Глава II

В 1861 году Италия была провозглашена единой, а после войны 1866 года с родиной воссоединилась также Венецианская область. Замученные нуждой и лишениями, нищие странствующие артисты едва ли заметили происшедшие перемены. Труппа Дузе - Лагунац Дошла до того, что стала выступать на деревенских ярмарках, но и тут нередко приходилось отменять спектакли из-за отсутствия публики. К обычным невзгодам прибавилось еще одно тяжелое испытание - серьезно заболела мать Элеоноры. После томительных дней, переходя от надежды к отчаянию, близкие все-таки решили положить ее в больницу. А чтобы нищая труппа, состоявшая из десятка человек, смогла продолжать свое существование, Элеоноре, как дочери капокомико¹, пришлось заменить мать на сцене.

¹ (Руководитель труппы.)

70-е годы

В 1892 году в Берлине, в канун дебюта в драме "Родина", когда артистка уже стала европейской знаменитостью, Элеонора Дузе писала Герману Зудерману¹: "Ваша Магда проработала десять лет. Та, что вам пишет, работает уже двадцать. Если сравнить этих женщин, то разница будет огромной, ибо, в противоположность Магде, женщина, которая вам пишет, ждет не дождется, когда сможет покинуть сцену. Магда начала играть в семнадцать лет, по своему желанию, у той, что вам пишет, все было иначе. В двенадцать лет ее нарядили в длинные юбки и сказали: "Надо играть". Вот видите, какая разница между той и другой женщиной. Впрочем, Магда принадлежит вам, это ваше создание, другая живет реальной жизнью, как все люди на свете. Однако она хочет просто поблагодарить вас за вашу "Родипу", взяв с радостью на себя всю ответственность за сегодняшний вечер".

¹ (Герман Зудерман (1857-1928) - немецкий писатель, драматург. Натуралистические тенденции уживаются в его творчестве с традициями французской буржуазной драмы середины XIX в. (Скриба, Дюма-сына, Сарду). Самая известная пьеса Зудермана-"Родина" ("Отчий дом"). Имели успех на сцене и другие его драматические произведения - "Честь", "Бой бабочек", "Гибель Содома", "Огни Ивановой почи".)

В двенадцать лет ей пришлось выслушивать и самой произносить страстные монологи из "Франчески да Римини" Пеллико, "Пии деи Толомеи" Карло Маренко и из мрачных народных драм, смысл которых она не всегда понимала.

Она расскажет впоследствии Габриэле Д'Аннунцио¹, как родилась в ней актриса в те годы отрочества.

¹ (...расскажет впоследствии Габриэле Д'Аннунцио.- Дузе послужила прообразом героини романа Д'Аннунцио "Огонь" - актрисы Фоскарины, а сам писатель - прототипом поэта Стелио Эффрена.)

"Вы помните, Стелио, ту остерию в Дол о, куда мы вошли в ожидании поезда?.. Двадцать лет назад она была такой же... Мы с матерью заходили туда после спектакля и садились на скамью у стола. Только что в театре я плакала, кричала, безумствовала, умирала от яда или от кинжала. И теперь в ушах у меня еще звучали чужие голоса - это звенели стихи... А в душе еще жила чужая воля, от которой мне не удавалось избавиться,- словно кто-то другой, пытаясь победить мою неподвижность, еще ходил и жестикулировал... Эта притворная жизнь надолго оставалась у меня в мускулах лица, так что в иные вечера я никак не могла успокоиться... Это была маска, во мне уже рождалась, оживала маска... Я широко-широко раскрывала глаза... Мороз пробирал меня до корней волос... Я уже не могла полностью осознать, кто я и что происходит вокруг... Моя душа погружалась в глубокое одиночество. Все окружающее больше не имело для меня никакого значения. Я оставалась наедине со своей судьбой... Моя мать которая была рядом со мной, отступала куда-то в бесконечную даль... Меня мучила жажда, и я утоляла ее холодной водой. Иногда, когда я бывала особенно усталой и взволнованной, я начинала улыбаться. И даже моя мать с ее чутким сердцем не могла понять, почему я улыбаюсь... Это были те несравненные часы, когда кажется, что дух разорвав телесные оковы, уходит, блуждая, за земные пределы".

