Последние годы

Кончается гражданская война. Передвижной военный театр закрыт, актеры - демобилизованы. Одни уезжают по направлению на различные заводы, с другими Анна Алексеевна Бренко возвращается в Москву.

В феврале 1920 года в обращении ЦК партии к шести тысячам комсомольцев, брошенных на восстановление транспорта, говорилось: "В этом и исключительно в этом залог избавления рабочих центров от адских мук голода и холода, залог возрождения всей нашей промышленности..." Вводится всеобщая трудовая повинность. В стране, измученной войной, свирепствует тиф. На юге еще идут бои. В этих условиях государство не только живет, сражается с контрреволюцией, решает неотложные хозяйственные проблемы, но и, что самое поразительное, занимается вопросами культуры. Г. Уэллс с изумлением отмечает, что "в умирающей с голоду России сотни людей работают над переводами", издаются и читаются книги. Открывается восемь новых университетов, множество техникумов и институтов. 29 января 1920 года создается Главпрофобр. Открываются новые театры.

Но как обучить миллионы неграмотных, если Народный Комиссариат просвещения не может обеспечить людей самым необходимым: бумагой, чернилами, перьями и карандашами.

И все же в нетопленых классах, при тусклых коптилках учатся и стар и млад.

Более того, создаются научные институты, проходит первый Всероссийский съезд научных деятелей, публикует свой основной труд И. П. Павлов.

В 1920 году В. И. Ленин определяет главные принципы формирования социалистической культуры: "...марксизм отнюдь не отбросил ценнейших завоеваний буржуазной эпохи, а, напротив, усвоил и переработал все, что было ценного в более чем двухтысячелетием развитии человеческой мысли и культуры. Только дальнейшая работа на этой основе и в этом же направлении, одухотворяемая практическим опытом диктатуры пролетариата, как последней борьбы его против всякой эксплуатации, может быть признана развитием действительно пролетарской культуры" (В. И. Лени н. Полн. собр. соч., т. 41, с. 337).

Вот за эти образцы и традиции и продолжает бороться Бренко. После демобилизации она полна энергии и желания работать. Все начинается хорошо, главное, наступила мирная жизнь, лучшие ее ученики вернулись с ней в Москву и так же, как и она, мечтают о создании своего театра. Даже репетировать уже стали вечерами, как и прежде приспособив для этого ее маленькую квартирку. Она так убеждена в необходимости своей студии, что, едва устроившись и разобрав вещи, начинает готовиться к новым постановкам. Но ученики Анны Алексеевны обзаводятся семьями, им приходится подрабатывать, много сил отнимает быт. И все-таки вечерами они вырываются хоть на час в ее квартиру в ветхом деревянном доме. Студия возобновляет работу. К приходу студийцев она греет чайник, заваривает "чай" из сушеной моркови, старается хоть чем-нибудь угостить. Все голодны, но ни денег, ни еды, как правило, нет.

В 1923 году, когда решался вопрос о восстановлении ее сорокалетнего членства в Обществе русских драматических писателей, между делом упомянули: "...в настоящее время... она крайне нуждается в средствах к существованию". Впрочем, Анна Алексеевна старалась, чтоб на планы и работу студии ее положение не влияло. Готовился новый спектакль, каждый вечер шли репетиции. По приказу Нарком-проса студия получает имя А. А. Бренко. Начинается новый этап работы, вместе с ним приходят и новые трудности. Но до того, как обрушились и выбили из колеи неприятности, Анна Алексеевна успела составить проект устава и программу "Трудового коллектива имени А. А. Бренко". Устав четко определял цели: коллектив, состоящий в основном из учеников бесплатной рабочей школы, должен повышать идеологию народных масс. Следовательно, показывать спектакли надо в клубах фабрик и заводов и на рабочих окраинах. Репертуаром, режиссурой ведает Бренко и ее заместительница. Помимо этого, существует правление. Позиции прежние: хорошие пьесы, серьезная подготовка, тщательное оформление. Поражает сочетание устойчивости и мобильности, верности давним традициям Малого театра и желания не отстать, использовать, взять на вооружение новое и, главное, готовить специалистов в соответствии с требованиями времени.

Помимо истории театра, Бренко вводит у себя курс техники сцены и кулис, широко преподается и сценическое движение: пластика, ритмика, акробатика, импровизация, идет "техническая выработка тела". Пересмотрена и программа по психологии. В ней содержится не только изучение теории Ч. Дарвина, но и новейшие достижения науки в этой области.

