и Влас, который садится в стороне, а его спутница быстро поднимается на террасу и скрывается в комнатах. Оттуда, после ухода со сцены Калерии, слышен взрыв горячего спора, точно так же как это было во втором действии.

С общего выхода всех персонажей начинается центральная сцена четвертого действия, его кульминационный пункт. Все действующие лица собираются в саду басовской дачи, потому что гостеприимный хозяин решил устроить торжественный ужин в честь уезжающего завтра Двоеточия. Басов распорядился накрыть стол в саду, и сюда приходят все, чтобы попрощаться с Семеном Семеновичем и Власом (они уезжают вместе). Но начавшийся еще в комнатах спор настолько серьезен, что сразу же ставит под угрозу осуществление басовской затеи.

Замыслов, очевидно, возражая Варваре на какую-то высказанную ею мысль, говорит: "Именно эта сложность нашей психики делает нас лучшими людьми страны - сиречь интеллигенцией, а вы...". А она - грустная, тихая, застенчивая Варя, какой мы знали ее до сих пор, - отвечает такой взволнованной, страстной, резкой отповедью всему обществу "дачников", что ее речь производит ошеломляющее впечатление. На какой-то момент воцаряется тишина, которую первым нарушает Влас. Его негромко, но сильно сказанное: "Браво, Варя!" - тотчас же подхватывает Двоеточие: "Умница! Верно!".

Диаметрально противоположную реакцию вызывают слова Варвары у представителей лагеря "дачников": Рюмин, однажды уже прервавший Варвару, обвинив ее в жестокости, теперь рвется в бой, его останавливает Калерия, повторяя слова Варвары: "Надо иметь мужество молчать...". "Как она стала говорить, смело... резко!" - шипит Ольга Дудакова, обращаясь к Басову, который, очевидно, стремясь оправдать свою репутацию остроумного человека, изрекает: "Да, заговорила Валаамова...", но, спохватившись, делает комически испуганные глаза и зажимает себе рот рукой, чтобы не произнести слово "ослица".

Одна Варвара не заметила бестактной выходки мужа. Все остальные слышали его слова и теперь испытывают чувство неловкости: Суслов, покашливая, переходит с одного места на другое, Замыслов со смехом убегает куда-то в глубину, Марья Львовна приближается к Варваре - словом, общее замешательство внешне выражается в перемещении по сцене почти всех действующих лиц. Варвара наконец понимает, что произошло что-то неладное: "Я, кажется сказала что-то... может быть, резкое, грубое?.." - спрашивает она. Влас вызывающе громко отвечает: "Это не ты сказала грубость...".

Желая предотвратить скандал, Марья Львовна бросается к Власу, отводит его в сторону, к Соне, а сама начинает говорить, опять-таки для того, чтобы загладить выходку Басова, но постепенно увлекается и впервые в присутствии "дачников" высказывает откровенно революционные мысли - мысли человека, вышедшего из народа и готового отдать ему все свои силы.

Содержание и смысл монолога Марьи Львовны - это и есть содержание и смысл спектакля; здесь нельзя ограничиться одним бытовым оправданием монолога, нужно, чтобы он дошел и запал в душу зрителя. Его убедительность всецело зависит от внутренней убежденности актрисы. Она должна в него вложить не только свое уменье, но и всю душу свою... В конце монолога Марья Львовна садится на скамью рядом с Варварой. Эффектной концовки здесь не требуется. Сила монолога - в содержании, а не во внешних эффектах.

Дудаков, подойдя к Марье Львовне, громко, для всех, произносит: "Вот!.. Это так! Это правда!". Он взволнован и обрадован тем, что говорила Марья Львовна. Это и его мысли, может быть, до сих пор еще не высказанные... Ольга быстро подбегает к нему и отводит в сторону, очевидно, чтобы прекратить его "опасные" излияния и, кстати, с наслаждением рассказывает ему, как "зло" говорила Варвара и как отличился Басов.

Бестактность Басова все еще не забыта. "Благовоспитанный" Шалимов хочет окончательно замять ее, но, предлагая вниманию присутствующих декламацию Калерии, он преследует и Другую, более важную для него, цель: ослабить впечатление, произведенное монологом Марьи Львовны.

Предложение Шалимова принимается, и Калерия начинает читать свои "Снежинки". Она читает, как все поэты, не заботясь о логике, а подчеркивая ритм и мелодию стиха. Все вежливо и внимательно слушают, а по окончании чтения остаются на местах, словно ждут еще чего-то. И это "что-то" действительно происходит:

"Я тоже сочинитель стихов, я тоже хочу прочитать стихи! - возбужденно выкрикивает Влас и, не обращая внимания на предостережения сестры и Марьи Львовны, выходит на середину сцены. Он читает "ясно и сильно, с вызовом", как пишет в ремарке Горький. Уже первая строчка - "Маленькие, нудные людишки" - бьет всех, как обухом по голове. Слушатели начинают волноваться. После небольшой паузы Влас продолжает:

...Ходят по земле моей отчизны,
Ходят и - уныло ищут места.
Где бы можно спрятаться от жизни.