И дальше:

"Я видела тогда то, чего нельзя забыть; видела, как над контурами окружающей меня реальности начинают возвышаться образы, рожденные моим вдохновением и моей мыслью. Так в минуты тревожного томления, усталости, лихорадочного волнения, противоречивых стремлений возникали первые очертания моего искусства".

1876

Из местечек, по которым артистке прнхддилось кочевать в годы отрочества, она хорошо запомнила также Салуццо. Там, в четырнадцать лет, она впервые выступила в амплуа первой актрисы. Ее мать переходила из больницы в больницу, сраженная недугом, который свел ее в могилу. Элеоноре же приходилось играть и в "Найденыше святой Марии" Джакометти¹ и в других романтических драмах. Впоследствии она с грустью вспоминала вечный страх, вызванный огромной ответственностью. Ее мучило чувство голода, который иногда удавалось хоть немного утолить тарелкой больничного супа, припрятанного матерью, или цикорием, собранным в поле семнадцатилетним "первым актером" Карло Розаспина².

¹ (Паоло Джакометти (1816-1882) - итальянский драматург эпохи Рисорджименто. Среди его пьес выделяются "Елизавета, королева Англии", "Юдифь", "Гражданская смерть" (переведена на русский язык А. Н. Островским под названием "Семья преступника").)

² (Карло Розаспина (1853-1921) - итальянский актер, игравший первые роли в пьесах Дюма-сына, Пинеро, Гауптмана, Д' Аннунцио, Ростана. В 1905 г. снялся в первом итальянском игровом фильме "Взятие Рима".)

Когда же Дузе заговаривала об Альбиссоле, то в ее голосе начинало звучать нечто похожее на ностальгию. Там труппа пробыла довольно долго. Каждый вечер играли в маленьком зале, битком набитом народом, по большей части рыбаками, людьми сердечными и щедрыми. Они в избытке снабжали артистов рыбой, и это было как бы некоторым вознаграждением за многие месяцы тяжелой голодовки. Элеонора должна была каждое утро подметать зал, что вызывало у нее жестокий кашель. "Как я кашляла!.." - вспоминала она впоследствии со смущенной улыбкой.

"Пусть настоящее тебя не волнует. Я за тебя спокоен. Недаром, едва ты появилась на свет, солдаты уже отдавали тебе честь и брали ружья на караул",-порой подбадривал ее отец. Грубость окружавшего ее мира не могла изменить ее натуру. Упрямая, замкнувшаяся в себе, она сохраняла душевную чистоту и цельность. По словам Рази¹, "взгляд ее иногда бесцельно блуждал в пространстве, а иногда, наоборот, она пристально вглядывалась в какую-то точку прямо перед собой или поднимала глаза вверх, словно ожидая появления чего-то Другого, нового, что уже предчувствовала"².

¹ (Луиджи Рази (1852-1918) - итальянский актер, писатель, драматург, театральный педагог.)

² (Луиджи Рази, Дузе, Флоренция, Бемпорад, 1901.)

И предчувствие ее сбылось.

"Какая то была весна!- рассказывает Фоскарина в романе Д'Аннунцио "Огонь".- Стоил март. Рано утром, прихватив кусок хлеба, я уходила и поля. Я брела наудачу, не выбирая пути. Целью моих прогулок были статуи. Я переходила от одной статуи к другой, останавливалась перед каждой, будто и в самом деле пришла к ним в гости. Некоторые из них навались мне прекрасными, и я пыталась подражать их позам, жестам. Но дольше всего я стояла возле изуродованных, искалеченных статуй, словно в невольном порыве стараясь утешить их...".