Первая московская рабочая студия имени А. А. Бренко давала профессиональное образование и звание актера, поэтому находилась в подчинении Моспрофобра. Как учебное заведение она была в ведении Отдела народного образования. При студии имелся еще и театр, которым распоряжалось Управление московскими театрами, а играли в основном в рабочих клубах, имеющих собственное начальство. Это многослойное подчинение мешало нормально работать. В каждом из учреждений обязательно находился человек, умевший запрещать, но боявшийся что-либо разрешить. Каждая из инстанций предостерегала, выдвигала требования и создавала инструкции. Образцом такого канцелярского красноречия является "Положение о драматической студии А. А. Бренко", сочиненное Моспрофобром: "Театральная работа указанного коллектива должна вытекать из здорового творчества без болезненных уклонений в сторону непроверенных новшеств и брать от последнего только завоевавшее права гражданства". Студии, естественно, эта инструкция ничего дать не могла, кроме разве постоянного страха быть уличенной в "болезненных уклонениях". Сама же Анна Алексеевна начала воевать и доказывать, но только испортила отношения и обратилась выше. Однако что мог сделать Главпрофобр, если людей хронически не хватало, а в подчинении находилось 59 вузов, 328 техникумов, 600 профтехкурсов и 1141 школа? Последней из них стала студия Бренко, получившая права государственной школы, штамп и круглую печать. Заняться ею всерьез, естественно, никто не мог.

На базе ее был создан трудовой коллектив "для обслуживания заводских клубных сцен и подмосковных театров для детей рабочих и трудового элемента". Иными словами, существовала студия и при ней театр, то есть именно то, к чему стремилась Бренко и ее ученики. Бренко получила право комплектовать состав преподавателей, профессоров, режиссеров с оплатой по соглашению ("не нарушая общих правил"). Занятия были бесплатными, билеты - дешевыми, откуда же взять деньги на оплату преподавателей и режиссеров, на декорации, костюмы, переезды и все расходы, связанные со спектаклями? Тем более что двадцать процентов мест студия обязана была бесплатно отдавать Моспрофобру для безработных членов профсоюза, красноармейцев и крестьян.

В этом же Положении предусматривалась плата за обучение - два золотых рубля в месяц с каждого слушателя. С одной стороны, расходов это покрыть не могло, с другой - исчезали принципы бесплатной школы для рабочих; плата могла стать барьером для талантливых людей из народа.

В 1921 году дом, где находилась квартира Бренко, снесли. Ей предоставили комнату, в которой как-то жить было еще можно, но репетировать нельзя. Опять остро встал вопрос о помещении. 24 августа 1922 года студия арендовала у Управления московскими театрами помещение на Смоленском рынке (3-й Николо-Щиповский переулок, дом 3, кв. 1). Здесь можно было работать со старшей и младшей группами. В договоре Управление обусловило не только ежегодный полный ремонт силами студии, не только бесплатные служебные места, бесплатные спектакли в дни советских праздников и двадцать пять процентов постановок безвозмездно к концу трехлетнего срока аренды, но и полный свой контроль над студией Бренко, которая перед началом каждого учебного года должна была сдавать Управлению театров подробный творческий план предстоящей работы.

Ученики жили и работали далеко, в студию приезжали поздно, тем более что с транспортом в Москве было плохо. Репетиции кончались ночью. На то, чтобы добраться домой, у Анны Алексеевны сил уже не хватало. Да и зачем? Ведь в сущности студия, как и прежде,- ее дом, семья, смысл жизни. Вскоре она перевезла остатки своего скромного имущества сюда и так здесь и осталась. В этом помещении нашел ее Гиляровский. Он писал, что увидел Анну Алексеевну на репетиции, окруженную учениками и ученицами, и не мог понять, кто кого больше любит - они ее или она их.

Он сравнивал это жилье с ее роскошной, сверкающей огнями и хрусталем квартирой на Петровских линиях, где сиживали Островский и Юрьев, а за роялем Рубинштейн, и писал, что "все былое померкло перед полутемной комнатой с запыленными окнами, комнатой, оживленной веселым щебетом учащейся молодежи, смело и весело глядящей в будущее".

Согретая теплотой Анны Алексеевны, поддерживаемая ее энергией, озаренная общей верой в великую силу искусства, в важность их дела для революции, жила студия. Рабочие окраины смотрели "Грозу", "Горькую судьбину", "На дне". Шли репетиции, давались спектакли. Правда, они бывали не часто, а иногда, уже назначенные, отменялись, и с помещением было плохо, и с деньгами тоже, но жаловаться в этом коллективе не полагалось. Трудностей старались не замечать, как не чувствовали в то гордое и окрыленное время опорок на ногах, вкуса сырого со жмыхом хлеба. Атмосфера студии, где творческие радости и заботы стояли на первом месте, уже стала традицией и передавалась из поколения в поколение. Преграды преодолевали, с трудностями боролись, свои права отстаивали. Студии шел десятый год, она была продолжением Рабочей театральной школы, только называлась иначе.

