Новая эра

После Великой Октябрьской социалистической революции я стала другим человеком.

Предрассудки и привычки, привитые с молодости, год за годом отмирали: мнения и взгляды, казавшиеся мне ранее незыблемыми, становились постепенно все более и более чуждыми и далекими; многое из того, что до революции представлялось общепринятым и обязательным, открывалось теперь в совершенно ином свете: стала ясной ложность многих и многих "истин" прошлого.

В каждом, чья жизнь началась задолго до Октября, происходила внутренняя перестройка. Глубоко укоренившаяся привычка замыкаться в узкий круг своих театральных интересов стала совершенно невозможной в Советской стране. Ведь нас, советских актеров, резко отличает от актеров дореволюционного театра то, что теперь каждый стал активным участником строительства новой жизни. Каждый актер начал жить общими интересами с народом. Это изменило, в корне преобразило всё - и нашу жизнь и наше творчество.

Ни одна из артисток прошлого не смогла бы представить себе, что будет такое время, когда она, актриса, iстанет общественным и государственным деятелем, постоянным участником самых различных митингов и заседаний, будет стремиться к тому, чтобы жить одной жизнью с народом, знать его нужды и чаяния, постоянно встречаться с рабочими, колхозниками, молодежью, пионерами и школьниками, профессурой, солдатами, что ей предстоит выступать в Кремле, что ее высказывания по различным вопросам будут передаваться по радио, в печати будут появляться ее статьи...

А ведь для меня, как и для многих советских актеров, все это стало простым, естественным, более того - необходимым.

Нельзя не быть глубоко признательной партии и правительству за то, что они сумели пробудить в представителях дореволюционной художественной интеллигенции интерес к общественной жизни страны, желание активно участвовать в ней.

Как можно не интересоваться окружающей жизнью, когда повсюду кипят в стране и захватывают тебя величием и размахом дела народа?

Видя грандиозные сдвиги, совершающиеся во всех областях жизни, рост культуры и благосостояния Родины, начинаешь ценить совершенное за столь короткий исторический срок и восторгаться нашей великой эпохой.

Я вспоминаю, какими робкими, по существу, были наши "вольнолюбивые" мечты до Великой Октябрьской социалистической революции, а ведь тогда нам казалось, что мы содействовали "освободительному движению".

На нашу сцену "контрабандой", вопреки дирекции императорских театров, проникали свободолюбивые настроения, возмущение существующими порядками, "запретные разговоры". Запретными были и выступления в благотворительных концертах в пользу "неблагонадежных элементов", к числу которых прежде всего относилась учащаяся молодежь. И всегда-то они обращались за помощью к нам, отлично зная, что артистов Малого театра не удержит от этой помощи ни эгоизм, ни страх перед полицией. Актеры Малого театра никогда не отказывались участвовать в таких концертах. Это считалось исконной нашей традицией. Я не помню, чтобы в течение сезона у меня оказались свободными вечера: если я не была занята в театре, то обязательно участвовала где-нибудь в концерте, устраивавшемся в пользу "недостаточных" студентов, курсисток, гимназистов. Все мы, разумеется, выступали безвозмездно - сбор шел на уплату за обучение студентов (стипендий тогда не было, за исключением единичных - "именных"). Мы выступали на благотворительных концертах в пользу студенческих землячеств не только в Москве, но и в Твери, Туле, Рязани, Калуге, Смоленске и других городах.

Во время русско-японской войны мы читали о тех ужасах, которые совершались на фронте, и не находили никакого оправдания бессмысленной, бесчеловечной войне. Росло неосознанное недовольство, возмущение, гнев. В те годы мы часто собирали средства в помощь бастовавшим рабочим и семьям тех, кто томился в царских тюрьмах.

Особенно ясно увидели мы угнетение и бесправие трудящихся во время первой мировой войны. Отвращение вызывали рассказы о том, что творилось при дворе, что проделывали министры и проходимец Распутин. Хотелось чем-либо помочь солдатам в окопах, как-то облегчить участь раненых, помочь семьям погибших. Как мы могли помочь, тогда еще далекие, по существу, от политики? Благотворительность - у нас не было другого орудия. Нам удалось организовать союз "Артисты Москвы - русской армии и жертвам войны" (я была председательницей этого союза). Всюду, где только можно было, мы устраивали концерты, собирая средства на подарки. Вагонами мы отправляли их на фронт. Но все яснее и яснее становилось, что никакой благотворительностью делу не поможешь. И мы с восторгом приветствовали гибель самодержавия и начало революции.

