Глава I. Различные функции народного театра

В своем определении функции я близок к тому определению, которое ей дано в лингвистике: "В функции, в противоположность форме, заключена та роль, которую член предложения играет в грамматической структуре высказывания: функция подлежащего, прямого дополнения, определения... В более общем смысле говорят, что лингвистический элемент выполняет какую-то функцию, когда он способствует пониманию речи" (73, стр. 332).

Я различаю форму предмета и его функции. Мы имеем особую форму костюма мужчины на протяжении всей его жизни: у младенца (пеленки перевязываются голубой лентой), у маленького мальчика, у школьника, у парня, у женатого мужчины, у старика. Все эти формы костюма имеют функцию обозначения пола носителя и его возраста. Костюм женщины - розовая лента у младенца женского пола, костюм маленькой девочки, школьницы, девушки, замужней женщины, старухи. Все формы этого костюма имеют функцию обозначения женского пола и возраста носителя костюма. Особенно ярко функция костюма, обозначающая пол и возраст носителя, проявляется в крестьянской одежде^*. В военном костюме различаются костюм пехотинца, кавалериста, танкиста, летчика и т. д. Форма этих различных костюмов обозначает функцию носителя этой военной формы. Особенно ярко проявляется функция костюма в театре, главным образом в народном театре.

^* (Подробнее об этом см. в нашей работе "Функции национального костюма в Моравской Словакии", помещенной в настоящем издании.)

Типичной чертой театрального представления является не только его многофункциональность, но и то, что эстетическая функция в иерархии функций стоит нередко на втором плане и доминантной выступает одна из внеэстетических функций.

В иерархии структуры функций театральных представлений происходят перемещения. Эти перемещения функций могут находиться в связи с изменением театрального представления, главным образом в связи с увеличением или сокращением числа элементов различных искусств, входящих в структуру театрального спектакля. Но функции могут меняться и перемещаться и тогда, когда форма театрального представления остается неизменной. В современном театре определенные театральные жанры имеют свои присущие им доминантные функции. Так, в балете до последнего времени внеэстетические функции играли очень незначительную роль, в драме же, наоборот, такие функции, как этическая, социальная, политическая, религиозная и т. д., занимают в иерархии функций видное место.

Важное политическое значение имела в XIX веке в "Ставовском" театре постановка пьесы Тыла "Ян Гус". В период национального подъема призывы Яна Гуса со сцены переходили в зрительный зал, а из зрительного зала на улицу, в толпу, окружавшую театр. Вспомним, какое громадное политическое значение имели постановки в чешских и словацких театрах в период наступления германского фашизма, например постановка "Белая болезнь" ("Bila nemoc") Карела Чапека. Я вспоминаю патриотическую реакцию публики на эту пьесу в постановке талантливого режиссера Шульца в Братиславском государственном театре. Постановка в театре Эмиля Буриана спектакля "Lidova suita" ("Народная сюита") в двух частях стала как бы знаменем самобытной национальной культуры. Даже постановки кукольного театра Скупы являлись актом борьбы за национальную свободу.

Подобные определения иерархии функций отдельных театральных жанров действительны только для определенной эпохи и определенного театрального направления и неприложимы к театру других эпох и других направлений. Мы знаем, например, что доминантной функцией многих ориентальных балетов является религиозная функция. В последнее время появилось несколько балетов (советский, голландский балет Joss и др.) с явно выраженной социальной функцией. Однако всякое театральное представление мы относим к информации эстетической.

Перейдем к разбору функций народного театра, где они очень ясно выступают и легко нащупываются.

Определенные драматические действа мы встречаем в магических обрядах, особенно в тех, которые совершаются согласно фрейзеровскому закону подобия. Приведу пример.

В Поречском и Краснинском уездах Смоленской губернии в весенний Егорьев день совершался сложный обряд первого выгона стада. Заключают его следующим действом: из выданных пастуху и подпаскам хозяйкой яиц и сала готовят в поле яичницу. "Когда яичница бывает готова, пастух назначает, кому из его подпасков быть зайцем, кому - слепым, кому - хромым, кому - замком и кому - колодой; расставляет их кругом стада; после этого берет приготовленную яичницу и идет с ней, прежде спрашивая у зайца:

- Заяц, заяц, горька ли осина?

Заяц отвечает:

- Горька.

- Дай бог, чтобы и наша скотинка для зверя была горька.

Потом спрашивает у слепого:

- Слепой, слепой, видишь ли?

Слепой отвечает:

- Не вижу.

- Дай бог, чтобы и нашу скотинку не видала зверинка.

Дальше спрашивает у хромого:

- Хромой, хромой, дойдешь ли?

Хромой отвечает:

- Не дойду.

- Дай бог, чтобы и зверинка не дошла до нашей скотинки.

Дальше спрашивает у замка:

- Замок, замок, разомкнешься ли?

Замок отвечает:

- Не разомкнусь.

- Дай бог, чтобы и у зверя не разомкнулись зубы для нашей скотинки.

И, наконец, спрашивает у колоды:

- Колода, колода, повернешься ли?