9 июля 1923 года А. Бренко писала: "А у меня уже новый состав работает, и я горжусь, что наш рабочий театр существовал до революции и по давности имеет полное законное право именоваться Первым московским Рабочим театром, тем более что моя школа была первой бесплатной школой в России для рабочих до революции, еще при царском режиме". И добавляла, что, подводя итоги девяти лет работы, хочет осуществить теперь задуманный ею Рабочий театр.

Но вскоре студию имени А. А. Бренко передали в ведение Московского отдела народного образования. Новое начальство ничего о студии не знало и поставило под сомнение ее право на существование.

Вспоминая "огромный инстинктивный порыв масс в сторону искусства", Луначарский рассказывал: "Тысячами, если не десятками тысяч, зацвели во всей России рабочие и крестьянские театральные кружки. Тысячами приливала молодежь во всевозможные студии и школы, которых развернулось невероятное количество". Среди них потерялась и потеряла свою исключительность давно и прочно существовавшая Рабочая драматическая школа. Бренко собрала все документы, касающиеся десятилетней работы ее школы и театра, но в МОНО их потеряли, и пришлось опять ходить, писать, доказывать. Анна Алексеевна в своей правоте не сомневалась. За ее спиной был опыт Пушкинского, Рабочего, Фронтового театров, руководимых ею школ и студий. Не исчезли навыки актрисы, видение режиссера, проверенные педагогические приемы. А главное, она по-прежнему, как в далекой молодости, ощущала себя "гражданским деятелем", и ей казалось, что рядом, плечом к плечу находятся здесь ее ученики - рабочие и красноармейцы, которым, как и ей, жизненно необходимо, чтоб студия продолжала работать. Но люди, сидящие за тесно поставленными столами, усталые, закрученные бесчисленными делами, проблемами и посетителями, видели перед собой седую старушку, подозрительно интеллигентную, не к месту независимую, излишне тщательно одетую. На фоне других руководителей - энергичных деловых женщин и вооруженных современными теориями мужчин - она никак не смотрелась. Окончательное решение вопроса отложили, а пока на всякий случай запретили принимать новых учеников, и находящаяся на самоокупаемости студия попала в тяжелейшее положение - преподавателям нечем было платить. Поговаривали и о том, чтобы отобрать у студии арендованное на три года с трудом отремонтированное помещение. Да и годилось оно только для репетиций. Спектакли всегда шли в разных местах.

5 марта 1924 года Анна Алексеевна в письме к А. И. Южину спрашивала совета, как получить пустующее помещение учительского клуба: "Мое настоящее помещение признано негодным, как я писала Вам в прежнем письме, и платить за негодное помещение студия не в силах, так как без постановки спектаклей - нет средств. Очень Вас прошу дать мне совет, что делать, ведь 60 учеников, состоящих из рабочих и крестьян, нельзя же выбросить на улицу".

Южин прекрасно относился к Бренко, где мог - старался помочь, писал, что с 1881 года знаком с ее деятельностью, "исключительно посвященной искусству и деятельной бескорыстной работе, посвященой рабочему пролетариату в самые тяжелые времена реакции...". Но здесь и он ничего не мог сделать.

Всю жизнь Анна Алексеевна опережала время. Сейчас она несколько отстала. Или опять оказалась чуть-чуть впереди? Пройдет несколько лет, и традиционное реалистическое искусство, обновленное и омытое героическим накалом самой справедливой борьбы, займет главное место. Но именно в эти годы добротные классические спектакли выглядели несколько старомодными. Общему настрою соответствовали яркие, праздничные, романтические постановки. Не психология, а пафос революции должен был быть в основе любого представления, идея спектакля должна была обнажаться сразу.