"В ту весну,- продолжает свой рассказФоскарина,-майским вечером через Порта дель Пал по мы въехали в Верону. Задыхаясь от тревожного волнения, я прижимали к сердцу тетрадку, куда своей рукой переписала роль Джульетты, и повторяла про себя первые слова, с которыми она выходит на сцепу: "Кто зовет меня? Вот я. Что вам угодно?"

Элеоноре было четырнадцать лет, столько же, сколько Джульетте, и мало-помалу ей стало казаться, что ее собственная судьба сливается с судьбой этой девочки, память о которой будет жить вечно. И снова Фоскарина.

"...На каждом перекрестке мне чудилось, что вот-вот из-за угла покажется кортеж, сопровождающий катафалк, покрытый белыми розами. Увидев Арки Скалигеров¹ за железной вязью кованой решетки, я закричала матери:

¹ (Арки Скалигеров.- Мавзолей Скалигеров (властителей Вероны XIII- XIV вв.) - своеобразнейший памятник средневековой готическо-рыцарской культуры XIV в.)

- Вот гробница Джульетты!- и зарыдала. Меня охватило отчаянное желание полюбить и умереть...". И в ту весну, в майское воскресенье, под высоким небом средневековой Вероны, в древнеримском амфитеатре огромной Арены¹ по волшебству Шекспира "перед толпой горожан, покоренных легендой о любви и смерти", Джульетта воскресла.

¹ (....в древнеримском амфитеатре огромной Арены.- Веронская Арена является одним из древних театральных зданий, построена около 290 г. н. э. при римском императоре Диоклетиане, рассчитана на 25 тысяч зрителей. В настоящее время используется для оперных и драматических спектаклей во время постоянных летних театральных сезонов.)

1880

В то утро Элеонора долго ходила по городу. На пьяцца делле Эрбе на свои маленькие сбережения она купила букет белых роз. Эти розы, символ чистой любви Ромео и Джульетты, помогли ей найти конкретное выражение тех чувств, которые вызывала в ней трагедия.

Был воскресный день. К четырем часам ступени амфитеатра Арены заполнились толпой - мужчины в рубашках с жилетами, нарядные женщины в разноцветных косынках. Место стоило четыре сольди...

Дальше рассказывает Луиджи Рази.

"Вот Джульетта. Она с цветами, которые свяжут воедино ее первую и последнюю встречу с возлюбленным. С этими цветами па длинных стеблях, прижимая их к лицу, вдыхая их пьянящий аромат, она проводит всю роль.

А вот и Ромео. Их взгляды встречаются, и розы трепещут в руках Джульетты. Одна из них падает к ногам Ромео. Чтобы еще хоть на миг продлить свидание с ним, она медленно-медленно наклоняется. Он спешит опередить ее, поднимает цветок, молча подает ей, и глаза его не отрываются от ее глаз. Из-за кулис раздается громкий голос матери, она зовет Джульетту, а та уже убегает, смущенная, не расставаясь с розой, которой касались руки возлюбленного.

Солнце склоняется к горизонту. Джульетта у своего окна, и снова руках у нее розы. Что ее ждет, любовь или смерть? Ромео подходит к дому, вот он уже под ее балконом, и цветы из рук Джульетты ароматным дождем падают на его пылающий лоб. Это безмолвное признание опьяняет его.

Поэтичность пронизывает драму, как бы сопровождая ее таинственной, приглушенной гармонией.

Зажигаются огоньки рампы. В их мерцающем, сумрачном свете видно кладбище. Нет больше жаворонка, который поднимается ввысь с радостными трелями. Теперь слышны тоскливые крики летучих мышей, которые проносятся, задевая крыльями могилы. На ложе из цветов спит Джульетта. Пробуждаясь, она видит Ромео у своих ног. И как в сцене у балкона, осыпает его этим благоухающим покровом, а потом падает мертвой на тело любимого среди этих цветов, которые цвели один день"¹.

¹ (Луиджи Рази, Дузе, стр. 12-14.)