Колода отвечает:

- Не повернусь.

- Дай бог, чтобы и зверь не повернулся к нашей скотинке. Таким порядком пастух обходит стадо три раза. После этого все действующие лица садятся и съедают яичницу" (47, стр. 150-151).

Приведу далее примеры магических действ, совершавшихся на Рождество в Закарпатской области Украины.

Мальчики и вообще молодежь валяются на соломе, разбросанной на полу избы, для того, чтобы получили урожай овса и картофеля, который нужно будет уносить в таких больших мешках, как велики они сами^*.

^* (Подробнее об этом обряде см. нашу работу "Магические действия" (стр. 213 наст. изд.). Ср. 304, стр. 158, а также приведенное выше (стр. 15) магическое действо.)

Эти магические действа, согласно закону подобия, сопровождаются также звукоподражанием тем животным, которых изображают. Еще пример из Закарпатской области Украины (бывшей Подкарпатской Руси): на Святой вечер приносят в дом сноп и за ним прячется ребенок, который мычит, как корова, ржет, как лошадь, и блеет, как овца. Делается все это для того, чтобы эти животные плодились.

При таких магических драматических действах нередко сцены-драмы сопровождаются также и переодеванием.

Итак, при исполнении магических действ-пьес мы имеем различные театральные элементы: диалог, звукоподражание при изображении ролей животных (подражательные действия), иногда костюм, маску и т. д.

И все же доминантной функцией в них будет магическая, хотя часто рядом с ней стоит эстетическая, которая иногда перемещается на первое место, оттесняя на второстепенное магическую. Бертольт Брехт как-то заметил: "Если говорят, что театр имеет своим источником культ, то этим сказано только то, что, удаляясь от истоков, он становится театром" (27, стр. 177). В подтверждение этой мысли Брехта можно привести много примеров того, как магическое религиозное действо переходит в театральное представление^*.

^* (Интересный материал приводится в статье А. Д. Авдеева "Маска и ее роль в процессе возникновения театра (см. I, стр. 3-6).)

Тем не менее при анализе многих народных драматических действ или драм мы встречаемся наряду с элементами, далеко отошедшими от культа и с ярко выраженным юмористическим и сатирическим содержанием, также с элементами магического характера.

В XIX веке среди чехов и в некоторых районах у немцев существовал жестокий обряд сбрасывания козла с колокольни или с другого высокого места. Сохранилось много описаний этого обряда из разных мест Чехии. Козла украшали лентами и цветами, рога покрывали позолотой и с музыкой и пением вели на казнь. Этот обряд совершался 25 июля в день св. Якуба. В этот жестокий обряд входили юмористические сцены. Так, по описанию 1879 года в селе Высоком северо-восточной Чехии перед казнью козла читалось пародийное обвинение его в разных проступках: он обглодал много молодых деревьев и т. д. В другой местности оратор, одетый в черный сюртук, с цилиндром на голове, понюхивая табак из табакерки, произносил следующую речь: "Дорогие друзья! Мы здесь собрались, чтобы в последний раз видеть этого озорника (при этом оратор указывал на козла), над которым сегодня будет приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный ему за его озорные выходки. Послушайте, какой это хулиган! Вот он бежит в село Ногавицы, влюбляется там в козу тети Прушовой и, несмотря на то, что дома был за этот проступок наказан, не перестает туда бегать. Но это еще не все. Остановился он раз на Враткове, забрался в капусту и, сами понимаете, сколько он ее погрыз! Так как он таких безобразий натворил много, то сегодня должен за все это расплатиться. Но прежде чем с вами расстаться, он кое-кому кое-что оставляет на память: леснику голову с рогами" (здесь явная насмешка над лесником.- П. Б.; 338, стр. 588).

В другом месте козел оставил в наследство односельчанам кожу на штаны, хозяйкам мясо на жаркое, музыкантам кишки на струны, рога для мундштуков к трубкам или детям, чтобы трубить, парням ножки, чтобы при танцах высоко подпрыгивали, и т. д.

Иногда это "наследство" козла сильно раздражало наследников. В Мракотине одному гражданину козел завещал свою голову. Это наследника так разозлило, что он готов был убить каждого, кто ему об этом напоминал.

После прочтения приговора и завещания козла сбрасывали вниз. Если козел при этом сразу не был убит, то подбегал мясник и закалывал его. Стоявшие кругом, среди которых были и аптекари, бросались к убитому козлу и собирали его кровь, которая якобы имела чудодейственную лечебную силу: против укола и пореза, против кровохарканья, против падучей или боли в сердце; высушенную кровь убитого козла примешивали к курящимся веществам, которыми окуривали напуганного человека: эта кровь якобы спасала от злых последствий испуга.