Четвертый параграф второго пленума ЦК Всерабиса утверждал, как можно прочитать в первом номере "Вестника работников искусств" за 1924 год: всякое искусство надлежит использовать утилитарно для бытовых и производственных возможностей, а не "в плоскости самодовлеющего эстетизма", в рабочем клубе искусство не цель, а метод воспитания; драмкружок обязан вести к "азбуке коммунизма". В сложной обстановке свойственного времени многообразия направлений и группировок, вплоть до открыто враждебных революции, началась проверка руководителей кружков. Похвастаться пролетарским происхождением Бренко не могла, она была "из бывших", и это само по себе вызывало подозрение. Руководимая ею труппа отличалась независимостью. Отделу народного образования, озабоченному десятками разнообразных и непосредственно связанных с его деятельностью проблем, студия скорее мешала. Все материалы театра, отданные Бренко, в МОНО так и не нашлись. Уже не о помещении шла речь - существование студии было под угрозой. Собрались, подумали и решили... отметить несколько важных дат в жизни и деятельности Бренко. Чествование Анны Алексеевны, ставшее одним из знаменательных событий осени 1924 года, было вызвано необходимостью.

Еще летом ученики Бренко начали готовиться к этой дате. Была создана юбилейная комиссия, составлено и напечатано в типографии обращение ко всем, кто знал Анну Алексеевну и хотел бы принять участие в торжествах. В обращении члены комиссии признавались, что по части организации юбилеев опыта совсем не имеют, и просили желающих включиться в работу. В сентябре, говорилось в обращении, состоится не один, а целых четыре юбилея Анны Алексеевны Бренко: пятидесятилетие ее художественно-артистической и литературной деятельности, сорокапятилетие со дня создания Пушкинского театра, тридцатипятилетие педагогической деятельности, десятилетие Первой бесплатной школы сценического искусства, "открытой по нашей инициативе", писали они и добавляли: "Сколько терпения и какой труд положен был совершенно бескорыстно в это великое и новое для России дело - знаем только мы, ее ученики, знаем и ценим!"

И они просили присоединиться к ним, рабочим, "в этот славный торжественный день и почтить своим вниманием русскую женщину, отдавшую всю свою жизнь трудящемуся народу и пролетарской культуре".

Сообщен был и состав юбилейного комитета: почетный председатель - нарком А. В. Луначарский, председатель - народный артист А. И. Южин. Члены: народный артист республики К. С. Станиславский, заслуженная артистка республики А. А. Яблочкина, В. Г. Гиляровский, Э. М. Бескин, В. А. Филиппов, В. и Ф. Фортунатовы и многие другие. Далее сообщалось, что после официальной части силами учеников Бренко будет показана пьеса "На дне" и что "цены местам общедоступные".

Все, кто писал о юбилее Бренко,- газеты, передающие свежие впечатления, и те, кто вспоминал об этом дне позже,- сходились на том, что, несмотря на размах, торжество было удивительно уютным, задушевным и трогательным. Рядом с корифеями сцены в зале сидели красноармейцы, рабочая молодежь, и нарядные театральные туалеты мирно соседствовали с красными платочками.

Обошлись без длинного стола и президиума - этих унылых и обязательных спутников официальных торжеств. Просто вышли рабочие - ученики студии, поставили большое мягкое кресло, бережно вывели и посадили юбиляршу - "белоснежную старушку", по определению кого-то из старых друзей. При седых волосах лицо у Анны Алексеевны было свежим, а глаза - совсем молодыми. А потом вышел еще один рабочий парень, вынес сноп цветов, положил к ее ногам. Количество их потрясло всех. На следующий день об этом писали во всех газетах: именно сноп или охапка, а никак не букет, и цветы особые - не равнодушно заказанные заранее, а купленные оптом, сразу, на последние, от всего сердца отданные трудовые гроши. Шли делегации от театров, журналов, рабочих организаций. Пречистенские курсы, специальным письмом просившие допустить их к участию в юбилее, прислали большую делегацию, рассказавшую о том, с каким энтузиазмом, с какой самоотверженностью работала у них и как много сделала Анна Алексеевна. Журнал "Новый зритель" с удивлением перечислял прибывшие на юбилей делегации: присутствовали и говорили о заслугах А. А. Бренко представители Народного комиссариата просвещения, Всерабиса, Малого и Художественного театров, Общества имени А. Н. Островского, Обществ драматических писателей, композиторов, драматических школ, Дома театрального просвещения и другие.

Но были еще друзья. И те, кого на разных этапах, в разных театральных школах Киева, Петербурга, Москвы готовила к сцене Анна Алексеевна. Слова говорились не казенные, не по заранее написанному тексту, а идущие от сердца, искренние и удивительно теплые. И притихший переполненный зал жил 'одной жизнью со сценой: замирал, весело смеялся, вытирал глаза.

Редко когда театральный юбилей косил "такой искренний, теплый, волнующий характер, как это было на юбилее Бренко. Чествовали большого человека", писали "Известия".

Режиссер А. Петровский рассказал, как начал свой путь в киевской школе Бренко, и дрожащим от волнения голосом кончил: "Всем, всем обязан вам".

