Сценическое искусство Франции эпохи романтизма

Одной из основных черт театральной жизни. Франции первой половины XIX века было сосуществование - и далеко не мирное - двух групп театров: привилегированных и "низовых". Первые пользовались правительственной поддержкой и получали государственную субсидию, вторые вели трудную борьбу за свое существование. Один из самых представительных привилегированных театров - театр "Комеди Франсез" - отличался аристократизмом аудитории и консервативностью своего искусства. "Низовые" же театры, расположенные главным образом на знаменитом бульваре Тампль, отчего они и получили название "бульварных театров", не были связаны никакими канонами, ориентировались на вкусы самого широкого зрителя, и их искусство отличалось демократизмом. Естественно, им приходилось испытывать гонения со стороны реакционного правительства и притеснения от своих собратьев по профессии - актеров "Комеди, Франсез".

Бульварные театры (из них самые крупные - "Порт-Сен-Мартен", "Амбигю-Комик", "Гете" и др.) стали своеобразной лабораторией создания новой драмы. В них формируется мастерство крупнейших французских актеров-романтиков - Леметра, Дорваль, Бокажа.

При всем различии индивидуальностей этих актеров многое объединяет их декламация была лишена условной напевности, была эмоционально-экспрессивной и вбирала в себя все ритмическое разнообразие человеческой речи; пластика была динамичной, острой, лишенной плавной закругленности классицистского жеста. Эти актеры меньше всего заботились о том, чтобы выглядеть на сцене красиво, - их заботой было донести до зрителя живую душу своих героев, потрясти силой страсти, заставить сострадать своим героям, сделать зрителя сопричастным той сложной и тонкой духовной жизни, которая развертывалась на сцене. Демократизм актеров-романтиков раскрывался и в идейном содержании, и в художественном методе их искусства.

Бокаж

Пьер Бокаж родился в бедной рабочей семье. Его голодное, трудное детство прошло на ткацкой фабрике. Годы своего детства Бокаж запомнил на всю жизнь. Наученный из милости грамоте, он зачитывается Шекспиром и мечтает о сцене. Придя пешком в Париж, Бокаж выдержал экзамен в Парижскую консерваторию, приведя в изумление экзаменаторов не только своей великолепной внешностью и темпераментом, словно созданными для исполнения героических ролей, но также и убогим костюмом, столь необычайным для стен этого привилегированного и чопорного учебного заведения. Бокаж хотя и был принят, но недолго удержался в консерватории - не на что было жить, и он становится актером бульварных театров.

Во всех своих ролях Бокаж ищет возможности активно и страстно заявить протест, объявить непримиримую борьбу тирании, угнетению - всему, что мешает человеческому счастью. Его герои всегда борцы, обвинители, будь то Дидье в "Марион Делорм" Гюго, или Анго в одноименной пьесе Пиа, гневно обличающий Франциска I и под восторженные овации зала гордо попирающий ногами грудь короля-труса, или народный мститель старик кюре из мелодрамы Антье "Поджигательница".

Бокажу принадлежит первенство в создании на французской сцене образа романтического героя - одинокого, разочарованного, иронического, трагически обреченного на гибель в борьбе за справедливость и свободу против торжества деспотизма, лицемерия и эгоизма. Этот герой впервые был воплощен им в образе неистового влюбленного Антони в одноименной драме Дюма (1831). Гиперболизм страстей чередовался в игре актера с типичной для романтизма экспрессивностью, контрастной резкостью переходов от смеха к рыданиям, от экстатической радости к безысходному отчаянию.

Особенно ярко бунтарство Бокажа раскрылось после революции 1848 года, в которой он участвовал с оружием в руках, полный надежд на грядущее торжество справедливости. И когда надежды эти трагически не оправдались, Бокаж в качестве директора театра "Одеон" стремится сделать сцену трибуной борьбы против правительства. Он организует массовые посещения театра рабочими, бросает в зал призывы к борьбе против тирании. Не удивительно, что власти быстро уволили этого политически опасного директора, обвинив его в антиправительственной пропаганде.

Положительные идеалы Бокажа были смутны и абстрактны. Зато он хорошо понимал, что он ненавидит, против чего борется. Это и сделало его в то время знаменем всей демократической, прогрессивно мыслящей Франции.

П. Бокаж в роли Буридана. 'Нельская башня' А. Дюма-отца. Театр 'Порт-Сен-Мартен', 1831 г.