Распространеннейшей маской в Словакии была в свое время маска "туроня". Туроня изображали двое мужчин, стоявшие один за другим. При этом задний, несколько наклонившись, держал руки на плечах переднего, а этот передний держал в руках палку, к верхнему концу которой была прикреплена голова туроня, часто с подвижной нижней челюстью. Важнейшие части головы, а иногда и рога туроня были вырезаны из дерева и обтянуты шкурой шерстью наружу. Язык был сшит из твердой материи или кожи. Глаза для большей выразительности были сделаны из круглых блестящих кусочков жести. К длинным рогам прикреплялись бубенцы. На обоих мужчин была накинута плахта из грубой парусины (обычно из мешковины) так, что вместе с головой это составляло одно целое. В некоторых местах туроня изображал только один мужчина. В этом случае голова прикреплялась к палке двух-трех метров длины. Туронь совершал обходы во время Рождества и на масленицу. Его сопровождали "мясник" с деревянным ножом, "стрелок" с деревянным ружьем, ряженый с розгами в одной руке и с фигурой бастарда (незаконнорожденного ребенка) в другой и мужчина, который носил большую корзину для шпика. На всех были надеты шубы мехом наружу. Во многих местах туроня сопровождали музыканты. В пути туронь делал дикие прыжки, кивал головой, чтобы усилить звон бубенцов, и пытался кого-нибудь из зрителей сбить с ног. Вся группа направлялась во двор крестьянина и останавливалась у навозной кучи. Стрелок стрелял с возвышенного места в туроня. Тот падал. Тогда подходил мясник, чтобы перерезать ему горло. В этот момент туронь вскакивал, чтобы накинуться на мясника. Ряженый с розгами бил стрелка в наказание за то, что последний не попал в туроня. Стрелок еще раз стрелял в туроня. Туронь падал на навозную кучу. Мясник перерезал ему горло, чтобы он истек кровью, набирал в сосуд немного навозу и нес его в дом хозяина. Мужчина с незаконнорожденным ребенком на руках выпрашивал для ребенка шпик и направлялся с мясником в дом хозяина. Потом они все отправлялись на другой двор. Крестьянин, получивший от мясника навоз, относил этот навоз обратно на навозную кучу, убежденный в том, что этим магическим действом во много раз увеличится урожай. Крестьянин вставлял в навозную кучу палку, которой он весной в первый раз погонит скот на пастбище. Магическая плодоносная сила и здесь очевидна. Не исключено, что в этом действе имеются отзвуки элементов более ранней примитивной охотничьей магии.

"Туронь"- слово, происшедшее от "тура" - бизонообразного животного, которое в словацкой народной культуре служит символом силы и плодородия. О его значении в словацкой мифологии свидетельствует и то, что праздник Троица по-словацки называется "турица". Обходы с туронем первоначально ограничивались только временем около Троицы. Как и другие обряды, так и обряд обхода с туронем постепенно изменил свою форму и содержание" (211, стр. 135-137).

Помимо обряда с туронем в Словакии был распространен обряд с козой. В некоторых районах Словакии обходы с козой совершенно потеряли свою магическую функцию. Маска козы популярна у многих славянских и неславянских народов. В играх с участием козы ярко выражен народный юмор. Однако рядом с комическими действами встречаются здесь иногда и магические.

В игре ряженых с козой можно выделить два момента: хор или вожак, сопровождающий козу, поет песню - благопожелание хозяину дома. В песне изображается благотворное влияние козы на урожай:

 Где коза ходит,
 Там жито родит.
 Где коза хвостом,
 Там жито кустом.
 Где коза ногою,
 Там жито копною.
 Где коза рогом,
 Там жито стогом.

(116, стр. 91; ср. 264, стр. 988-989).

Второй момент - хор или вожак поют, что коза боится только старого деда, который владеет тугим луком и стрелами, и он ее поразит в самое сердце. При пении этих слов, коза (ряженый) падает и притворяется мертвой; через некоторое время она оживает и поднимается, кланяется хозяину, и на этом представление заканчивается (см. 264, стр. 989).

В ряде вариантов первоначально поется, что дед убивает козу, она умирает, затем оживает, и хор поет о козе, которая приносит хозяину благополучие. Этот мотив в игре ряженых - убийство козы вожаком - широко распространен не только у славян: белорусов, украинцев, поляков (там же, стр. 989-991), но и у шведов (там же, стр. 991) и у румын (281, стр. 165).

По верному, как нам кажется, мнению К. Мошинского, сцена смерти козы, ее оживление, пение хора о том, что она приносит благополучие хозяину,- все это является отражением древнего магического действа.

Но выше мы привели примеры убийства козы - подлинного животного,- напоминающие нам жертвоприношение. Вспомним, что жертвоприношение козы было и в античном мире (см. 108, стр. 19-23).

Многие народные чешские и словацкие игры связаны с примитивными народными верованиями.

Таков, например, обряд "Хождение трех волхвов".

Переодетые мальчики в окрестности Трговой Каменицы на Крещение ("Три волхва") после того, как пропоют известную колядку, пишут мелом на двери буквы К + М + Б. Потом передают этот мел хозяйке. Последняя идет в сени и делает три крестика на внешних дверях, потом возвращается в избу, отдает этот мел мальчикам и дает им при этом несколько крейцеров (мелкая монета), чтобы прибавить им "на далекий путь в Вифлеем". Спустя три дня хозяйка рано утром, до восхода солнца, стирает эти крестики. Делает это для того, чтобы ей целый год курицы несли много яиц (см. 338, стр. 73, ср. т а м же, стр. 72).