В. Гиляровский поздравлял "своего старого друга", вспоминал общую с Анной Алексеевной молодость, общих друзей, Пушкинский театр. Под гром аплодисментов прочел посвященные ей стихи. Они кончались так:

И помню я ее в тяжелые годины, 
Когда она была еще так молода, 
Но в волосах снежились горькие седины, 
Свидетели борьбы, и горя, и труда. 
И знаю я ее среди рабочих, 
Когда она им об искусстве говорит. 
Каким восторгом блещут слушателей очи, 
Как старый голос молодо звучит, 
Зовет народ из мрака к просвещенью, 
К Познанью истины, добра и красоты, 
Себя ты отдала народному служенью, 
В твоих учениках живут твои мечты.

От имени ЦК Всерабиса слово взял Э. М. Веский. "Вы были,- сказал он, обращаясь к юбилярше,- в первом ряду борцов за раскрепощение русского театра в Москве от монополии на него императорского двора. Ваш Пушкинский театр на Тверской был первым вольным театром после периода долгого гнета казенной монополии. И важна не та блестящая по тому времени труппа, которая украшала его, важен сам факт в поступательном развитии театрального искусства и его экономики... И сегодня вы отдаете все силы скромной рабочей студии на Смоленском рынке. Однажды, прося помощи, вы скромно сказали: "Я ведь еще до революции воевала с царем". Сегодня профессиональный союз работников искусств революционной России с чувством особой гордости приветствует вас".

Когда же представитель Наркомпроса прочел постановление о присуждении Бренко Анне Алексеевне звания заслуженной артистки республики, все зрители встали и аплодировали стоя. Петрозаводский драматический театр приветствовал "всеми уважаемого деятеля Русского народного театра". Теплая телеграмма пришла из Белоруссии. От имени московского Камерного театра А. Я. Таиров горячо приветствовал "славного деятеля рабочего театра, ценного педагога и плодотворного работника театральной общественности".

Удивительное по теплоте и искренности письмо прислала Мария Николаевна Ермолова: "Дорогая Анна Алексеевна, милый старый товарищ и человек, отдавший всю свою жизнь на пользу родного искусства, воспитавший столько молодежи из народа в горячей любви к идеалу и честному отношению к искусству, как выразить Вам мою горячую симпатию и уважение к Вам? Хочется и мне присоединить свой голос к сегодняшнему нашему празднику. Примите же, дорогая, мой искренний сердечный привет и поздравления и мою любовь!.. Крепко Вас целую, и дай вам бог силы еще долго продолжать Вашу полезную деятельность.

Ваш старый товарищ Мария Ермолова".

Спектакль "На дне", поставленный Бренко и сыгранный ее учениками, прошел с огромным успехом. Здесь тоже был своеобразный юбилей: впервые Горького она поставила в 1904 году, ровно двадцать лет назад. С тех пор к этой пьесе Бренко возвращалась много раз: со слушателями Пречистенских курсов в 1914 году, с Рабочим театром - в 1916-м, когда писали, что рабочими-артистами драма сыграна "изумительно", с красноармейцами во время гражданской войны и после учениками студии. "Любимая пьеса моих любимых учеников", - написала Бренко в статье "Горький на первой рабочей сцене", напечатанной в журнале "Советское искусство" (1932, № 43), рассказав далее о своих постановках "Мещан" и "Последних": "Работая над пьесами Горького со своими учениками, я как художник наслаждалась каждым отдельным штрихом, каждым характером. Могучий талант Алексея Максимовича насытил плотью и кровью каждый образ. Юные мои актеры с энтузиазмом работали над ролями".

Как ставила Бренко "На дне"? Что брала за основу? Никакой приподнятости, ложного романтизма, нарочито эффектных сцен. Обыденно, буднично, просто развиваются события. И в этой неторопливой размеренности засасывающего болота-главный трагизм пьесы. Станиславский говорил: "У Горького нельзя представлять, надо жить". Это и давала Бренко. По разным причинам оказались на дне многие люди, но каждый из них - человек со своей судьбой, болью, надеждой. И не примочки от боли, не утешение нужны им, а крутой поворот всей жизни, который дал бы им снова встать на ноги. Успех спектакля Художественного театра был необычен и стоек. Но актерам перед премьерой пришлось знакомиться с персонажами в ночлежках Хитрова рынка. А для рабочих они были своими: сошедших с круга, опустившихся они с детства видели в своей среде, знали их судьбы и их близких, одних осуждали, других жалели, но понимали всех. И, живя на сцене их жизнью, высветляли в них лучшее, что еще сохранилось. Это Бренко считала главным при раскрытии каждого образа, этого добивалась. "Василису чаще всего играли пошлой и грязной бабой, - писала она, - а ведь Горький совсем не так ее писал. Ее жалко, она несчастна. Человечность, которой пропитаны самые отвратительные характеры, сквозь внешнюю грубость доходила до зрителя и заражала его. В моей работе с учениками я старалась выявить, оттенить эту человеческую боль. И это давало нам успех". Бренко всегда жалела, что Горький не видел, как играла его пьесы талантливая рабочая молодежь, "по-настоящему умевшая проникнуться образами его героев. Каждое слово Горького было родным для моих актеров".