И снова в рассказ вступает Фоскарина.

"Аромат, воздух, свет - все захватывало меня. Слова лились с непостижимой легкостью, почти непроизвольно, как в бреду... Прежде чем слететь с моих уст, каждое слово пронизывало меня насквозь, впитывая в себя весь жар моей крови. Кажется, не было во мне такой струнки, которая нарушала бы удивительное состояние необыкновенной гармонии. О, благодать любви! Каждый раз, когда мне дано было коснуться вершин моего искусства, меня вновь охватывало то ощущение полной отрешенности. Я была Джульеттой...

Когда я упала на тело Ромео, толпа завопила во мраке столь неистово, что я ощутила смятение. Кто-то поднял меня и потащил навстречу этому реву. К моему лицу, мокрому от слез, поднесли факел. Он громко трещал и распространял вокруг запах смолы. Передо мной металось что-то красное и чернее, дым и пламя. А мое лицо, наверное, было покрыто смертельной бледностью.

С тех пор никакой рев восторженного партера, никакие крики, никакой триумф никогда не приносил мне упоения и полноты чувств того великого часа".

Именно в том незабываемом спектакле, вдохновленная истинной поэзией, интуитивно почувствовала юная Элеонора поэтическую трагичность образа и, полностью слившись с ним, познала то удивительное состояние постижения прекрасного, которое возносит к вершинам творчества, и передала свое чувство публике. Именно в тот вечер ей открылась тайна предначертанного ей пути.

Кроме искренности и непосредственности, которые были свойственны актрисе на протяжении всей жизни, у нее проявился подлинно режиссерский талант, ибо как иначе можно расценить ее гениальную и исполненную поэтичности находку, своеобразно воплотившуюся в столь выразительной сцене с розами. Таким образом, уже тогда она проявила способность, присущую ее игре и впоследствии, даже неодушевленные предметы делать активными участниками спектакля.

Прошло месяца два. Элеонора вместе с маленькой труппой своего отца снова играла в Вероне. Однажды вечером в конце второго акта ей передали телеграмму: скончалась мать. Сделав над собой страшное усилие, она не проронила ни слезы и сумела доиграть пьесу. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Публика не заметила ее состояния. Когда же спектакль кончился, она стремглав побежала домой, чтобы в уединении, в своей комнатке, выплакать свое горе. На улице она почувствовала, что у нее озябли руки. Машинально сунув их в карманы своего старенького шерстяного жакетика, она заметила, что один из них не такой глубокий, как другой, и тотчас вспомнила: да ведь это мама починила его несколько месяцев назад. От этого прикосновения и всплывших воспоминаний силы совсем оставили ее. Сжимая в руке залатанную подкладку, она прижалась к стене и горько заплакала, одна в темноте пустынной улицы.

Да, она была одна-одинешенька на свете. Отец, хоть и был рядом, совсем замкнулся в своем молчаливом горе. Отчаяние его было еще глубже оттого, что подругу его жизни, умершую вдали от него в одной из падуанских больниц, похоронили в общей могиле.

Страдания и лишения, казалось, наложили свою печать на хрупкую фигурку Элеоноры, на ее изнуренное, почти прозрачное лицо, которое трудно было назвать красивым. Только иногда, впрочем, очень редко, в свете рампы ее огромные глаза загорались, лицо преображалось, становилось неотразимо прекрасным. Ее крайнюю сдержанность товарищи по сцене принимали за высокомерие, считая ее просто эгоисткой.

Элеонора относилась равнодушно и к сплетням и к насмешкам. "Если что не мило, проходи мимо" - такова была ее заповедь в те годы. Она по-прежнему влачила полунищенское существование. Спектакли лишали ее последних сил. Не было отдыха и в убогих меблирашках, где алчные или невежественные хозяева смотрели на худенькую, плохо одетую девушку с нескрываемым подозрением и неприязнью, считая, что с такой незавидной внешностью карьеры, пожалуй, не сделаешь.