Дорваль

Имя Мари Дорваль - великой актрисы Франции - стало символом поэтической женственности, проникновенной искренности и силы чувств. Эта актриса владела тайной покорения зрительного зала. Внешне ничем не примечательная, она совсем не была похожа на героинь театра "Комеди Франсез". Небольшая, изящная, с неправильными чертами лица, с хрипловатым голосом, Дорваль была, по выражению Гюго, "больше чем красавицей", ее обаянию невозможно было сопротивляться. Обаяние актрисы заключалось в огромной эмоциональной заразительности, неповторимости каждого оттенка голоса, каждого жеста, одухотворенного силой истинной страсти. Казалось, Дорваль были подвластны все формы выражения человеческого страдания, любви, ненависти. Ее отличало сочетание хрупкой женственности с героической силой духа, позволяющей ей восставать против насилия, злобы, несправедливости.

Родители Дорваль - актеры, и театр стал как бы ее домом. С ранних лет она играет на сцене. В 1818 году она приезжает в Париж и поступает в консерваторию, из которой очень быстро уходит. Несовместимость индивидуальности Дорваль с системой обучения актеров в консерватории обнаружилась в первые же недели. Вот как выглядит пребывание там Дорваль, по словам ее биографа: "Итак, вот она в консерватории, эта нежная женщина, которая до сих пор училась только у природы и своего сердца... она, всегда предоставлявшая страсти направлять ее походку и жесты, нашла там профессоров, которые ей важно объяснили теорию шага, улыбки, вздоха; которые обучали ее традиционным гримасам гнева, стыда, ужаса, отчаяния и радости; которые говорили ей, с какой стопы какого стиха эмоция начинается и на какой стопе какого стиха она кончается"¹.

¹ (Цит. по кн.: Записки Ленинградского театрального института. Л. - М 1954, с. 117.)

Дорваль становится актрисой одного из лучших бульварных театров - театра "Порт-Сен-Мартен". Основным жанром, который принес ей славу, была мелодрама. Первый ее триумф связан с ролью Амалии в знаменитой мелодраме Дюканжа "Тридцать лет, или Жизнь игрока" (1827). В этом спектакле обнаружилась способность Дорваль преодолевать наивный схематизм мелодраматического образа, находить в нем зерно истинной человечности и доносить эту человечность с огромной эмоциональной мощью до зрителя. Актриса создавала образ женщины - кроткой и терпеливой жертвы, безропотно страдающей от роковой страсти своего мужа-игрока Жоржа. Она появляется на сцене шестнадцатилетней девочкой, а в конце пьесы ей 46 лет, но все так же, как говорит ремарка, "в чертах, изнуренных несчастьем, видна кротость и покорность судьбе". Вопреки автору, для Дорваль становится главной не любовь к Жоржу, а любовь к детям. Впервые в этой пьесе возникает любимая тема актрисы - тема материнской любви: Главным для Дорваль становится третий акт. Амалия - Дорваль, сломленная горем, постаревшая, жалкая, в лохмотьях, мечется около своего замерзающего, погибающего от голода ребенка и не может спасти его. Подлинность этого горя и его человечность потрясали зрительный зал и поднимали мелодраму до уровня высокой драмы.

В 1831 году Дорваль сыграла Адель д'Эрве в романтической драме Дюма "Антони". Обреченность любви героев, их гибель обусловливались враждебностью буржуазного общества, жертвами которого они становились. Адель - Дорваль была воплощением могущества и чистоты любви.

Когда в последнем акте она падала, сраженная кинжалом своего несчастного возлюбленного, зрительный зал замирал от ужаса и сострадания.

В том же году Дорваль сыграла Марион в одноименной драме Гюго. Несмотря на известные трудности, которые всегда представляла для нее стихотворная пьеса, так как стих был условностью, которую должна преодолевать непосредственная эмоциональность актрисы, образ Марион был ей особенно близок. Близок патетикой борьбы за любовь, за справедливость, которой овеян этот характер. Да и сама тема нравственного возрождения, очищения через любовь - традиционная тема актрисы. Не случайно Гюго с восторгом отзывается о Дорваль - Марион.