А. А. Бренко среди артистов Рабочего театра после юбилейного спектакля

Юбилейный спектакль всем очень понравился, после него долго не расходились. Чествование Бренко продолжалось.

"Волнующий юбилей. Именно волнующий... - читаем в "Жизни искусства" (1924, № 42),- без слащавости балетного картонажа, без помпы театральной декоративности. Искренно. Главное - искренно".

Чествовали Анну Алексеевну в бывшем театре Корша, построенном на развалинах ее Пушкинского театра.

Разошлись поздно ночью. Рабочие отвезли усталую и счастливую юбиляршу домой, поставили в воду цветы, аккуратно разложили на столе адреса и подарки, приветственные письма и телеграммы.

Все последующие дни были согреты теплом этого праздника. Газеты и журналы впервые за последние годы уделяли ей так много внимания. "Какой светлый путь! Какой красивый закат!" - писал о Бренко журнал "Жизнь искусства", "Редкий юбилей" назвала заметку газета "Беднота". Статьи появлялись еще долго в различных журналах и газетах. Анна Алексеевна вырезала их, а иногда переписывала, и некоторые вырезки и странички сохранились до сих пор в ее архиве. Теплую статью "Бабушка Бренко" напечатали "Известия", "Светлый путь" называлась статья в одном из журналов. Заслуги Анны Алексеевны были признаны, успехи руководимого ею коллектива несомненны.

"Примите мою сердечную благодарность,- отвечала Бренко редактору "Известий",- за то, что Вы не забыли моей полувековой работы на пользу трудящегося народа. Ваша отзывчивость, Ваше доброе слово сделало меня счастливой.

В первый раз под этим письмом к Вам имею счастье подписать: заслуженная артистка республики Анна Бренко".

Продолжали приходить и письма, поэтому казалось, что юбилей продолжается, а с ним то приподнятое, радостное, особое настроение, которое дает только сознание целесообразности своей работы.

Однако дело, начатое в МОНО, как всякое дело, имело инерцию, и остановить его уже не удалось. В 1925 году студия, носящая имя А. А. Бренко, была закрыта. Анна Алексеевна писала, что принятое решение убило ее. Не хотелось подниматься с постели, выходить из дому, разговаривать с людьми. Положение усугублялось тем, что незадолго до этого дня Анна Алексеевна на репетиции оступилась и спиной упала со сцены. Ее подняли, отвезли домой, но готовился спектакль, и через день она опять была в театре, преодолевая боль, репетировала и эту, и следующую пьесу и учила, учила, торопясь передать все, что сама знала и умела, словно чувствуя, что приходит конец ее работе. "Она с трудом встает с постели, а жизнь так и кипит в ней",- писал Гиляровский, связанный с Анной Алексеевной "полувековой, ничем не омраченной дружбой". Он, как никто другой, знал, сколько раз круто менялась ее судьба: "На моих глазах полвека сверкала ее жизнь в непрерывной борьбе, без минуты покоя. Это был путь яркой кометы, то ослепительной в зените, то исчезавшей, то снова выплывавшей между облаками и снова сверкавшей в прорывах грозовых туч".

А. А. Бренко с артистами Рабочего театра

Сейчас опять собрались над ее головой тучи. Пока была работа, спектакли, ученики, жизнь имела смысл. Но когда отняли дело, исчезло все, заставлявшее держаться в форме, тщательно приводить себя в порядок и ежедневно пришивать к аккуратно отглаженному платью белоснежный, туго накрахмаленный воротничок. Боль в спине стала почти непереносимой, катастрофически начало падать зрение.