Надо откровенно признать, что все же мы, актеры, по крайней мере большинство из нас, не сразу поняли всю грандиозность происходящих событий. Некоторые из нас первое время просто не знали, что делать и как себя вести.

Как только в октябрьские дни несколько затихла перестрелка на улицах Москвы, я решилась, хотя бои все еще продолжались, пройти в Малый театр. Естественно, меня страшно беспокоила мысль, не пострадало ли дорогое для меня здание. Подходя к нему, я сразу поняла, что снаружи театр нисколько не пострадал. Но что делается внутри?.. Театр охранялся красногвардейцами. Я попросила пропустить меня. Двое с винтовками повели меня в здание, и в сопровождении их, под их конвоем, я осмотрела сцену, артистические уборные и помещение под сценой. На самой сцене ночевали вооруженные люди. Повсюду валялись папиросные окурки, бумажки, пустые коробки из-под консервов. Никаких серьезных повреждений я не заметила. Все было легко поправимо, и я успокоилась. Под сценой встретилась со стариком пожарным, он очень обрадовался встрече и со смущением сказал:

- Ликсандра Ликсанна, а я из театра так и не уходил. "Чего ты тут?" - спрашивали меня все и гнали. А я остался: курят здесь, я и боюсь - спалят театр. Хожу вот и все тушу окурки...

Понятно, я горячо его похвалила, а про себя подумала: какой же сильной должна быть любовь к театру у этого человека, если он добровольно взялся охранять его в дни боев.

Однако очень скоро я убедилась, что мы со стариком не одиноки. Выйдя из-под сцены "на свет божий", я столкнулась с Осипом Андреевичем Правдивым и Александром Ивановичем Южиным. И они не смогли не прийти в родной театр. Еще бы, и для того и для другого театр был не только храмом искусства, где блистали их таланты. Оба они отвечали за него перед народом. Так было и прежде, так стало и после прихода новой жизни в театр. Южин стал его фактическим руководителем. Правдин - первым назначенным комиссаром Малого театра. После Октября он стал членом дирекции.

И вот мы трое сошлись перед сценой нашего театра. Впрочем, я ошибаюсь: нас было четверо, считая пожарного. Мы были первыми, кто пришел в эти дни в Малый театр, и ни у кого из нас ни па минуту не возникало сомнения в том, что наш долг перед Родиной - выполнять свои обязанности. Очевидно, так думали все артисты - во всяком случае, все, кто активно работал в театре.

Никто не желал отсиживаться, уходить в сторону, нет: как только явилась малейшая возможность, Малый театр возобновил свои спектакли.

Напомню, что моему дорогому театру принадлежала честь быть первым московским театром, начавшим играть после Великой Октябрьской социалистической революции.

Мы, советские артисты, так же как и другие представители нашей культуры, науки, искусства, постоянно ощущали, как неустанно заботится о нас, направляет нашу деятельность по верному пути наша партия. Сознание, что твоим творчеством интересуются, следят за твоими успехами, тебе помогают, указывают путь, окрыляла каждого советского артиста.

Мудрость людей партии и в первую очередь Владимира Ильича Ленина помогла нам найти свое место в рядах строителей новой жизни. В политике партии и Советского государства по отношению к нашему театру отчетливо проявилось ленинское учение о культуре и культурном наследии. Мы ощущали личное участие в наших судьбах великого Ленина. В. И. Ленин бывал на спектаклях Малого театра. Он присутствовал на чествовании народной артистки республики М. Н. Ермоловой и первым поднялся для приветствия замечательной русской актрисы.

Руководствуясь важнейшими решениями партии по вопросам литературы и искусства - какие это всегда бывали мудрые, справедливые и каждый раз нужные, очень нужные всем нам, работникам театра, постановления, какой огромной силы документы! - Малый театр создал ряд крупных сценических произведений о жизни нашей страны. Новая пора развития Малого театра началась тогда, когда артисты его стали воплощать на сцене образы строителей, социализма, сумели отразить их героизм, их волю к мирному, созидательному труду. Неустанному вниманию и заботам партии о культуре мы обязаны всеми нашими успехами и достижениями.

Партия и правительство в первые же месяцы после революции сказали нам, что наше творчество нужно народу и Родине. Я помню наши встречи с наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским, горячим поборником реалистического искусства. Еще в первые годы революции он совместно с ЦК работников искусств формулировал основные задачи в области советского искусства, и надо сказать, что эти тезисы долго сохраняли свою полезность для нас, работников театра. Тончайший знаток искусства литературы и театра, человек высокой культуры, он был одним из первых членов советского правительства, соприкоснувшихся с нами. Волей партии и правительства Луначарский был поставлен во главе театров. В его ведение перешло народное достояние, представляющее огромную художественную ценность.