Эти слова вызывают общее движение, повторяющееся затем после каждой строфы, - окончания строф действуют, как удары бича... Произнеся заключительную строку стихотворения, Влас вопросительно вглядывается в лица слушателей, но ни в чьих глазах не находит ответа. Наступает хотя и короткая, но мучительная, неловкая пауза. Первыми высказывают свое мнение Дудаков, Юлия Филипповна и Двоеточие - им понравились "скандальные" стихи Власа. Но их одобрение не встречает поддержки. "Грубо... Зло... зачем?", - спрашивает потрясенная, оскорбленная, расстроенная Калерия.

Обмен мнениями между остальными персонажами прерывает резкое движение Суслова. Выдвинувшись вперед, он говорит со злостью: "Позвольте теперь мне, тусклому человечку, ответить на это...". Он обращается к Марье Львовне, как к "музе этого поэта", как к человеку, который стремится "на всех влиять, всех поучать", и произносит монолог, до такой степени циничный и откровенный, что Шалимов считает нужным немедленно от него отмежеваться, ибо Суслов позволяет себе говорить не только от собственного лица, но и от лица всех людей своего круга, а к этому кругу принадлежит и Шалимов. Последние слова монолога Суслов опять адресует прямо Марье Львовне: "...И, наконец, наплевать мне на ваши россказни... призывы... идеи!", потом отходит немного в глубину и торжествующе оглядывает всех.

Замечательный исполнитель роли Суслова - В. Я. Софронов (Ленинградский Большой драматический театр) ставил после этого монолога еще одну, очень яркую, психологически верную точку. После паузы он неожиданно хлопал в ладоши и, заложив руки в проймы жилета, начинал плясать канкан и петь:

Научила меня мама
Танцевать кэк-уок.

С этим танцем, гиканьем и почти истерическим хохотом Суслов - Софронов скрывался по направлению к своей даче.

Вопреки горьковской ремарке, теперь необходима большая пауза. Все в недоумении, не знают, что сказать, что делать после этого скандальнейшего выступления, возмутительного даже в глазах Шалимова, Рюмина, Калерии...

"Да, это истерия! Так обнажать себя может только психически больной!", - говорит Марья Львовна, подходя к Варваре Михайловне. Юлия чувствует, что ей неудобно оставаться здесь - ведь Суслов все-таки ее муж, и уходит в сопровождении Замыслова.

Зараженный истерикой Суслова, Рюмин обращается к Варваре: "...этот ураган желчной пошлости смял мою душу... Я ухожу навсегда. Прощайте!". Все, что говорит сейчас Рюмин, в высшей степени значительно, важно и серьезно - так ему кажется. И самое обидное, что это не производит на Варвару никакого впечатления: она не бросается ему на шею, не пытается его утешать, жалеть, не раскаивается в своей слепоте и нечуткости, погруженная в свои мысли, она просто не слышит слов Рюмина. Со стоном отчаяния он убегает, так и не дождавшись от Варвары ни слова сочувствия.

А в это время на сцене возникает новый скандал: Басов требует, чтобы Влас извинился перед Шалимовым, Сусловым, Рюминым. "Ступайте к черту!.. Вы шут гороховый!", - кричит ему Влас. Разъяренные противники готовы броситься друг на друга, но Шалимов уводит Басова в комнаты, а Власа заставляет уйти Марья Львовна, поручив его попечениям Сони. Пообещав брату последовать за ним, Варвара уходит вместе с Марьей Львовной в комнаты, куда уже удалилась Калерия. Сад у дачи Басовых почти опустел. С глубоким вздохом направляется к даче Суслова Двоеточие, и на сцене остается только чета Дудаковых.

Кончился большой кусок акта, состоявший из целой серии бурных взрывов. Но и наступившая после них тишина обманчива: сцена Ольги и Дудакова - это тоже взрыв, но взрыв бомбы замедленного действия. Долго сдерживавшая свои чувства, Ольга дает наконец им волю. "Вот так скандал!..", - восклицает она, и в голосе ее звучит такой восторг, такое блаженство, такое упоение этим скандалом, на какие может быть способна только самая закоренелая, самая отъявленная мещанка. Она готова просидеть здесь хоть до утра, лишь бы дождаться продолжения скандала.