Казалось, что кончилась и жизнь вообще. Но сердце продолжало биться, и хотя сил становилось все меньше, мириться с бездействием, пассивностью, апатией Анна Алексеевна не могла. Ее все интересовало: спектакли, книги, а главное, люди. Удивительная молодость души не исчезала, и излучаемый ею свет притягивал и согревал тех, кто сталкивался с ней в эти годы. Несколько месяцев Бренко потратила на то, чтобы восстановить и описать путь Первого Рабочего театра. Пока прошлое было свежо в памяти, целы афиши, пока участники почти всех спектаклей были в Москве, ей хотелось собрать и систематизировать сведения об учениках и спектаклях. Когда история Рабочего театра была написана, Бренко послала ее одному из самых уважаемых и любимых ею людей - Максиму Горькому. 12 ноября 1925 года Горький отвечал из Сорренто: "Интересную рукопись Вашу я послал в Ленинград, издательству "Академия"". Ни публикации, ни ответа Анна Алексеевна не дождалась.

В этом же году она пишет и подробную объяснительную записку к составленному ранее уставу драматической консерватории и высказывает в ней свои взгляды на театр и театральное образование. Ее воля к жизни не знает пределов. Сколько раз казалось, что все кончено, стимулов нет, силы на исходе, и вдруг - неожиданный гость или афиша на стене соседнего дома, и опять так хочется жить, ходить в театр, видеть и слышать людей.

1 апреля 1929 года Бренко пишет теплое поздравление А. А. Яблочкиной и рассказывает, что поздравила бы ее с сорокалетним юбилеем раньше, но почти ничего не видит и от тех, кто приходит к ней, все узнает с опозданием. "Желаю. Малому театру, чтобы Вы еще долго, долго были на страже его значения".

Проходит ровно два года. Сил, естественно, не прибавляется. И вдруг узнает, что в Москве выступают братья Адельгейм, которых она любит с давних пор. Посылает за билетами, а они уже проданы, тогда пишет письмо с просьбой оставить ей две контрамарки - для нее и провожатого, одна она уже из дому не выходит. "Дорогие мои, - пишет она, - очень счастлива еще раз в жизни приветствовать вас". И добавляет, что часто вспоминала о них, ценя их "честную артистическую деятельность и... серьезное отношение к искусству". Казалось бы, самое время поплакаться, пожаловаться давним друзьям на слепоту, неустроенность, одинокую старость. Не тут-то было! Письмо бодрое, с юмором ("вы будете изумлены, что я еще жива"), с единственным сожалением ("я почти слепа и пять лет не была в театрах") и с предчувствием ожидающего ее удовольствия ("Для меня будет большая радость Вас увидеть... то будет художественная радость") .

Проходит еще два с половиной года. Страна отмечает сорокалетие литературной деятельности М. Горького.

В юбилейном номере "Советского искусства", наряду с приветствиями Генриха Манна, Ромена Роллана и других зарубежных писателей, появляется статья о Горьком. А. А. Бренко. "Мне 83 года..." - так начала Анна Алексеевна и рассказала, как лет пятьдесят назад она была в доме присяжного поверенного Позерна, когда босиком вошел белокурый мальчик. Это был Алеша Пешков. И кончила статью славой Горькому - "великому таланту, сумевшему так высоко поднять знамя русской культуры и искусство рабочего класса".

Жила Анна Алексеевна в крохотной полутемной комнатке, в доме, где помещалась когда-то ее студия. Радовалась, когда к ней приходили. Как и в молодости, по словам Гиляровского, любила мармелад и кошек. Но так как приходили к ней чаще всего актеры, слух о том, в каких условиях она живет, распространился в театральной среде. В начале декабря 1932 года в "Советском искусстве" появилась статья "Помочь престарелой деятельнице сцены". Крупнейшие актеры Малого театра, МХАТ, перечисляя заслуги Бренко, говорили о том, что человек, так много сделавший для театра, сейчас живет в полуобвалившемся углу, ей восемьдесят три, она больна, идет зима, поэтому "требуются решительные и срочные меры. Анна Алексеевна должна быть переселена в ближайшие же дни".

Сама она смотрела на это иначе: ничего страшного, сыро, конечно, и темновато, но что делать, да и стара она слишком, чтобы что-то менять. Анна Алексеевна все еще пыталась держаться. В 1893 году после потери семьи, театра, состояния Бренко завершила свои "Воспоминания" словами: "Самое лучшее средство справиться со своей волею, это заставить себя сделать что-нибудь сверх сил". На том всю жизнь и стояла. И почти до конца, больная, полуслепая, живя в комнатке без удобств, преодолевая трудности быта и возраста, старалась сама себя обслуживать, чтобы никому не быть в тягость. И при этом не жаловалась, не хотела говорить о неприятностях и болезнях, интересовалась спектаклями, юбилеями, пьесами. Она угасала постепенно, но излучаемый ею теплый свет еще долго шел к людям, разгорался в учениках, помогал жить и работать старым друзьям.