Некоторые обрядовые драматические сцены стоят часто на грани между забавой и религиозным действом. Так, У подросших детей посещение св. Николая оставляет сакральное или полусакральное впечатление, хотя они и знают, что это только переодетый в св. Николая человек, а не сам святой. Подобные переживания, переходящие то в чистую забаву, то в страх, констатированы и у взрослых в Словакии при посещении Люции (Смерти).

Легенды, которые ходили о посещении "настоящей" Люции, актуализируют религиозную функцию этого народного театрального действа, подкрепляют его таинственность, а, с другой стороны, само это таинственное театральное действо содействовало укреплению и распространению легенд о посещении "настоящих" Люций. Приведу эти легенды.

"В горной части Башцы жил в Пекаровце трудолюбивый сапожник, который часто до глубокой ночи занимался своей работой. Так и на день св. Люции 13 декабря он ночью шил сапоги, и вдруг с улицы ему кто-то постучал в окно и закричал: "Сапожник, шьешь?" - "Шью",- ответил сапожник. "Сшей мне домашние туфельки, только сшей быстро, чтобы были готовы, когда я вернусь обратно",- сказала ему Люция (Смерть). Ведь это была она. "Покажи, какая у тебя нога",- ответил сапожник,- чтобы мне знать, какого размера шить тебе домашние туфли". Люция поставила на окно свою ногу - гусячую лапку - и сказала: "Только с работой поторопись, чтобы туфельки были готовы, когда я вернусь, иначе тебе плохо будет". И ушла. Сапожник взял толстую бумагу, быстро вырезал из нее туфельки, сшил их и выложил их на окно. Через минуту вернулась Люция и, увидя на окне сшитые туфли, тут же их обула и начала ими пристукивать и скакать, с удовольствием приговаривая: "Мгм!.. Как хорошо мне в них пристукивать. Как хорошо они носятся! Сапожник, тебе дали добрый совет, что ты так поторопился!" И потом как пришла, так и ушла.

В ту же ночь шла Люция по селу дальше и, когда увидела, что одна женщина прядет, остановилась у окна и позвала ее. "Бабонька, прядешь?" - "Пряду",- ответила испуганная женщина. Люция выложила на окно полную корзину пустых веретен и сказала: "Напряди мне все эти веретена, пока я не вернусь, иначе плохо тебе будет",- и исчезла. Женщина отворила окно и втащила корзину с веретенами. На каждое из веретен она напряла быстро по одной нитке, сложила все опять в корзину и выставила их на окно. Спустя немного времени Люция вернулась к окну, нашла там все веретена напряженными в корзине и сказала: "Кто тебе посоветовал, хорошо посоветовал, твое счастье, что ты мне все эти веретена напряла". И, забрав из корзины все веретена, исчезла" (207, стр. 446-447).

Подобно легендам о хождении Люции, существуют различные легенды и о "хождении Перехты". Например, в Чертыне будто бы произошел такой случай: "Ряженые шли с Перехтой до Залужья, на дороге к ним приблизилась другая "Перехта", но много страшнее. Испуганные ряженые пустились бежать назад к себе в село. Но чудовище продолжало их преследовать. Когда они вбежали в дом и заперлись, чудовище исчезло, но оставило на дверях след лошадиной подковы. Этот след будто бы можно было видеть еще недавно (см. 338, стр. 92-93).

Интересно, что поверья и обычаи, якобы содействующие благосостоянию крестьянина, были связаны и с комической фигурой медведя в представлениях, носящих буйно веселый характер и происходивших на масленице.

"...Оторванные у медведя (ряженого) клочки зелени из гороховой соломы, которыми ряженый медведь обвит, имеют особую силу, например помогают обильному приросту домашней птицы. Хозяйка кладет эту солому под гусынь в их гнезда" (там же, стр. 113).

Франтишек Бартош о хождении с медведем в Моравии написал следующее: "Чаще всего ходят с "медведем", в которого рядился батрак, закрыв всего себя гороховой соломой, сзади привязав длинный хвост из соломы, а между ног - звонок. Когда ряженые приходят в дом, то медведь танцует два тура с дочерью хозяина дома "для коноплей и для льна", чтобы лен и конопля хорошо уродились. В том доме, где с медведем не танцевали, там не уродятся ни конопля, ни лен. Хозяйка отрывает с медведя (ряженого) клочок гороховой соломы, чтобы положить их к гусыням в гнездо, "чтобы гусятам хорошо было в гнезде" (151, стр. 31).

В Валахии под конец мясопуста на так называемые "кончины" предавались буйному веселью, водили под музыку по селу и по городу медведя, танцевали с медведем: "Этот танец танцуем для коноплей, этот для льна, этот для лука, этот для хрена" (338, стр. 113).

