Юрий Завадский

Азария Михайловича я хорошо помню, хотя мне и не пришлось с ним непосредственно работать.

Я помню его как актера, его Левшу в "Блохе" в первую очередь, но помню его и как человека, товарища. Когда я говорю "помню",- это не значит, что я вспоминаю его как одного из многих, с кем пришлось встречаться.

Нет, он запомнился как явление исключительное, как артист огромного внутреннего жара. Казалось, что из его глаз, когда вы на него смотрите, на вас как бы устремлен луч золотого, радостного света, а во всей его фигуре вы ощущаете непрестанную готовность к творчеству, к веселью, к утверждению.

Он был весь насыщен этой живой, творческой жизнеутверждающей сущностью, и именно этой сущностью было проникнуто его общение со всеми друзьями.

Поэтому всем, кто его хоть недолго знал, казалось, что он знал его давно, давно его любит и полюбил навсегда.

Вот таким, как бы светящимся, излучающим свет и жар своего сердца, запомнился мне Азарин, и, вероятно, не только мне. Этой жизнерадостной сущностью были пронизаны почти все его роли, и это делало Азарина таким дорогим зрителю, таким современным актером, таким устремленным в завтрашний день. Каждая встреча с ним - на сцене или в жизни - прибавляла человеку уверенности в себе. После встречи с Азариным легче жилось, дышалось, думалось. Хотелось самому сочинять, придумывать и заражать людей горячим ощущением прелести жизни.

Его уже давно нет с нами, и в то же время он совсем, совсем близок сегодня каждому, кто хоть однажды с ним встречался.