М. Дорваль в роли Китти Белл. 'Чаттертон' А. де Виньи

В 1835 году в театре "Комеди Франсез" актриса сыграла и специально для нее написанной драме Виньи "Чаттертон" РОЛЬ Китти Белл. Дорваль - Китти была женщиной одинокой, чуждой тому грубому и пошлому миру, который ее окружал. Единственная радость жизни Китти - ее дети. Удивительно передавала Дорваль всю поэтическую трогательность, всю жертвенность материнской любви своей героини, застенчивой, хрупкой, маленькой женщины. Во всех изящных движениях ее легкой, грациозной фигуры, в задумчивом взгляде огромных голубых глаз, в тихом надтреснутом голосе раскрывалась повесть нелегкой жизни. Но появился Чаттертон, гениальный юноша поэт, столь же одинокий и столь же несчастный, как Китти Белл. Незаметно для самой себя из сочувствия, из желания помочь возникает большая любовь, которая приводит в смятение героев, от которой уже нет спасения, и уйти от нее можно только в смерть. Особенно хорошо играла Дорваль последний акт. Она потребовала поставить в этом акте на сцену винтовую лестницу. Смысл этого требования раскрылся только на спектакле. Чаттертон обречен, он выпил яд.

После единственного любовного объяснения героев Чаттертон, "отталкивая Китти... шатаясь, поднимается к себе в комнату. Она... почти теряя сознание от ужаса, пытается подняться за ним. Она карабкается на эту лестницу... конвульсивными порывами, безумными, резкими толчками, почти на коленях, путаясь ногами в платье, с протянутыми руками,.. С невероятным усилием воли она тянет к себе дверь, и, когда ей удается открыть ее, она видит умирающего Чаттертона. Страшный крик вырывается в этот момент у Китти Белл. И в этом единственном крике, вырвавшемся из уст женщины и пуританки, ни разу в жизни не повысившей голоса, прозвучала такая боль, такая безысходность человеческого страдания, что смерть Китти Белл становилась понятной и неизбежной".

Образы, созданные Дорваль, были очень разными, но все они объединены пафосом утверждения человечности и любви, вступающими в единоборство со злыми силами. Она умела быть на сцене одновременно и простой, и патетичной, и трогательной, и величественной, и беспомощной, и сильной, и всегда безгранично искренней, человечной, понятной.

Фридерик-Леметр

Есть художники, в творчестве которых век, их создавший, выглядит как бы помещенным под увеличительное стекло. Таким был "король французского театра", кумир Франции - Фридерик-Леметр.

Ф. Леметр в спектакле 'Дон Сезар де Базан'

Родился Леметр в первый год XIX столетия, и революционные потрясения этого века стали вехами его трудной и бурной жизни. Жизнь Леметра вместила в себя контрасты его эпохи. Став ее славой, "Великий Фридерик" одновременно был и трагической ее жертвой. Восторженные похвалы лучшей части мыслящих людей мира - Гюго, Бальзака, Диккенса, Герцена и многих других - сменялись злобой, клеветой, издевательством врагов и политических противников; театральные триумфы оборачивались преследованиями, за богатством последовала унизительная нищета; старый, безнадежно больной, Леметр вынужден был пережить позор публичной распродажи своего имущества, чтобы хоть на какое-то время спастись от голодной смерти. На его похоронах Гюго произнес речь, исполненную благодарности и преклонения перед гением французской сцены. В этой речи с удивительной точностью писатель определил сущность творчества актера - народность, гуманизм, обусловленный его тесной связью с общественной жизнью Франции XIX века. Гюго писал, что Леметр "обладал всеми способностями, всеми силами и всеми достоинствами народа, он был неукротим, могуч, страстен, порывист, пленителен. Как и в народе, в нем сочеталось трагическое и комическое"¹.

¹ (Гюго В. Собр. соч., в 15-ти т. М., 1956, т. 15, с. 608.)

Искусство Леметра невозможно ограничить рамками какого-либо жанра. Он стремился показать жизнь во всех ее аспектах - трагическом, смешном, уродливом, прекрасном. Разнообразие созданных им образов беспредельно - от гротесково-комедийного бандита-романтика Робера Макера до лирико-романтических героев - Рюи Блаза, Кина, Жоржа Жермани; от трогательного труженика папаши Жана до трагического Гамлета.

Искусство Леметра беспощадно правдиво в своей сущности. Оно вырастало из знания жизни, общества, понимания обусловленности человеческого характера условиями его существования. Особенность искусства Леметра - в силе социального обобщения, которой он наделял свои образы, часто доводя это обобщение до символа, делая имена своих героев нарицательными.

Гротеск, которым так широко пользовался Леметр, понимался им не только как сочетание контрастов - комического и трагического, высокого и низкого, но прежде всего как максимально яркое, острое выявление внутренней сущности характера и жизненного явления. Такое применение гротеска выводило актера за пределы романтического направления, сближая с критическим реализмом.