Интересно также упоминание о карнавальных забавах - "ворачках" - на масленицу в деревнях Клатовской области. "Мужчину одевали медведем, обернув его соломой. На голове его была коническая шапка. Хозяйка, танцуя с ним, высказывала пожелание, чтобы трава и хлеба были так высоки, как этот танцующий с ней медведь" (там же, стр. 117).

Подобный смысл вкладывался в монолог поводыря-скомороха в старинной святочной медвежьей потехе у русских на южном Урале:

 "Дорогой хозяин, принимай гостей
 Со всех сел и со всех волостей.
 Мы будем петь, плясать, веселиться,
 А за это тебе будет счастье валиться:
 Курица выведет двадцать цыплят,
 Свинья принесет двенадцать поросят,
 Овца - два ягненка, корова - теленка,
 А жена каждый год родит по ребенку...
 Вот первый гость - медведник - идет,
 Медведник идет, медведей ведет".

(64, стр. 48).

Во время экспедиции Этнографического отдела императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете участникам экспедиции П. Г. Богатыреву, Р. О. Якобсону, Н. Ф. Яковлеву старик рассказывал, что вожака медведя после увеселительных сценок просили заставить медведя перешагнуть через больного: это-де помогало больному.

По народным верованиям, благотворное влияние оказывают также куски от одежды и других ряженых на масленицу.

"В Врбчанах... мужчины и женщины ходят одетыми евреем и еврейкой, иногда и медведем. Они бегают по сельской площади, каждого окрикивают и заставляют всех нюхать табак, даже и детей, собирая за это булочки. Хозяйка срывает с медведя клочок гороховой соломы или лоскуточек с костюма еврея и кладет их под гусынь, чтобы они хорошо сидели" (298, стр. 71).

Кроме религиозной функции, народные драматические обряды и магические действа несут функцию церемониальную. В некоторых случаях народные пьесы, как и народные обычаи, выполняют одновременно и религиозную и церемониальную функции. В других религиозная функция отсутствует и остается только церемониальная. В некоторых случаях исполнение народных пьес, как и народных обрядов, совершается только для того, чтобы не нарушать "чин обряда". Так, например, крестьяне часто уже не верят в то, что исполнение свадебных обрядовых сцен содействует благополучию молодых, а их неисполнение им повредило бы. Но все же исполнение их считается обязательным.

Мы отметили, что народные театральные представления связаны с народными верованиями. Ясно, что народные пьесы на евангельские и библейские темы, на темы из житий святых и для зрителей и для самих артистов несут вместе с эстетической и религиозную функцию. Исследователь словацкой народной пьесы Стефан Крчмери, который сам в детстве играл одну из ролей в этой пьесе, пишет, что в "игре (актеров.- П. Б.) чувствовалась искра литургии" (244, стр. 107).

Религиозная функция (в данном случае в рамках христианской религии) усиливается в таких театральных представлениях, как "Вифлеем", "Три волхва" и т. п., тем, что эти представления являются лишь одним звеном в системе народных обрядов, совершаемых на святки, в той системе, куда как части входят и пение колядок церковного характера, и молитвы, читаемые в это время дома, и, наконец, посещение в эти дни церкви, в которой крестьянам в иной форме говорится о том же, что представляют народные актеры в пьесах "Вифлеем" и "Три волхва".

Исполнение пьесы о св. Дороте как раз в день празднования св. Дороты, несомненно, усиливает религиозную функцию этой народной пьесы. После того как артисты входят в дом и один из них объявляет название пьесы: "Житие св. Дороты",- хозяин, а после него другие присутствующие мужчины снимают шапки, а женщины с серьезными лицами набожно складывают руки, как при слушании Евангелия. По окончании представления некоторые зрители под впечатлением пьесы плакали, другие опускались на колени и молились.

Исполнение "соседских" пьес на евангельские и библейские темы (рождественские, пьесы о страстях господних, пасхальные пьесы и т. п.) было до некоторой степени продолжением богослужения в церкви. "Во Франции,- замечает Менчик,- народные представления начинались с богослужения в церкви. Затем процессия артистов из храма выходила на то место, где они давали представления. Тот же самый порядок существовал и в Чехии. Ввиду того что представление происходило в воскресенье в послеобеденное время, церковное богослужение кончалось в час дня. Там, где церкви не было, церковная служба, конечно, отпадала" (259, стр. IX).

В некоторых случаях представление сопровождалось звоном с церковной колокольни. "В то время, когда Иисус умирал на кресте, в Боскове с церковной колокольни слышался звон, что весьма усиливало впечатление представления" (там же, стр. XII). Мы знаем, что церковь даже одалживала артистам ризы (см. 13, стр. 286).

Сознание религиозной функции подобного представления подтверждается и тем, что деньги, вырученные за эти представления, актеры жертвовали на церковные нужды. Об использовании заработанного актерами за исполнение "соседских" пьес мы имеем следующее свидетельство.