Дудаков отнюдь не разделяет настроения жены - он равно возмущен и выступлением Суслова, и реакцией Ольги на все происходящее. Сейчас уже совершенно ясно, как чужды друг другу эти два человека и каким тяжким бременем для доктора являются супружеские цепи, навеки сковавшие его с вздорной, грубой, до отвращения пошлой женщиной. Их сцена кончается ссорой и очередной истерикой, которую Ольга разыгрывает с еще большим техническим совершенством, чем в первом действии. С этой истерикой она и уходит домой в сопровождении своего действительно глубоко несчастного мужа.

На сцене опять воцаряется тишина; становится значительно темнее, в комнатах дачи зажигаются огни. С террасы спускаются Шалимов и Басов, который никак не может успокоиться после стычки с Власом. Шалимов пытается его урезонить. К приятелям быстро подходит Суслов - он вернулся, чтобы попросить извинения за свою несдержанность. Он оправдывается тем, что его довела до этой вспышки Марья Львовна. Разговор переходит на тему о женщинах, которых Шалимов, оказывается, считает "низшей расой". Басов утверждает, что они "ближе нас к зверю" и что мужчина должен подчинять их своей воле, применяя "мягкий, но сильный и... непременно красивый деспотизм". Со свойственным ему цинизмом Суслов заявляет: "Просто нужно, чтобы она чаще была беременной, тогда она вся в наших руках". Друзья так увлечены решением этой "проблемы", что не слышат раздавшегося в лесу выстрела (это - неудачная попытка Рюмина покончить с собой) и не замечают, как в середине их разговора из комнат вышли Варвара и Марья Львовна.

В этом куске находит завершение и окончательные формулировки та линия пьесы, которую мы условно назвали "Мужчины и женщины" и развитию которой посвящено все третье действие. Тонкий, умный Шалимов, либеральный Басов и грубый, хамоватый Суслов - все объединились в своем отношении к женщине. Здесь между ними нет никакой разницы. Сцена и все три ее персонажа должны производить и смешное и отвратительное впечатление.

"Какая гадость!..", - негромко, но сильно говорит Варвара.

Оторопевшие на мгновенье мужчины быстро овладевают собой. Несколько растерянным остается только Басов - не очень-то приятно узнать, что жена была свидетельницей столь откровенного "мужского" разговора. Ничуть не сконфуженный Суслов неторопливо уходит, заложив руки в карманы и притворно покашливая. В ответ на возглас Варвары: "Вы! Вы!", Шалимов роскошным жестом снимает шляпу и невозмутимо, с беспредельной наглостью, говорит: "Что же я?".

Марья Львовна уводит Варвару с собой, подальше от басовской дачи. Недовольные женщинами, Сусловым, друг другом, Шалимов и Басов скрываются в комнатах.

Пьеса почти кончена. Не хватает последней капли, чтобы переполнить бурлящую чашу противоречий. Этой последней каплей и будет финальный кусок акта, в котором два размежевавшихся враждебных лагеря вступят в открытый бой. Естественным поводом для возвращения на сцену всех основных персонажей служит появление раненого Рюмина, которого приводит из леса ночной сторож Пустобайка. В это время в саду сидит одна Калерия. На ее крик выбегает Басов, за ним Шалимов. Один бежит за Марьей Львовной, другой идет к даче Сусловых, и вскоре вокруг незадачливого самоубийцы собирается вся недавно разошедшаяся компания. Рана Рюмина оказалась неопасной; тем не менее его попытка покончить с собой не могла не отразиться на общем настроении, и без того довольно мрачном. И, быть может, под впечатлением этого "печального водевиля" (как назвал Замыслов историю с Рюминым) несколько размякший Шалимов решает как-нибудь исправить неловкое положение, в которое он попал перед Варварой, нечаянно подслушавшей "мужской" разговор. Но это ему не удается: не желая слушать его извинений и обращаясь не только к нему, но и к своему мужу, и к Суслову, и ко всем "дачникам", она дает, наконец, волю своим чувствам. "...Я ненавижу всех вас неиссякаемой ненавистью. Вы - жалкие люди, несчастные уроды!", - говорит она тихо, но с огромной внутренней силой.

К ней присоединяется Влас, бросая в лицо их общим врагам жестокое, но справедливое обвинение в лицемерии, пошлости, разврате мыслей. Марья Львовна пытается остановить их обоих, но Варвару уже невозможно удержать. Ее монолог - не только обличение, но и боль, и страдание, и обида, накопленные за много лет. Сейчас это все прорвалось, и когда она произносит свои горькие и гневные слова, в ее голосе слышатся рыдания.

Но к финалу сцены, к моменту, когда она окончательно порывает с Басовым, с "дачниками", Варвара обретает мужество и веру в возможность новой, осмысленной и деятельной жизни. Перед ней открывается перспектива борьбы, и она пойдет на эту борьбу смело и радостно. Вот почему театр, ставящий сегодня "Дачников", должен отказаться от выполнения ремарки, которую Горький внес в последнюю реплику Варвары: "...кричит с отчаянием".