В сложную эпоху, когда формировалось мировоззрение и творческий метод Леметра, романтизм и реализм чаще всего исключали друг друга; в актере Леметре оба направления сливались в органическом сплаве бурных, эмоциональных взлетов, взрывчатой силе темперамента, потрясающего зал патетикой страсти, и в то же время отвлеченность романтических образов наполнялась конкретностью точно увиденных и правдиво воспроизведенных характеров. Работая над ролью, Леметр всегда отталкивался от знания социальной, бытовой, даже профессиональной природы своего героя.

К лучшим созданиям Леметра относится образ Робера Макера в мелодраме Б. Антье "Постоялый двор Андре". Актер создал два варианта этого характера.

В первом, в 1823 году Леметр был увлечен задачей создать пародийный образ, который как бы изнутри взрывал штампы мелодрамы. Родился яркий, стремительный, озорной спектакль, в котором господствовала импровизация, шутка, трюк. В центре действия был обаятельный, отчаянно храбрый и бесконечно наглый, циничный и остроумный беглый каторжник Робер Макер, смело вступающий в единоборство с полицией и весело перебрасывающий в ложи трупы убитых жандармов. Таков был Робер Макер первоначально.

После революции 1830 года, в период монархии Луи Филиппа, Леметр вновь обращается к образу Макера. Актер перебрасывает образ, выступая уже и как соавтор пьесы, названной по имени героя - "Робер Макер". Эксцентричный весельчак Робер Макер теперь из каторжника превращается в финансиста, председателя акционерного общества, в котором он хозяйничает как хочет и нагло грабит акционеров. В конце пьесы он улетает на воздушном шаре, чтобы в других странах применить свои финансовые таланты.

Этому образу актер придал такую силу социального обобщения, что К. Маркс, характеризуя буржуазную монархию Луи Филиппа, писал: "Июльская монархия была не чем иным, как акционерной компанией для эксплуатации французского национального богатства; дивиденды ее распределялись между министрами, палатами, 240 000 избирателей и их прихвостнями. Луи Филипп был директором этой компании - Робером Макером на троне..."¹.

¹ (Маркс К., Энгельс. Ф. Соч., т. 7, с. 10.)

Имя Робера Макера стало нарицательным, во^ Франции даже появился термин "макеризм", а когда в 1836 году пьеса была запрещена, то Робер Макер продолжал жить в серии сатирических гравюр замечательного художника Домье "Сто один Робер Макер".

Наряду с сатирическим гротесковым Макером актер создает одни из самых своих трагических романтических образов - Жоржа Жермани в знаменитой мелодраме Дкжанжа "Тридцать лет, или Жизнь игрока" (1827). В Жорже Леметр показывал, до каких глубин нравственного падения может довести человека страсть к обогащению, как страшно, когда деньги становятся для человека единственной ценностью. Через все ступени падения проводит актер своего героя. На протяжении тридцати лет Жорж из молодого человека, полногр сил и веры в свою судьбу, превращается в опустошенного, усталого старика, совершающего преступление. Эта горькая повесть рассказана была актером со всем романтическим накалом истинной страсти и с безукоризненной логикой психологических состояний внутренней жизни своего героя. И мелодрама, преображенная гением актера, начинает звучать как трагедия, а овеянный ореолом демонического злодейства игрок Жорж превращается в жертву эпохи, объявившей деньги главным мерилом человеческого счастья.

Один из самых поэтических образов был создан Леметром в "Рюи Блазе" (1838) Гюго. Рюи Блаз стал воплощением таланта, силы и бедствий народа. Делом его жизни было восстановить попранную справедливость. Он был народным мстителем, трибуном и одновременно нежным, страстным влюбленным. В этой роли актер достигал огромной силы эмоционального воздействия на зрителей.

Гюго, говоря о Леметре в этой роли, утверждал, что актер перевоплощался в Рюи Блаза, соединяя в себе Лекена и Гар-рика, действенность Кйна с эмоциональностью Тальма. Вероятно, эти слова можно отнести ко всему творчеству Леметра, соединяющему патетичность романтического порыва, сокрушительную силу темперамента и эмоционального напряжения с правдивой точностью воспроизведения жизни во всех ее контрастах и неожиданностях.

Ф.-Леметр в роли Робера Макера, 'Постоялый двор Адре'. Театр 'Амбигю-Комию', 1823 г.

Когда Леметр создавал одну из лучших своих ролей - образ папаши Жана в "Парижском тряпичнике" Пиа (1847), ему было важно не только показать мужество, душевную чистоту и способность к борьбе. Актеру также важно было, чтобы его герой был убедителен, и Леметр подружился с знаменитым парижским тряпичником Лиаром. Он учился у него носить корзину, фонарь, палку с крюком, он был национально, социально и профессионально настолько достоверен в роли, что, казалось, он в течение всей своей жизни занимался только тем, что носил фонарь и крючок.

