Борис Захава

Б. Е. Захава. 1919

Когда я памятью и воображением своим погружаюсь в давно прошедшие времена моей счастливой юности, то среди умерших сверстников, среди чудесных моих товарищей и друзей я нахожу обаятельнейший образ Азария Михайловича Азарина, или, как мы все тогда называли его - Азарича.

Тысяча девятьсот восемнадцатый год. В драматической студии Е. Б. Вахтангова, которую тогда называли Мансуровской, по местонахождению ее в Мансуровском переулке, появился новый воспитанник. Это был молодой человек невысокого роста, брюнет, с наголо остриженной под машинку круглой головой, смуглым лицом, необыкновенно живыми глазами и небольшим ртом, в углах которого таилась обычно слегка насмешливая, но совсем не злая улыбка. У него был низкий, приятный, несколько сипловатый голос. Помнится, одет он был в военный коричневый френч, высокие сапоги и синие галифе.

На уроках Вахтангова, слушая лекции по системе Станиславского или следя за ходом той или иной репетиции, Азарин сидел, устремив на Вахтангова или на сцену свои большие, внимательные, необыкновенно пытливые глаза. А когда кончался урок, он никогда не мог сдержать свой восторг перед лицом внезапно открывшихся ему новых, необыкновенно увлекательных истин и немедленно начинал разъяснять их и всячески комментировал окружающим, сопровождая свои разъяснения живым показом того, как данная истина должна, по его мнению, применяться на деле в актерском искусстве- Был ли это закон сценического внимания или общения, был ли это принцип оправдания сквозного действия или еще какой-нибудь закон сценического искусства, открытый гением Станиславского,- все казалось Азарину чрезвычайно увлекательным, и ему хотелось, чтобы все это поняли, чтобы все восхитились. И, если он видел, что кто-то оставался холодным перед лицом новой истины, он негодовал и не успокаивался до тех пор, пока в глазах его собеседника не вспыхивал огонек радостного постижения.

Азарич был веселый, очень жизнерадостный человек. Чувство юмора было свойственно ему как в жизни, так и на сцене. Он был отличным имитатором. Показывая кого- нибудь, он умел схватить самое существенное, самое характерное- в человеке или в актерском исполнении. Он мог часами развлекать своих товарищей, имитируя тех или иных общих знакомых, удивляя всех остротой наблюдательности и необыкновенным сходством своих показов с оригиналами. А некоторое преувеличение смешных сторон сообщало этим показам сатирический оттенок и превращало их в дружеские шаржи.

Вспоминается мне такой эпизод. В 1918 году в Студии Вахтангова начались внутренние нелады, разногласия, и в коллективе произошел раскол. Вахтангов переживал это очень мучительно, безуспешно стараясь примирить враждовавшие группы. Его положение и образ действий в шутку сравнивали тогда с положением и поступками царя Федора в известной трагедии А. К. Толстого. И вот на одном из студийных "капустников" была поставлена сцена из "Царя Федора", в которой текст был остроумно переработан в соответствии с событиями студийной жизни. В этой шуточной постановке Азарин играл царя Федора, удивительно ярко и точно имитируя И. М. Москвина в этой роли.

В связи с "Царем Федором" вспоминается мне еще и другой эпизод. Некоторые воспитанники Вахтанговской студии привлекались в то время к участию в массовых сценах в спектаклях Художественного театра.

Азарин и я играли по нескольку безмолвных ролей, каждый в различных сценах "Царя Федора". В финальной картине мы оба играли нищих на паперти собора, откуда торжественно выходили царь с царицей. Царица раздавала нищим подаяние, и мы бросались ловить монеты. Наше поведение при этом, разумеется, точнейшим образом определялось рисунком, установленным режиссером. Но после ряда сыгранных спектаклей нам надоело выполнять один и тот же рисунок, и мы заскучали.

Тогда Азарич предложил мне "развить" рисунок нашей сцены. Я согласился, и мы очень быстро нафантазировали целый сценарий. В соответствии с этим сценарием нищие в определенный момент должны были затеять между собой драку из-за брошенной царицей монеты. Мы так и сделали. К нашей великой радости, публика стала нас принимать. В зрительном зале то и дело раздавался смех. Мы почувствовали, что имеем успех, и разыгрались вовсю. Но беда заключалась в том, что в это время уже начался заключительный трагический монолог царя Федора. Как всегда, с глубоким чувством произнес И. М. Москвин первые слова монолога,- и вдруг в зрительном зале раздался взрыв хохота.

Виновниками этого смеха были Азарин и я. Монолог был сорван.

