7 ноября. Кенигсон Владимир Владимирович, советский актер - 80 лет со дня рождения (1907)

В 1925 г., по окончании Театральной студии в Симферополе, Кенигсон был принят в труппу городского Русского драматического театра. Затем несколько лет работал в Днепропетровске и Куйбышеве, играя ведущие роли: Федора Иоанновича в "Царе Федоре Иоанновиче" А. Толстого, Протасова в "Живом трупе" Л. Толстого, Якова Свердлова в "Большевике" Дэля, Костю-Капитана в "Аристократах" Погодина и др.

Более пятиста ролей в театре и в кино на счету народного артиста СССР B. Кенигсона.

...Кенигсон - Порфирий ("Господа Головлевы" по М. Е. Салтыкову-Щедрину".- Ред.) собран и серьезен при своем первом появлении. Он держится почтительно и с достоинством - и лишь легкое покачивание корпуса нарушает впечатление абсолютной добропорядочности. Лицо сохраняет некое выражение, которое трудно определить словами: оно словно расплылось, растеклось, растеряло индивидуальность. Поэтому попытки Иудушки придать себе то или иное приличествующее случаю выражение всегда немного несостоятельны: "несобранность" лица просвечивает и в моменты искренних, со слезой, излияний перед добрым другом маменькой, и в минуты несвойственного его тягучей "ласковой" натуре взрыва негодования против "обнаглевшей" Евпраксеюшки.

Подлость Порфирия Владимировича в том и есть, что ему невозможно сказать прямо: подлец - без того, чтобы не услышать обиженно-укоризненного ответа. Он не может поразиться оскорблению не потому, что считает, что не заслуживает его,- до него не доходит! Во всяком случае, не доходит в пределах обычной человеческой чувствительности.

...Последняя его подлость - избавление от "незаконного" сына, рожденного экономкой Евпраксеюшкой,- словно подкашивает его энергию. Он говорит что-то уж совсем невразумительное и дикое насчет преимуществ воспитания ребенка в воспитательном доме, о рубашоночках, пеленочках, которые чистые, говорит упрямо, нудно, изнуренный собственным враньем.

В. Кенигсон находит много характерных деталей для создания образа Иудушки. Ласковость его закругленных, сладеньких существительных с приторными прилагательными вполне соответствует противоречию между звучанием прозвища и его смыслом. И в пластике его есть желание пожеманничать, добавить сладкого сиропцу. Впечатление это производит самое нелепое. С одной стороны - явное стремление быть элегантным и приятным для глаза, с другой - убийственная неспособность сделать это естественно.

Вот у дверей умирающего Павла он подбадривает милого дружка маменьку и стрекоз племянниц. Он показывает, каков он. Иудушка, молодец: неестественно выпрямив корпус, подергивая плечами и грудью, прохаживается, самодовольно оглядываясь, того и гляди в мазурке пролетит.

Еще омерзительнее он в сцене "соблазнения" племянницы Анниньки. Конфузливо, с неумелым кокетством, слегка отставив ногу в сторону, он делает какие-то немыслимые па - с гадючьими увертками, подергиванием и потряхиванием.

...В свой второй приезд Аннинька застает дядю уже совершенно иным. Безвкусно, только по привычке повторяет Иудушка общие истины, фразы, нотации. Он словно думает о чем-то, переваривая, может быть, вспоминая. Что, рассказ племянницы о смерти сестры или о своем жалком состоянии расшевелил его? Почему вдруг так просто, первый раз, наверное, в жизни он произносит слова: "Бедная ты. Бедная ты моя!" Неожиданное сострадание убивает Анниньку почти в прямом смысле - она падает замертво у ног дяди, который начинает говорить совсем по-другому, словно затмение, нашедшее на него много лет тому назад, рассеялось и перед ним - усталым, мудрым - вся его жизнь, с ее пакостями, подлостями, пустотой и одиночеством. В последний раз поминает Иудушка Головлев того, чье имя не сходило с его праздных уст всю жизнь. Он говорит о боге. Но как! Он говорит о его страданиях - словно сам пережил все эти муки, словно через его сердце прошла наконец боль убитых им братьев, матери, детей - всех тех, кому он причинил столько страданий. Словно вся его жизнь - с подлым, трусливым, уклончивым издевательством над основой основ, над правдой и верой - предстала перед ним. Прощение? Есть ли ему прощение? И простил ли он сам себе? Он - нет. Он только осознал. И умер.

Из ст.: Суханова Т. Одинокие.- Театр, 1977, № 9. Лит.: Кенигсон В. Яркий представитель режиссуры.- В кн.: Рачия Капланян. Ереван, 1983; он же. Его герои - его друзья.- Театр. жизнь, 1984, № 15; Александрова Эм. Де Филиппо в доме Островского.- Театр, 1966, № 6.