В апреле 1933 года Гиляровский писал О. И. Богомоловой: "...в голове за ночь сложился план третьей части. Начинаю с главы об А. А. Бренко - самой яркой представительнице "Людей театра", сделал за ночь карандашные наброски, сажусь писать... принимаюсь за работу и сейчас уверенно говорю: Бренко выйдет хорошо". И дальше: "Бренку кончил... Вышла вся хороша. Начало доброе, писать хочется".

Через год после того, как были написаны эти строчки, Анна Алексеевна Бренко умерла.

Мне кажется сейчас, что я присутствую на гражданской панихиде. Один за другим встают люди: друзья, соратники, ученики. Родных у Анны Алексеевны не осталось. Давний, верный ее друг В. А. Гиляровский скажет о Пушкинском театре как о "крупнейшем факте театральной русской истории". И о самой Анне Алексеевне, которая никогда и никому в помощи не отказывала. "Пионером демократизации театра" назовет ее К. С. Станиславский. Человеком, с именем которого связано "падение театрального крепостного права", - Э. М. Веский. Актер П. Л. Скуратов вспомнит, как еще в 80-х годах Анна Алексеевна "убежденно, одна из первых повела борьбу за воспитание народных масс". В. Я. Брюсов, И. А. Бунин и другие расскажут о том, что "идейное начало в чистом виде" - Пушкинский театр, разбив ее личную жизнь, поглотив средства, вырастил таланты, составившие "целую эпоху в истории русской драмы", и что до конца "с молодой верой и силой" работала Анна Алексеевна "над высокой и светлой задачей". Бренко своей театрально-просветительской и педагогической деятельностью, скажут В. И. Качалов, И. М. Москвин, А. А. Остужев, М. М. Блюменталь-Тамарина, П. М. Садовский, Н. А. Попов, взрастила для театра ряд крупнейших дарований. И все без исключения будут говорить о ее доброте ,и самоотверженности, бескорыстии и прекрасном умении забывать о себе ради людей и дела. И много теплых слов прозвучит из уст учеников Анны Алексеевны, всегда считавших, что ее талант педагога и актрисы, терпение, душевность, озаренность по-настоящему знают и ценят только они. И конечно, Мария Николаевна Ермолова, знавшая Бренко более сорока лет, скажет, что горячую симпатию к ней, своему "милому старому товарищу", она испытывала именно за то, что "столько молодежи из народа в горячей любви к идеалу" воспитала Анна Алексеевна.

Все эти слова этими людьми об Анне Алексеевне Бренко были сказаны. Одними раньше, другими чуть позже.

Несколько слов хочется сказать и мне. Я считаю своей удачей, что последние годы - в архивах, библиотеках, за письменным столом - была рядом с этой удивительной женщиной. Я прожила с ней ее трудную и долгую жизнь, горевала, радовалась, негодовала. И восхищалась не только теми ее чертами, о которых так много сказано, но и способностью преодолевать боль, умением надеяться и верить. Ее неистребимая вера в добро и человечность могла показаться наивной. На долгом своем веку она не раз сталкивалась с обманом и обидами, знала предательство и потери. Конечно, неверие, унылый скептицизм и постоянное ожидание плохого - надежная гарантия от разочарований и ошибок. Но кого поднимали и вели за собой изверившиеся? Кого согревали трезвые и расчетливые? И наконец, в самой тонкой, духовной, трепетной области человеческой деятельности - в искусстве многого ли достигли всезнающие циники или люди, как ржавчиной разъеденные скептицизмом? Пушкинский театр называли "донкихотским", донкихотской была и вся жизнь Анны Алексеевны Бренко. В ней все определяла рыцарская верность идее, непримиримость к злу, полное отсутствие расчета. Именно то, что делает живое существо 'Человеком, что как эстафета должно переходить от одного поколения к другому и что так страшно растерять или променять на внешнее благополучие.

Анна Алексеевна Бренко умела соизмерять ценности. Меха и бриллианты, исчисляемые десятками тысяч накопления, великолепные туалеты, сверкающая хрусталем роскошная квартира - как мало, в сущности, это значило в ее жизни. Все имела и без остатка отдала бунтарскому Пушкинскому театру. И ни разу потом не пожалела. Остались ценности покрупнее: искусство, друзья, ученики - сотни рабочих парней и девушек, приобщенных к удивительному миру театра. Неподвластная времени молодость сердца. Радость бытия и творчества. Жизнь Анны Алексеевны Бренко была отдана театру и людям. Поэтому имя ее не должно, не может быть забыто.