Когда на одном из спектаклей "Парижского тряпичника" в бурном 1848 году Леметр небрежным движением своей палки вытаскивал корону и с презрительным смехом под восторженные крики зрительного зала бросал ее обратно в корзину, становилось понятно, зачем ему нужно было брать уроки у Лиара. Сила этого образа позволила Герцену сказать о Леметре, что "он беспощаден в роли "ветошника..." - иначе я не умею выразить его игру; он вырывает из груди какой-то стон, какой-то упрек, похожий на угрызение совести..."¹.

¹ (Герцен А. И, Собр. соч. М., 1955, т. 5, с. 42.)

Народность Леметра в папаше Жане заявила о себе с покоряющей убедительностью - трогательный, смешной и великий в своем душевном благородстве, тряпичник Жан, бесстрашно вступающий в борьбу за добро и справедливость, на долгие годы стал символом нравственной силы народа Франции.

Рашель

Говоря о репертуаре французского театра 30 - 40-х годов, Герцен написал: "Только изредка... старик Корнель со стариком Расином величаво пройдут, опираясь на молодую Рашель и свидетельствуя в пользу своего времени"¹. Так, лаконично и точно, определяет Герцен значение Рашели во французском театре этих лет. Заслуга великой актрисы Элизы Рашель в том, что она возродила на сцене классическую трагедию, вернула молодость Корнелю и Расину, вдохнула в них современность, оживила своим могучим темпераментом, сохранила строгую завершенность их классической формы.

¹ (Там же, с. 29.)

В ролях Камиллы ("Гораций" Корнеля). Федры ("Федра" Расина), Гофолии ("Гофолия" Расина) Рашель увлекала, покоряла зал психологической правдой раскрытия сложного трагического мира своих героинь. Героический пафос борьбы против несправедливости, утверждение высокой человечности и душевного благородства придавали гражданственную монументальность и масштабность ее образам. Сила ее эмоционального воздействия на зал, своеобразие ее индивидуальности великолепно раскрываются в описании Герцена: "Она нехороша собой, невысока ростом, худа, истомлена; но куда ей рост, на что ей красота, с этими чертами резкими, выразительными, проникнутыми страстью? Игра ее удивительна; пока она на сцене, чтобы ни делалось, вы не можете оторваться от нее; это слабое, хрупкое существо подавляет вас; я не мог бы уважать человека, который не находился бы под ее влиянием во время представления. Как теперь, вижу эти гордо надутые губы, этот сжигающий быстрый взгляд, этот трепет страсти и негодования, который пробегает по ее телу! А голос - удивительный голос! - он умеет приголубить ребенка, шептать слова любви и душить врага; голос, который походит на воркование горлицы и на крик уязвленной львицы"¹.

¹ (Герцен А. И. Собр. соч. М., 1955, т. 5, с. 52.)

Рашель в роли, Федры. 'Федра' Ж. Расина

Возрождая классицистекую трагедию в 40-е годы XIX века, Рашель, объективно говоря, как бы наносила удар демократическому искусству, ибо возврат к классицизму в ту пору соответствовал настроениям и чаяниям наиболее консервативных общественных кругов. В одной из своих статей Ф. Энгельс прямо указывал, что самый факт возвращения трагедии классицизма на французскую сцену, происшедший благодаря дарованию Рашель, является одним из "ретроградных знамений времени"¹. Однако ее героическое искусство аккумулировало в себе громадную революционную силу. Не случайно актриса имела триумфальный успех у демократического зрителя.

¹ (Маркс К., Энгельс Ф. Об искусстве. М., 1983, т. 2, с. 492.)

Героический пафос искусства Рашель с большей силой проявился в дни революции 1848 г., когда актриса с необычайным эмоциональным подъемом читала "Марсельезу", превращая ее в страстный призыв к восстанию, к мести, к борьбе с врагами и предателями революции.

После 1848 года героическая патетика перестала звучать на сцене. Искусство Рашели переживало тяжелый кризис. Оно лишилось в 50-е годы гражданственного пафоса, большой социальной темы. Из мастерства актрисы уходит живая эмоция, человечность, оно становится манерным, холодным.

Так измена героическим идеалам молодости отомстила актрисе деградацией таланта, потерей любви широкого демократического зрителя, привела к нравственной и творческой опустошенности.