6 апреля. Герцен Александр Иванович, русский писатель, философ, публицист, критик - 175 лет со дня рождения (1812-1870)

"В крепостной России 40-х годов XIX века, - писал В. И. Ленин о Герцене,- он сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени" (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 256). Трудно переоценить революционную роль Герцена в пробуждении русского общественного сознания. Глубокий философ, страстный публицист, самобытный критик, талантливый прозаик, историк, издатель - в каждой из этих областей деятельность Герцена имеет непреходящее значение.

В круг интересов Герцена входили и вопросы театра. В его творческом наследии есть немало страниц, посвященных драматургии, актерскому искусству, социальному предназначению театра. Отточенными афоризмами звучат его высказывания: "Сцена всегда современна зрителю, она всегда отражает ту сторону жизни, которую хочет видеть партер", "Сцена есть парламент литературы, трибуна, пожалуй, церковь искусства и сознания". В историю театральной критики по праву вошли размышления Герцена об игре Рашели и Фредерика-Леметра, Левассора и Дежазе. Хрестоматийной стала ныне его статья-некролог "Михаил Семенович Щепкин". Творчество этого выдающегося актера Герцен ценил очень высоко. Он даже посвятил ему повесть "Сорока-воровка", рассказывающую о трагической судьбе талантливой крепостной актрисы.

А. И. Герцен о театре

А. И. Герцен

Сочинитель пишет пьесы для того, чтобы пояснить свое сомнение,- и вместо того, чтоб отдохнуть от действительности жизни, глядя на воспроизведенную искусством, мы выходим из театра, задавленные мыслями, тяжелыми и неловкими. Это понятно. Театр - высшая инстанция для решения жизненных вопросов. Кто-то сказал, что сцена - представительная камера поэзии. Все тяготящее, занимающее известную эпоху, само собой вносится не сцену и обcуживается страшной логикой событий и действий, развертывающихся и свертывающихся перед глазами зрителей. Это обсуживание приводит к заключениям не отвлеченным, но трепещущим жизнью, неотразимым и многосторонним. Тут не лекция, не поучение, поднимающее слушателей в сферу отвлеченных всеобщностей, в бесстрастную алгебру, мало относящуюся к каждому, потому именно, что она относится ко всем. На сцене жизнь схвачена во всей ее полноте, схвачена в действительном осуществлении лицами, на самом деле, en fragrant delit^*, с ее общечеловеческими началами и частно-личными случайностями, с ее ежедневной пошлостью и с ее грязной все пожирающей страстью, скрытой под пыльною плевою мелочей, как огонь под золой Везувия.

^* (На месте преступления (франц.).)

Из ст.: Герцен А. И. По поводу одной драмы. - В кн.: А. И. Герцен об искусстве. М., 1954.

Из повести А. И. Герцена "Сорока-воровка"

...Надобно было видеть игру Анеты, видеть, как она, испуганная, трепещущая и оскорбленная, стояла при допросе; ее голос и вид были громкий протест - протест, раздирающий душу, обличающий много нелепого на свете и в то же время умягченный какой-то теплой, кроткой женственностию, разливающей свой характер нежной грации на все ее движения, на все слова. Я был изумлен, поражен; этого я не ожидал. Между тем пьеса развивалась, обвинение шло вперед, бальи (судья, от французского bailli. - Ред.) хотел его для наказания неприступной красавицы; черные люди суда мелькали на сцене, толковали так глубокомысленно, рассуждали так здраво,- потом осудили невинную Анету, и толпа жандармов повела ее в тюрьму... да, да, вот как теперь вижу, бальи говорит: "Господа служивые, отведите эту девицу в земскую тюрьму",- и бедная идет! Но она останавливается еще раз. "Ришар,- говорит она,- я невинна, да неужели и ты не веришь, что невинна!" И тут же среди стона угнетенной женщины звучит вопль негодования, гордости, той непреклонной гордости, которая развивается вместе с сознанием своего достоинства и тупой безвыходности положения. Помните старый анекдот, как добрый немец закричал из райка людям убитого командора, искавшим Дон-Жуана: "Он побежал направо в переулок!" Я чуть не сделал того же, когда Анету повели солдаты. Потом сцена в тюрьме с бальи. Развратный старик видит невиновность ее в краже и предлагает продажей чести купить свободу. Несчастная жертва вырастает, ее слова становятся страшны, и какая-то глубокая ирония лица удвоивает оскорбительную силу слов... Тихо, с опущенной головой, с связанными руками шла Анета, окруженная толпою солдат, при резких звуках барабана и дудки. Ее вид выражал какую-то глубокую думу и изумление. В самом деле, представьте себе всю нелепость: это дитя, слабое, кроткое, с светлым челом невинности, и французские солдаты, с тесаками, с штыками и барабаны; да где же неприятель? А неприятель-то - это дитя в середине их, и они победят его... но она останавливается перед церковью, бросается молча на колени, поднимает задумчивый взгляд к небу; не укор Прометея, не надменность Титана в этом взгляде, совсем нет, а так, простой вопрос: "За что же это? И неужели это правда?" Ее повели. Я рыдал, как ребенок. Вы знаете предание о "Сороке-воровке"; действительность не так слабонервна, как драматические писатели, она идет до конца: Анету казнили. В пьесе открывают, что воровка не она, а сорока,- и вот Анету несут назад в торжестве, но Анета лучше автора поняла смысл события; измученная грудь ее не нашла радостного звука; бледная, усталая, Анета смотрела с тупым удивлением на окружающее ликование, со стороной упований и надежд, кажется, она не была знакома. Сильные потрясения, горький опыт подрезали корень, и цветок, еще благоуханный, склонялся, вянул; спасти его нельзя было; как мне жаль было эту девушку!..

Из кн.: Герцен А. Сочинения. В 9-ти т. Т. I. М., 1955. Лит.: Аникст А. Теория драмы от Пушкина до Чехова. М., 1972.