И в самом деле, ее путь по стезе искусства был долгим и трудным. Дела шли все хуже и хуже, и в конце концов руководимая отцом труппа распалась. В 1873 году Элеонора была приглашена на амплуа инженю в труппу Дузе - Лагунац, ту самую, в которой пятилетней девочкой она впервые выступила на сцене театра в Дзара. И вот теперь, спустя десять лет, специальные афиши театра "Граднска" огромными буквами извещали о бенефисе "первой любовницы" (прима амороза) Элеоноры Дузе. Однако слава и богатство еще не подружились с молодой актрисой. "Восемь вечеров Элеоноры - 8 лир",- гласила скромная графа в расходной ведомости.

Пять лет, последовавших за выступлением в Вероне, были самыми трудными для развития индивидуальности Элеоноры Дузе. Перед ней уже открылся тот путь, по которому ей предстояло идти в искусстве. Вкус, врожденный артистизм, развивавшиеся по мере того, как она приобретала житейский опыт, знакомилась с произведениями искусства и познавала себя, восставали против некоторой напыщенности в исполнении, к которой ее принуждали традиции, господствовавшие в третьестепенных труппах.

В 1874 году она вместе с отцом перешла в труппу Бенипказа, а затем - в труппу Луиджи Педзана¹, куда ее приняли на вторые роли. И как раз Педзана, актер довольно незаурядный, но как капокомико верный приверженец традиционного исполнения ролей, к тому же человек ограниченный, однажды на репетиции прервал Элеонору: "Нет, так не годится. Эту фразу надо подавать иначе",- и сам повторил ее в банальной, напыщенной манере. Когда же Элеонора, органически не переносившая никакой манерности, повторила фразу по-своему, так, как почувствовала ее, сдержанно, с внутренней взволнованностью, он воскликнул: "И почему вы непременно хотите быть актрисой? Неужели вы не понимаете, что этот кусок вам не по зубам?"

¹ (Луиджи Педзана (1814-1894) - итальянский актер. Играл в пьесах Альфьери, Никколини, Гольдони, Феррари.)

Нетрудно себе представить, с каким лихорадочным нетерпением ждала она нового ангажемента, и как только удалось освободиться от обязательств перед Педзана (что произошло в сезон 1875/76 года), она перешла в труппу Ичилио Брунетти¹, а затем, в 1877 году, на вторые роли в труппу Этторе Дондини² и Адольфо Драго. В новой труппе не было вакансии для ее отца, и таким образом она оказалась в разлуке с единственным своим другом, который всегда понимал ее, ободрял и помогал отстаивать творческую независимость.

¹ (Ичилио Врунетти (1838-1898) - итальянский актер, выступавший в амплуа "первого актера": Паоло ("Франческа да Римини" Пеллико), Пилад, Давид ("Орест", "Саул" Альфьери), Арман ("Дама с камелиями" Дюма-сына).)

² (Этторе Дондини (1822-1897) - известный итальянский комический актер.)

Между тем товарищи по сцене никак ее не поддерживали. Они не испытывали к ней симпатии и не одобряли ее сдержанности, порой переходящей в замкнутость. Руководители труппы обвиняли ее в нерадивости и утверждали, что она просто не любит свою профессию. Однако больше всего ее удручало полнейшее непонимание со стороны публики. Ведь именно живой контакт со зрителями является главным и необходимым импульсом того творческого подъема актера, который помогает ему перевоплощаться, каждый вечер жить на сцене в другом образе - никогда не повторяться, всегда быть неповторимым.

Да и как она, лишенная даже намека на эффектную элегантность, со своей скромной, неброской внешностью, могла найти свою публику во второсортных театриках, в которых она вынуждена была играть и где зрителям важней всего "ряса, делающая монаха"? Провинциальные зрители или просто не замечали ее, или, как это случилось во время гастролей труппы Драго в Триесте, вынудили капокомико снять ее имя с афиш, заявив, что им "такая не подходит".