17 марта. Кин Эдмунд, английский актер - 200 лет со дня рождения (1787-1833)

Кин - загадочная фигура в английском театре. Он метеором пронесся по театральному небосводу, не зная соперников, не оставив последователей, но память о нем, по словам Белинского, перешла в потомство. Выходец из демократических кругов, он дебютировал на сцене лондонского театра "Друри-Лейн" в роли Шейлока и сразу стал знаменитостью, поразив столичную публику необычной манерой игры - более одушевленной и драматической по сравнению с привычным для того времени декламационным стилем исполнения. Его истолкование шекспировских ролей (Ричард III, Гамлет, Отелло, Яго, Макбет, Лир) в романтическом ключе, полный отказ от былых классицистских трактовок встретили горячий отклик и у поэтов-романтиков (Байрона, Гейне, Китса). Выразив и исчерпав во вспышках своего таланта всю силу и слабость романтического бунта на сцене, Кин проложил дорогу позднейшим актерам реалистического направления.

Г. Гейне об Э. Кине

...Кин был одним из тех исключительных натур, которые неожиданным движением тела, непостижимым звуком голоса и еще более непостижимым взглядом выражают не столько простые, общие всем чувства, сколько все то необычайное, причудливое, выходящее из ряда вон, что может заключать в себе человеческая грудь. То же касается и Фредерика Леметра: и он тоже один из тех страшных шутников, при виде которых Талия в ужасе бледнеет, а Мельпомена блаженно улыбается. Кин был одним из тех людей, характер которых противится влиянию цивилизации, которые созданы не то что из лучшего, но из совершенно другого материала, чем все мы, одним из угловатых чудаков с односторонним дарованием, но исключительных в этой своей односторонности, стоящих выше всего окружающего, полных той беспредельной, неисповедимой, неосознанной, дьявольски-божественной силы, которую мы называем демоническим началом.

Это демоническое начало встречается более или менее у всех великих людей слова или дела. Кин вовсе не был многосторонним актером; правда, он мог играть много ролей, однако в этих ролях он играл всегда самого себя. Но благодаря этому он достигал всегда потрясающей правды, и хотя десять лет протекло с тех пор, все же я, как сейчас, вижу его в роли Шейлока, Отелло, Ричарда, Макбета, и его игра помогла мне полностью уразуметь некоторые темные места в этих шекспировских пьесах. В голосе его были модуляции, в которых открывалась целая жизнь, полная ужаса; в глазах его - огни, освещавшие весь мрак души титана; в движениях рук, ног, головы были неожиданности, говорившие больше, чем четырехтомный комментарий Франца Горна.

Э. Кин - Ричард III. 'Ричард III'

...Венецианский еврей - это была первая героическая роль, в которой я видел его. Говорю: героическая роль, ибо он изображал его не разбитым стариком, чем-то вроде Шивы ненависти, как наш Девриент, а героем. Таким я и сейчас еще вижу его, одетого в черный шелковый roguelaure (полуплащ, полусюртук) без рукавов, доходящий только до колен, так что красное, как кровь, исподнее платье, спускающееся до самых пят, выделяется еще резче. Черная широкополая, но с обеих сторон приплюснутая шляпа с высокой тульей, обвязанной кроваво-красной лентой, покрывает голову, волосы которой, так же как и волосы бороды, длинные и черные, будто смоль, свисают, как бы служа мрачной рамой этому румяному здоровому лицу, с которого смотрят, вселяя боязнь и трепет, два белых жадных глазных яблока. Правой рукой он держит палку, которая для него не столько опора, сколько оружие. Он опирается на нее только локтем левой руки, и левой же рукой он подпирает коварно-задумчивую черную голову, полную мыслей, еще более черных, объясняя в это время Бассанио, что следует понимать под употребительным и до сих пор выражением "добрый человек". Рассказывая притчу о праотце Иакове и овцах Лавана, он как бы оплетает себя собственными словами и внезапно обрывает: "Да, он был третьим", потом в течение долгой паузы он словно обдумывает то, что собирается сказать; видишь, как рассказ постепенно округляется в его голове, и когда он затем вдруг, как будто вновь отыскав нить своего повествования, продолжает: "Не наживается", то кажется, что слушаешь не роль, заученную наизусть, а речь, с трудом придуманную им самим. Кончая рассказ, он улыбается, как автор, довольный собственным измышлением. Он медленно начинает: "Синьор Антонио, часто..." - пока не доходит до слова "собака", которое выбрасывает уже с большей резкостью. Злоба закипает при словах: "И плевали на мой кафтан еврейский". Потом он подходит ближе, прямой и гордый, и с горькой насмешкой говорит: "Хорошо же... дукатов". Но вдруг спина сгибается, он снимает шляпу и произносит, униженно кланяясь: "Или я низко поклонюсь... Денег". Да и голос его тоже становится униженным, лишь еле слышен в нем сдержанный гнев, на приветливых губах извиваются резвые змейки, только глаза не в силах притворяться, они неустанно пускают свои отравленные стрелы, и этот разлад между наружным смирением и внутренней злобой завершается при последнем слове (деньги) жутким смехом, обрывающимся внезапно, резко, между тем как лицо, судорожно искаженное выражением покорности, некоторое время хранит неподвижность маски, и только глаз, злой глаз, поблескивает на нем, грозящий и смертоносный...

Из кн.: Гейне Г. Собр. соч. В 6-ти т. Т. 5. M., 1983. Лит.: Минц Н. Эдмунд Кин. Очерк жизни и творчества. М., 1957; Кагарлицкий Ю. Кин. - В кн.: Труд актера. Вып. 4. М., 1959.