"В Држкове была закуплена для церкви актерами каль-вария. Любителями-актерами из Ластиборжи около Илового был поставлен железный крест. В Боскове, когда там священником был Иосиф Крамарж, актеры в 1820 году построили на кладбище часовню св. Креста" (259, стр. IX).

В отдельных местах народных пьес проявляется социальная тенденция. Так, в рождественской пьесе ангел говорит: "Pred nim (младенцем Иисусом) bohaty jak chudy, a kral pastuskovi rovny..." (Перед ним как богатый, так и бедный, и король - равен пастуху) (226, стр. 32).

Как пример социального протеста против податей приведу монолог пастуха Валенты. Валента в пастушьей пьесе о "Трех волхвах" так описывает свой сон:

 "Однако спустя минуту 
 Приснился мне чудесный сон: 
 Льется золотой поток, 
 От которого слепнет весь мир. 
 Все превращается в золото, 
 И даже сама грязь. 
 И моя разорванная шубенка, 
 Вся покрытая заплатами, 
 Как будто сияет золотом, 
 И будто я опоясан золотом. 
 Мой мешок кажется мне полным. 
 Наполнен он весь дукатами. 
 И я страшно обрадовался 
 И все думал, что тяжелая опись имущества 
 И противная контрибуция 
 После масленицы исчезнут, 
 Исчезнут также военные налоги и штрафы. 
 Проснулся я утром, осмотрел все углы: 
 Всюду пусто. 
 Солдаты стучат в дверь, 
 Хотят отобрать у меня мой мешок"

(192, стр. 146).

Каждый отдельный артист своим исполнением может смягчить или, наоборот, подчеркнуть социальный протест в народной драме, для чего достаточно подмигнуть, сделать чуть заметный жест и т. п., давая волю импровизации.

К сожалению, недостаток точных записей, народных представлений у чехов и у словаков позволяет нам только поставить вопрос о степени социального протеста и не дает возможности его разрешить. Повторяю, каждое исполнение той или иной народной драмы является особым произведением искусства, отличным от прежних и последующих представлений той же драмы, а потому необходимо фиксировать представления каждый раз снова.

Социальная окраска народного представления зависит в большой степени от состава публики. Если, например, на представлении большинство публики - бедняки, то артист сможет при поддержке публики более остро высмеять богачей; при составе публики только из богачей артист в погоне за успехом эти насмешки может совсем опустить. Перед современными и будущими исследователями народного театра стоит благодарная задача изучить самым подробным образом социальную функцию народных представлений, на которую прежние исследователи почти не обращали внимания.

Социальный протест в театре проявляется особенно резко. Лучшим доказательством этому является более строгая цензура пьес при постановке на сцене, в сравнении с цензурой тех же самых пьес в печати. Это и ясно. Пьеса на сцене обращается с социальным протестом к целому коллективу, при чтении же автор обращается к одному только читателю.

Социально были окрашены и выступления чешских кукольников, за что они и преследовались начальством.

Разберем теперь сатирическую функцию народного театра, функцию, долженствующую высмеять отдельных лиц села. Эта функция часто объединяется с функцией социального протеста, когда артисты направляют острие своих насмешек против начальства или когда артисты, принадлежащие к бедным слоям сельского населения, высмеивают богатых крестьян. Н. Е. Ончуков так характеризует сцену суда в народной пьесе "Барин": "...суд является сатирой на местную жизнь и нравы, иногда очень злой, порой жестокой" (85, стр. 115).

К комическому стихотворному ответу Откупщика, в котором он просит от Барина кроме "ста рублей":

 "Михалка Тамицына нос,
 Нашей Кожарихи хвост",-

Ончуков добавляет: "Прибирают" жителей села, выделяющихся какими-нибудь физическими недостатками или пороками. В Нижмозере, например, говорят: "Куричей зоб, Улькин лоб... Матрешкина... большой нос, через Нижму-реку можно будет поставить мост..." (там же, стр. 116).

Для того чтобы как следует понять все намеки актеров народной драмы, надо хорошо знать самый коллектив, его интересы, предшествующие спектаклю события, происходившие здесь, и т. п.

Иван Сергеевич Аксаков при описании народной русской драмы "Царь Максимилиан", исполненной солдатами, останавливаясь на сцене лечения уже казненного Адольфа доктором и фельдшером, отмечает, что актеры кого-то, очевидно, передразнивали (см. 4, стр. 221-222).

Надо думать, что для всей публики было ясно, кого именно передразнивали солдаты, и в неведении остался лишь барин (Аксаков).

Приведу несколько примеров из речи плампача (глашатая) в чешской пьесе "Обходы короля и королевы":

 "Начинаю с Адамка:
 У него много несчастных телят:
 Один куцый, другой русый,
 Третий едва-едва носит хвост".

И так он (плампач) идет от одного дома к другому:

 "Теперь переходим к следующему дому. 
 Приходится выругать его: 
 Дрда продал коня, 
 Проплакав по нему целую неделю; 
 Его жена продала коров, 
 Так как у нее не было для них травы; 
 Сынок прокутил волов, 
 Якобы не было для них воды; 
 Дочка - свинью, 
 Так как нечем было ее кормить.