Выполняя указания В. И. Ленина, А. В. Луначарский оберегал наш театр, руководил нашей творческой перестройкой, помогал нам. Когда Анатолий Васильевич приехал первый раз к нам на спектакль, шел "Посадник" с Южиным в центральной роли. Мне памятно это первое посещение Малого театра Луначарским. Столько чуткого внимания проявил Анатолий Васильевич, чтобы убедить нас в ценности и значении Малого театра и его искусства для пролетариата.

Он сумел заставить нас понять, что Советская власть как зеницу ока будет беречь прекрасные достижения прошлого, и призывал нас к творческому участию в новой жизни. Луначарский всячески поддерживал в нас веру, что мы можем быть полезными Стране Советов. Он говорил о большом политическом и воспитательном значении театра.

Многие актеры, чья жизнь почти целиком прошла в царской эпохе, обязаны Луначарскому ростом своего сознания.

Ему приходилось иметь дело с людьми, среди которых были и аполитичные артисты, привыкшие служить старому классу. Нельзя скрывать, что на них тогда посматривали порой косо. Если не верили в скорейшую их перестройку, то не очень-то дорожили их талантливостью. Анатолий Васильевич относился к тем коммунистам, кто, строя новую жизнь и новый быт, не забывал о чуткой педагогике: постепенно направлял он по новому пути творчество и мышление старых актеров. Он любовно помогал нам, приучал к красоте и силе новых идей. А это не так просто, как кажется сейчас. Не говорю уже о том, что каждый из нас мог обратиться к Луначарскому по любому затруднительному вопросу: он был доступен для беседы каждому. Он с готовностью шел навстречу всякой серьезной просьбе. Это был обаятельный и темпераментный человек необычайно доброго сердца.

А в годы гражданской войны, когда в стране был голод и кольцо войны оцепило нашу молодую республику, - сколько тогда он сделал, чтобы мы не утратили ни энергии, ни воли. Сколько ему пришлось приложить сил и разума, чтобы не только сохранить, но и развивать искусство театра!

Луначарский сыграл значительную роль в том, что наш театр с такой готовностью отдал все свои силы на службу революции.

В трудных условиях тех лет мы не хотели знать усталости и передышки. Мы играли не только в старых стенах своего театра, но и в многочисленных клубах, районных театрах. Эти спектакли давали большое удовлетворение: они знакомили нас с рабочими зрителями, с народом, да и народ приходил теперь в наш бывший императорский театр, как в свой. Кто же мог не чувствовать ответственности за свое дело в новом государстве? Кто мог остаться в своей прежней скорлупе, не выглянуть оттуда на широкие просторы?

Современные революционные драмы еще не родились, но мы старались очистить свой репертуар от ничтожных пьес и дать рабочему и красноармейскому зрителю лучшее в отечественной и мировой драматической литературе, в классическом наследии.

"Осуществилось то великое ожидание, которым был полон русский театр прошлого, - писал Южин, - теперь, когда его двери перестали быть запертыми для широких народных масс... Театр встретился лицом к лицу в своих залах с теми, чьей свободе и правам на счастье, свет и красоту он служил лучшими своими силами неустанно более века".

Не раз приходилось нам играть в помещениях, неприспособленных для этого. Отапливались в ту пору дома плохо, не хватало дров. Сколько раз мы играли при температуре настолько низкой, что грим застывал в руках. И все-таки не хотелось сдаваться: надевали легкие платья, открывали шею, как того требовал костюм роли. Но бывало и так, что холод побеждал, и тогда слабодушные, боясь простуды, надевали сценические костюмы на теплую одежду. Были случаи, когда кто-нибудь из нас в легком платье стоял на сцене рядом с партнером, натянувшим доспехи латника поверх толстого тулупа.

Как ни трудны были условия работы, она давала огромное удовлетворение. Воспоминание об одном из таких выступлений Малого театра перед рабочим зрителем осталось неизгладимым в моей памяти.

