В девяностых годах...

^*(Автор сценария В. Долин. Режиссеры Г. Никулин, В. Соколов. Оператор Д. Долнпин. Художник М. Гаухман-Свердлов. Композитор С. Слонимский. Киностудия "Ленфильм" по заказу Центрального телевидения, 1972.)

Повесть Чехова "Моя жизнь" написана от первого лица. "Лицо" это - человек молчаливый, любящий больше слушать, нежели говорить. Поэтому, когда за экраном зазвучал его голос, спокойный,временами робкий, неуверенный, а порой твердый, неторопливо передававший ход мысли, мы приняли это как должное.

Наша чеховская фильмотека огромна, но лишь в последние годы телевизионный экран обратился к поздней прозе писателя. Должно быть, он осознал новые возможности. Это проза особая, мир ее, ее озон неуловимы, кажутся самой жизнью. Недавно умерший Н. Я. Берковский, выдающийся советский ученый, писал о ней: "Как правило, у Чехова рассказ, фабульная повесть заменяются повествованием другого рода - зыбким, неопределенным по своим формам, передающим, как движется и как извивается река жизни... Повести Чехова - медленная хроника, сообщение о том, что изо дня в день, из года в год с людьми делает жизнь. Они озаглавлены соответственно: "Моя жизнь", "Три года"...

Было бы, разумеется, наивным полагать, что в поздних чеховских повестях исчезает сюжет, теряет свое значение фабула. Их особенность в том, что резкие повороты в судьбах героев, сломы их жизней, внезапности и трагедии поставлены Чеховым в один ряд с обыденностью, отчего события повседневности, как бы ничего не значащие, проходные, завораживают читателя, приковывают к себе его пристальное внимание, наполняются глубоким смыслом, становятся причиной или следствием драм.

По содержанию "Моя жизнь" - одна из самых определенных, если можно так сказать, самых "толстовских" повестей Чехова. Написанная в 1896 году, она проникнута столь решительным, открытым осуждением всего строя жизни, что заставляет вспомнить современную ей кинжальную публицистику Толстого. Как сочетать и выразить на экране обе эти стороны повести? Какой избрать прием, какую манеру игры артистов? Наконец, как убедить зрителя, что в этой "медленной хронике", развертывающейся перед ним в три вечера, глубокий и жгучий смысл?

Все очень просто - "течет медленная хроника", медленная жизнь, а мы всматриваемся в ее частности и обнаруживаем, что частности эти интересны, значительны. И загадочно привлекательным становится все: и крылечки провинциального русского города, который для нас, людей иного века, исполнен грустной поэзии ушедшего, и выбоины проезжих частей улиц, и зеленые плеши лужаек, и два белых каменных столба при въезде в имение, и пустые комнаты запущенного барского дома с бродящим по ним индюком, и забытый, уже нелепый здесь рояль, и двое на пахоте, герой и его жена - в белой кофточке, такой некрестьянской, такой барской, и венчание в скромной деревенской церкви, и хриплый, такой хроникальный звук граммофона, выплескивающего на улицу романс "Не вспоминай о том, что позабыто...".

Это фильм звучащих русских пейзажей, неназойливой, скромной поэзии, высокой изобразительной культуры, проявившейся в композиции кадра, любовно внимательном отношении оператора к природе, увиденной, услышанной сквозь опыт русской школы живописи от Саврасова, Маковского и Левитана до Репина с его "Толстым на пашне" и "Стрекозой", до Серова с его "Девушкой, освещенной солнцем".

И среди всего этого - люди. Постепенно мы сосредоточиваемся на них, стремясь проникнуть в их негромкую загадочность. Впрочем, не в загадочность даже - в их дрему, окутанную заполняющим пространство стоячим воздухом. Чувство загадочности появляется оттого, видимо, что люди невыдающиеся, даже вроде бы никчемные делаются близкими, их страдания и драмы - важными нам, а разговоры, выражающие проблемы, давным-давно решенные, - серьезными.

Авторы фильма действуют такими же незаметными средствами, как сам писатель. Они видят то, что он пишет, и увиденное им важно и интересно. И раньше всего интересен герой, сын городского архитектора, названный библейским именем Мисаил. Это его голос звучит за кадром, это он рассказывает свою судьбу. Самое существенное в ней - разочарование во всем укладе жизни.

Наскучило ему все, более того, он увидел изнанку всего - праздного существования, службы в "присутствиях", откуда его постоянно выгоняли, семейных отношений, традиций, морали. Совесть его освободилась от многочисленных "так принято", "так прилично", "так полагается". Не то чтобы его вдруг осенило или он увлекся передовым социальным учением, хотя отклик на могучую толстовскую критику всего устройства жизни тогдашней России, конечно же, есть в его душе. Исподволь копившаяся в нем тоска, отвращение к пустому, паразитическому существованию - вот что привело его к уходу от образа жизни людей его круга. Натура не активная, влекомая все той же рекой жизни, ушел он недалеко, отшельничает в городе или поодаль от него, но всякий раз внутренне уходит все дальше.