 У нашего кума кузнеца 
 Всего достаток. 
 Чего ему может недоставать, 
 Когда у него много стали и железа? 
 Но жена у него неудачная. 
 Когда мужа нет дома, 
 Что делает кузнечиха, 
 Когда кузнец ушел? 
 Она сидит на лавке, 
 Зовет к себе парней. 
 "Парни, идите к нам, 
 Моего мужа нет дома".

 У Плескалова проклятые девки,
 И все на них клевещут.
 Под их окном растет олива,
 Самая старшая качает ребенка..."

(338, стр. 336-337). И т. д.

В. Н. Харузина приводит интересный пример выявления сатирической функции у мексиканского племени хопи: "Фьюкс наблюдал, между прочим, следующую выходку клоунов у хопи. В один из перерывов священной пляски появились два клоуна: один - с накрашенным черной краской лицом, другой - наряженный американкой. Они очень удачно подражали белым посетителям, съезжающимся в селения индейцев пуэбло из интереса к их обрядам. В руках у одного из клоунов был клочок бумаги и карандаш, и он делал вид, будто записывает что-то, пародируя, по-видимому, Фьюкса" (111, кн. III, стр. 60).

В тех случаях, когда сатира в театре острие своих насмешек направляет (это может быть выявлено в языке пьесы, в игре актера, в его костюме и т. п.) на другую народность или на жителей других областей, тем самым косвенно выдвигая превосходство народа или жителей той области, к которым принадлежат публика и актеры, театральная сатира несет функцию национальную или региональную, то есть функцию восхваления своего народа или края.

Такую функцию мы встречаем и в представлениях так называемых "первобытных народов".

"Внезапно внимание зрителей было отвлечено в другую сторону: из леса за домом вышло шесть человек в лохмотьях. По телу они были окутаны измочаленными циновками, на голове у них были грязные ветхие шапки, сплетенные из ротанга или же сшитые из старого, вытершегося меха. При них были ветхие корзинки для ношения поносок, деревянные копья и чрезмерно большие колчаны, похожие на бамбуковые сосуды, из которых каяны кормят свиней. Озираясь робко во все стороны, они осторожно продвигались вперед. Толпа зрителей, расступившаяся, чтобы дать им место, встретила их весельем и насмешками. Нам,- пишет Ниейвенхуис,- было бы непонятным значение этой сцены, если бы каяны не говорили нам, что при переряживании во время засева риса высмеивают отдельных людей и положения. В данном случае высмеивалась жизнь в лесах соседнего племени пунан. Племя пунан внушает собственно страх каянам, но образ их жизни вызывает насмешки" (111, кн. V, стр. 24).

Иногда эта насмешка над другой народностью и тем самым возвеличивание своей собственной сближается с насмешкой над представителями другого сословия и указанием на преимущества своего собственного. Известно, что крестьяне часто насмехались над отщепенцами своего села, которые идут работать в чужие места, становятся полупанами и забывают свой родной язык или диалект.

В народном представлении "Хождение с Перехтой" такую функцию высмеивания другого сословия несет покупатель щетины:

"Последним в процессии (с Перехтой.- П. Б.) идет ряженый - покупатель щетины. Он одет по-пански, и на голове у него зеленая шляпа. На спине он носит корзину, в которую собирает пампушки, калачи и т. п. Когда он подходит к дому, то спрашивает: "У вас нет щетины?" Или: "Не купите ли порошок для беления полотна?" Он передразнивает каменщиков и других ремесленников и торговцев, которые уходят на заработки в Австрию и потом разучиваются говорить по-чешски. (В своих обращениях он делает ошибки в чешском языке.)" (222, стр. 53-57). Мы здесь подчеркивали сатирический характер народных драм и отдельных сцен в этих драмах. Однако следует отметить, что в народных драмах значительное место занимает юмор, лишенный всякой сатиры.

Теперь переходим к вопросу об экономической функции народных представлений.

Актеры, участвующие в народных представлениях, обычно заинтересованы в том, чтобы их вознаграждали за игру. Здесь прежде всего следует отметить отдельные вставки и драматические сцены, в которых актеры обращаются к публике с просьбой материально их поддержать. Обычно с этой просьбой к публике обращаются комические персонажи. Словацкую пьесу о св. Дороте заканчивает черт следующими словами: "Мои милые, почтенные, паны! Мы уж песнь пропели, не дадите ли вы нам дукат или два, за это вас господь бог благословит на целый год. Если же вы нам не дадите, то у вас черт все отберет" (292, стр. 246).

Пьеса Воцедалека "Моисей" кончалась так:

 "Дурак. 
 Кто с удовольствием слушает наши комедии, 
 Приходите, пожалуйста, в следующее 
 воскресенье.
 Если пойдет дождь, мы не будем ничего 
 представлять,
 Если же погода будет хорошая, не забудьте,
 уже сами понимаете что- 
 д-д-д-денежки..."

(261, стр. 837).

В народном кукольном театре в конце представления собирает деньги Кашпарек (чешский Петрушка).