Мы почувствовали, что дело неладно, что, по-видимому, мы серьезно набедокурили и нас ждет суровая расплата. Когда занавес закрылся, мы попытались незаметно улизнуть со сцены, но тут же натолкнулись на помощника режиссера, человека строгого и педантичного.

- Безобразие! Я вас запишу в протокол! Будете иметь дело с Константином Сергеевичем!

Мы похолодели от ужаса. Ничего страшнее, чем разговор со Станиславским, мы себе не представляли. А тут и сам Москвин подошел:

- Что же это вы, молодые люди, переигрываете старых артистов,- сказал он, посмеиваясь.- Нехорошо!..

Но, увидев наши лица, он поспешил нас успокоить:

- Ну, да ничего, ничего... Не волнуйтесь! - и прибавил тихонько, обращаясь к помрежу: - Записывать не надо!

Долго мы потом с Азаричем переживали этот случай. Впрочем, он пошел нам на пользу, мы поняли, что творческая инициатива - вещь прекрасная, но только тогда, когда она проявляется к месту, ко времени и в определенных границах.

Талант Азарина развивался очень быстро. За каких-нибудь два-три года он сделался профессиональным актером, владеющим мастерством творческого перевоплощения. Он никогда не был актером "самопоказывания". В каждой роли он искал "характерность" и умел органично ею овладевать. Каждый образ, созданный Азариным, был новой, живой, органически целостной, единственной и неповторимой человеческой личностью. При этом в каждом образе Азарин умел через индивидуальное раскрыть типическое. В своей творческой практике он неизменно следовал одному из важнейших принципов школы Станиславского: стать другим, оставаясь самим собой. Диалектический смысл этой формулы был близок и понятен Азарину.

Азарин был комедийным актером, но никогда не смешил публику только ради того, чтобы посмешить. Его юмор был умным и содержательным. Сквозь него проступала иногда и глубокая лирическая нота. Уже будучи общепризнанным выдающимся советским актером, Азарин писал в одной из своих заметок: "Обращаясь к классикам драматургии, мы видим, как даже в самых "веселых" комедиях, будь то комедия положений, либо комедия характеров, всегда присутствует глубокая мысль, большая тема, ведущая к главной цели. Между тем во многих наших современных комедиях, среди которых, пожалуй, слишком часто встречаются скороспелки, смех становится самоцелью и заслоняет собою мысль".

Азарин говорил, что ему нравится играть "положительные комедийные образы". Юмор ему нужен был не столько в качестве средства сатирического осмеяния,- как это было у него, например, в роли Тарелкина,- сколько в качестве средства выражения своей нежной любви и ласки по отношению к образу. Это особенно ярко проявилось в роли Бориса Волгина (в пьесе А. Афиногенова "Чудак"). Смешные черточки в характере и поведении героя сообщали образу какое-то особенное обаяние. У Азарина был не только веселый, но и очень добрый юмор.

Говоря о своем творчестве, Азарин подчеркивал, что он работает над ролью "прежде всего весело". Он считал это "непременным условием". Он говорил: "Без чувства жизнерадостности ни работать над ролью, ни играть ее не могу. Даже самую что ни на есть драматическую сцену я играю, пребывая в веселом, подчас шутливом настроении".

Именно эта особенность творчества Азарина делала его "вахтанговским" актером, ибо специфика "вахтанговского" в искусстве театра - это прежде всего праздничность творчества, его солнечная жизнерадостность. Не долго пробыл Азарин с Вахтанговым - всего каких-нибудь два-три года,- но этот ученический период наложил свой отпечаток на все его последующее творчество.

Ясность мысли, четкость сценического рисунка, острота и пластическая выразительность внешней формы, музыкальность, ритмичность - словом все, что Вахтангов подразумевал под словом "театральность", было свойственно творчеству Азарина, делало его подлинным "вахтанговцем".

Я уже говорил о том, что искусство Азарина было добрым искусством. И действительно: создавать такие образы и так играть на сцене, как это делал Азарин, мог только очень хороший человек.

...Мне довелось прожить с Азариным бок-о-бок целое лето. Мы жили с ним в деревне, в одной избе, в одной комнате. Память моя бережно хранит воспоминание об этих совместно проведенных днях нашей общей с ним молодости. Это ведь не очень часто случается, что люди долго живут вместе и ничто, решительно ничто, не может омрачить их дружеских отношений. А именно так это и было между мной и Азаричем: даже тень малейшего неудовольствия никогда не возникала между нами. Чудесный товарищ, всегда веселый, живой, общительный и добрый человек, с ясным умом и обаянием большого артистического таланта - таким живет в моей памяти мой друг Азарий Михайлович Азарин.