Мисаил Полознев - Станислав Любшин. Один из редких актеров, которые могут и любят играть духовную сосредоточенность. Состоянием Мисаила окрашено в фильме все: и люди, и природа, и само течение киноповествования. Ритм монтажа совпадает с ритмом внутреннего мира героя. Мир этот заманивает нас в свои сферы, мы хотим его понять. Он становится сюжетом. Благотворная зрительская жажда узнать, что будет дальше, утоляется не стремительно сменяющимися событиями, хотя в фильме, как и в повести, есть этот бег событий, но жадным изучением портрета души каждого персонажа, и раньше всего Мисаила. Он много думает, любит молчать. Видимо, так он лучше познает мир, людей. И когда новое понимание освещает ему душу, он хорошо улыбается, как говорят, чему-то своему.

Его легко обидеть, но трудно заставить изменить своим убеждениям. И этой-то своей тихостью, бушующей в нем скрытой страстью к истине опростившийся дворянин, бросивший вызов своему отцу, своему сословию, общепринятым нормам, ставший подручным малярной артели, завоевывает уважение, даже вызывает почтительное удивление.

Вот он слушает губернатора, предупреждающего, что поведение его шокирует добропорядочных граждан. Он проникновенно, порой детски заинтересованно, порой чуть иронически смотрит на закованного в мундир старого воспитанного человека, говорящего округлыми, четкими фразами, и губернатор становится в его и наших глазах такой же вещью, как кресло или разрисованные обои. Вот он за ужином молча слушает разглагольствования сытого инженера Должикова, дочь которого он любит. Мисаил молчит, но все оттенки его отношения к этому хамоватому новоявленному барину, от ласкового любопытства до отвращения, хорошо видны в его глазах. И постепенно и как-то само собой инженер, берущий взятки и бесцельно копящий свои богатства, чавкающий, храпящий, лоснящийся, заключается в один ряд с заливным осетром, икрой, зеленью, графинами с искоркой.

Социальная злость, чеховская беспощадность входят в фильм в, казалось бы, малозначащих житейских поворотах, оттенках чувств, взглядах, контрастах пейзажей и слов.

В другой раз после такого же сытного ужина за столом с фламандским изобилием Маша, изучившая груду книг о сельском хозяйстве, как бы заклиная себя, говорит: "Нужно пахать, сеять..." И, откинувшись в кресле, продолжает: "...это моя мечта, моя сладкая греза". Экран и актриса, не торопясь, дают нам полюбоваться этой сценой, этим натюрмортом с... живыми людьми. Каждый из них безусловно искренен. И от внимательности и расположенности к ним авторов фильма неотразимой становится чеховская язвительность, заключенная в том, что трудовые первородные человеческие слова "пахать", "сеять" поставлены рядом со словами из лексикона декадентов - "моя сладкая греза".

Это фильм спокойного и достойного актерского ансамбля, нашедшего ту тональность игры, которая столь убедительна для классических повестей позднего Чехова. Маша Должикова - Маргарита Терехова. Актриса позволяет нам рассмотреть музыкально гармонические извивы Машиной души для того, чтобы за всеми ее, казалось бы, богатыми возможностями увидеть изначальную опустошенность. А между тем (так и должно по Чехову!) Маша до конца остается прелестной, чуть таинственной в своей медлительности и сосредоточенности женщиной.

Леонид Галлис - инженер Должиков - виртуоз сочных, разнообразных деталей, мастер социального портрета. Инженер Должиков вечно со своей фразой типичного пана из хамов: "Я инженер-с, я обеспеченный человек-с, но, прежде чем мне дали дорогу, я долго тер лямку, я ходил машинистом, два года работал в Бельгии, как простой смазчик...". Он произносит ее на все лады перед каждым унижением других. И любит дочь, и любуется собой, и округл, закончен, как бильярдный шар. Вспоминается авторское его определение: "И от него пахнуло на меня тем же счастьем, что и от его ковров и кресел". В этой чеховской фразе и сконцентрирован тот художественный принцип соединения вещей и людей в некий натюрморт, который так хорошо осуществлен в фильме.

Клеопатра, сестра Мисаила, - Алиса Фрейндлих. Выдающаяся театральная актриса, талант которой все еще не использован по-настоящему кинематографом. В небольшой роли ее маленькое открытие. "Она радостно улыбнулась сквозь слезы и потом все еще продолжала плакать, так как не могла остановиться..." Так она и играет - с улыбкой сквозь слезы. Характер - аккомпанемент. Она светится отраженным светом брата, отца, доктора. Ю. Соломин (доктор Благово), Н. Сергеев (Редька), В. Дворжецкий (Полознев-старший), В. Сергачев (Чепраков) и другие названные и не названные здесь актеры несут этот вечерний свет своих героев, создавая объемную картину общественного заката, эпохи безвременья, картину России в середине девяностых годов, когда все замерло в ней, когда ожидала она и предчувствовала близкий слом времен. Этого и хотел автор, назвавший первоначально "Мою жизнь" - "В девяностых годах...".