Если проследить за всем ходом развития роли, если понять причины и результат происходящего в душе Варвары переворота и проанализировать его процесс, то станет ясным, что нам важно сейчас показать в ней не отчаяние, а силу и волю к борьбе. И пусть она запомнится зрителям именно такой - решительной, смелой, устремленной вперед. Она должна посылать свое проклятие "дачникам", находясь в центре сцены, в луче яркого света. Отсюда ее уводит Влас, за ними следует Марья Львовна, потом Двоеточие и наконец Соня с Калерией. После паузы, в наступившей тишине, Юлия "спокойно и как-то зловеще" обращается к мужу: "Ну, Петр Иванович!.. Идем... продолжать нашу жизнь...". Суслов медленно и торжественно подходит к ней, смотрит на нее и, повернувшись почти спиной к публике, предлагает жене согнутую руку. Юлия подает свою, потом сильным движением подбирает длинный шлейф платья. Они быстро уходят к своей даче, куда после небольшого раздумья направляется и Замыслов.

Последними покидают сцену Дудаков и Ольга. Оскорбленный, недоумевающий, растерянный Басов остается вдвоем с Шалимовым. Они подходят к накрытому столу. "Все это, мой друг, так незначительно... и люди, и события... - говорит Шалимов. - Налей мне вина!.." И поднося к губам полный бокал, продолжает: "Все это так ничтожно, мой друг...(Пьет.)".

"В лесу тихо и протяжно свистят сторожа".

Медленно идет занавес...

Идейная сторона четвертого действия ясна по тексту Горького. Но в его постановке есть специфическая трудность. Мы уже говорили о ней. Она заключается в том, что на сцене одновременно находятся почти все персонажи пьесы; при этом они не служат только фоном для основных героев (тем более что в "Дачниках" все роли, за исключением чисто эпизодических, имеют первостепенное значение), а действуют самостоятельно, и у каждого из них есть самостоятельная и очень важная для спектакля тема. Все это обязывает постановщика к особенно тщательной и детальной разработке мизансцен (а их в четвертом действии очень много), которые, несмотря на сложность построения, должны быть естественными и динамичными.

Каждый переход любого персонажа в данном случае - это акцент в его действии. А сочетание всех этих переходов и дает в результате ту напряженную внутреннюю жизнь, ту тревожную атмосферу, которые нужны для подготовки последнего взрыва, так сильно заканчивающего пьесу. Очень важно, чтобы этот взрыв являлся органическим завершением событий и конфликтов трех первых актов и чтобы в четвертом акте не только с исчерпывающей полнотой раскрывалось внутреннее состояние героев, но и были бы найдены абсолютная точность и одновременность действия, четкость переходов от сцены к сцене и предельная выразительность мизансцен.

В заключение надо сказать несколько слов о внешней атмосфере всего спектакля, о его оформлении. Я не хочу предрешать вопрос о степени его реалистичности, оформление, на мой взгляд, может быть и весьма правдоподобным, и весьма условным; решить этот вопрос - неотъемлемое право режиссера. Речь идет о другом. Сатирическая сторона пьесы может толкнуть постановщика на неверное решение пейзажа.

Когда я начал работать над постановкой "Дачников" впервые, я едва не сделал этой ошибки. Так и хотелось воспроизвести на сцене запыленный, замусоренный участок дачной местности в окрестностях большого города, с ободранной афишной тумбой, с киоском, где продают мороженое, с чахлой зеленью и обрывками газет на земле. Одним словом, то самое место, где:

Вдали, над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач.

Правильность такого решения как будто подтверждается сентенциями Пустобайки, который говорит, что дачники всю землю захламили, что только "хлам да сорье и остается после них", что они "появятся, насорят... А ты после их него житья разбирай, подметай...".

Однако при более глубоком проникновении в пьесу выясняется, что нужно показывать не захламленный участок земли, не "скуку загородных дач", а природу, которую жалко, грешно портить и засорять. Земля прекрасна, и жизнь на этой земле должна быть прекрасной. И природа, окружающая "дачников", это - чудесная русская природа. Это ощущение можно передавать реальными или условными декорациями, можно играть пьесу вообще без декораций, но актеры и через них зрители должны чувствовать и запах сосен, и свежесть близкой реки, и красоту заката, и лунный свет. Исходя из этого ощущения нужно строить мизансцены спектакля и находить всю его атмосферу.

А верно передать атмосферу - очень важно, так как зрители должны не только понять и осмыслить идейную сущность "Дачников", но и заразиться тем романтически революционным, боевым духом, которым проникнута эта пьеса, как и все творчество великого пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького.

1959 год