"В заключительной сцене,- пишет И. Веселый,- Кашпарек у кукольника Нира просит подарочка-милостыни: "У меня восемь деток и девятая бабушка. Мне каждый день нужно восемь лотов табачка для моего носика, потому что..." (321, стр. 146).

Но нередко с просьбой о пожертвовании актерам выступали и серьезные персонажи, такие, как рыцарь Теофил в драме о св. Дороте, Ангел в рождественской пьесе (см. 192, стр. 92, 232).

В "сельских" или "соседских" представлениях при входе в театр "черт или дурак вместе с главным персонажем, а именно с королем или первосвященником, стояли у ворот и брали плату за вход... Мальчишки попадали зайцем, перелезая деревянную загородку. Обычно черт следил за тем, чтобы никто из зрителей бесплатно не занял места" (261, стр. 812)

В "королевских представлениях" плампач (глашатай) в своей речи хвалил тех, кто хорошо заплатил "королю" и другим артистам, и бранил и высмеивал тех, кто дал мало или ничего не дал.

Исполнителей народных представлений мы можем подразделить на актеров-профессионалов, единственным или основным заработком которых являются собранные ими у публики деньги, и полупрофессионалов. Актерами-профессионалами были чешские народные кукольники. Качество их спектаклей зависело от хорошего или плохого сбора.

В кукольном театре при плохих сборах давались пьесы в сокращенном виде и в упрощенной постановке: "Некоторые кукольники сильно упрощали постановку, в особенности когда было мало зрителей. Так, кукольник Пелант, когда по пьесе должен был быть лес, бывало, воткнет у авансцены совсем маленькое, низенькое деревце-веточку, и это должно было обозначать, что действие происходит в дремучем лесу. Хотя сзади ясно виднелся открытый пейзаж, вршовцы все же уверяли публику, что они находятся в непроходимых дебрях...

Постановки этого кукольника были вообще очень небрежны. Например, когда князь Ольдржих обедал у бедного угольщика, что действительно явление довольно редкое, эта необычность отмечалась кукольником тем, что в левом углу около потолка висела вверх ногами печка, на которой стояли горшки тоже вверх ногами. В правом углу вверх ногами висели часы, причем цепочками и гирями они направлялись к потолку, вопреки всем законам тяготения" (321, стр. 137).

Здесь, как мы видим, из-за плохого сбора изменялся текст пьесы и небрежно расставлялась декорация. В последнее время из-за боязни плохих сборов меняется и репертуар кукольных театров.

Доктор Веселый в изданных им "Komedie a hry" ("Комедии и пьесы") пишет: "Крестьянин, как он нарисован в этой пьесе (речь идет о пьесе "Крестьянин Допита, или Сожжение Белградского замка" или же "Венцеслав и Адлета", иначе "Курандо и Шпадолино".- П. Б.), а именно в качестве комической фигуры, не нравится нынешним аграриям (члены правой политической партии в Чехословакии до второй мировой войны.- П. Б.), которые, якобы, как мне единогласно подтвердили профессиональные кукольники, оскорблены этой пьесой, равно как и пьесой "Пан Франц из замка". Ввиду этого кукольники - профессионалы по коммерческим соображениям играют эту пьесу теперь редко, чтобы не понести убытка... Подобным же образом они выбрасывают из некоторых старых пьес еврея, так как евреи - посетители кукольного театра, тоже обижаются. Обижаются также и сапожники, выставленные в пьесе как комические персонажи" (320, стр. 421).

Кукольники, как мы видели, отказываются ради заработка от самых невинных пьес, где выведен глупый крестьянин, так как некоторые посетители видят здесь выпады социального характера.

Единственным заработком у профессиональных кукольников была плата, которую они получали от зрителей за представления своих деревянных актеров. Для большинства же актеров народного театра, разыгрывавших рождественскую драму о св. Дороте, "сельские" или "соседские" пьесы, плата, получаемая за эти представления натурой или деньгами, была случайным заработком в праздничные дни.

Как мы указывали, исполнители "сельской" или "соседской" драм иногда жертвовали свои заработки на общественные и церковные нужды.

Многие же представления вообще не были связаны с денежным вознаграждением актеров.

Точно так же массовое представление русской народной пьесы-хоровода "Кострома", где участвовало почти все село, ни с какими денежными сборами связано не было. Пьесу эту ставили и играли для себя, для общего удовольствия. "Денег за постановку,- пишет Л. В. Кулаковский,- не собирали. Никогда даже разговора об этом не было. Они были благодарны публике за то, что их ценили и с удовольствием смотрели" (66, стр. 178).

Рассматривая различные функции народного театра, следует подчеркнуть, что народные драмы и отдельные сцены в них несут одновременно несколько функций, обычно пучок различных функций. При этом рассмотрение иерархии функций показывает, что в народной драме не всегда функция эстетическая является функцией доминантной, как мы отметили в начале этой главы.

Однако все же следует отнести спектакль народного театра к информации отнюдь не логической, а к информации эстетической.