Это было во время наших гастролей в Каляевском клубе. К вечеру мороз ударил настолько сильно, что в нетопленном помещении ртуть в градуснике упала много ниже нуля. Мы попробовали, как обычно, переодеться в сценические костюмы, но после первой попытки храбрецы быстро схватились за зимние пальто. Не удавалось загримироваться. Публика сидела в зале, терпеливо ожидая начала спектакля, и, чтобы согреться, притоптывала ногами, обутыми в валенки. Рукавицы и платки поверх шубы - вот как одевался наш зритель, готовясь к обещанному спектаклю. А мы за кулисами никак не могли прийти к решению: как играть при такой низкой температуре? Тогда, посоветовавшись с товарищами, я вышла к публике на авансцену. Зрители, поснимав варежки, радостно захлопали.

- Дорогие товарищи! - сказала я. - Мы приехали сюда, чтобы познакомить вас с замечательной пьесой русского драматурга Островского "Волки и овцы". Мы счастливы принести рабочему зрителю свое искусство, показать вам лучшее из сокровищницы мировой драматургии. Но нашу работу чрезвычайно затрудняет холод в клубе. Судите сами, товарищи, можно ли при такой температуре надеть тонкое летнее платье с открытой шеей и короткими рукавами, тонкие чулки и туфли?

Зал загудел в ответ сочувственно, но в этом гуле явственно слышались ноты тревоги: боялись, очевидно, что спектакль не состоится.

- Мы не можем переодеться в нужные нам костюмы, - продолжала я, - но мы не хотим и не будем срывать спектакль. - Зал зааплодировал. - Если вы согласитесь, мы разыграем перед вами пьесу в своих собственных шубах и валенках, не гримируясь и не ставя декораций. Но мы обещаем вам играть так, как мы играли на лучших своих спектаклях!

Мне ответили дружными аплодисментами, топаньем ног и криками:

- Даешь! Молодцы, товарищи артисты!

Мы вышли на сцену и разыграли перед затихшим залом "Волки и овцы". Мы действительно сделали свою работу не за страх, а за совесть, и не помешали нам ни тесные шубы, ни теплые платки.

Каждый из нас проникся сознанием того, что наше искусство - не забава, не развлечение, а нечто большее, что оно нужно тем, кто пришел сегодня в театр, не думая о холоде, после трудового дня. Люди, сидящие здесь, с нетерпением ждали нашего выступления. С каким огромным вниманием следили они за развитием действия, как живо и непосредственно отвечали на каждую удачную интонацию актеров. Мы в тот вечер с особой силой ощутили, что делаем дело, нужное для народа, и были горды и счастливы этим.

И наша радость претворилась в творческий подъем, с которым мы играли в этот вечер "Волки и овцы". Бурные овации после каждого акта были ответом со стороны нашего зрителя.

Новый, демократический зритель - рабочий, красноармеец, крестьянин, - получивший впервые доступ в Малый театр, определил новый этап в жизни нашего коллектива.

Сбылось то, о чем мечтали лучшие деятели дореволюционного Малого театра: "Свободный и могучий театр во всеоружии артистического таланта пришел к народу" (Южин).

Передовые традиции русского театра, его стремление стать близким народу получили свое развитие.

Конечно, не сразу и не в полной мере каждый из нас, актеров Малого театра, и Малый театр в целом осознали всю грандиозность новых задач, стоящих перед нами. В этом нам помогла и помогает Коммунистическая партия.

Сейчас, когда вся громадная идеологическая перестройка, касавшаяся дореволюционной интеллигенции, уже позади, приходится иногда слышать, что это огромное дело называют пустяком. В разговорах о первых годах Советской власти я не раз слышала небрежно оброненные слова: "А кому интересна теперь история прихода к революции старых интеллигентов?" Я думаю иначе: это интересная, поучительная история, ибо за ней стоит сама жизнь.

Не торопя нас, очень терпеливо и доверчиво тогда от нас ждали понимания новых задач, нового содержания искусства. И ведь всегда, даже (я забегаю в более поздние времена) когда издавалось то или иное постановление партии о литературе, театре, кино, - от нас ждали, чтобы мы сами во всем разобрались, осознали свои задачи, сделали нужные выводы из срывов и ошибок. Вот потому мы всегда говорим, что забота партии об искусстве поистине отеческая.

Когда было опубликовано постановление ЦК партии в 1946 году "О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению", мы все были глубоко взволнованы: от внимания партии не ускользнули наши недостатки, наши ошибки, которые ушли от нашего контроля. Мы должны были их заметить вовремя, должны были заняться искоренением сорняков на своей ниве, но не сумели сделать этого. И вот с чувством горечи за себя и благодарности за своевременное предупреждение мы читали тогда это постановление. Этот документ, справедливый и очень нужный, говорил об ошибках и недостатках наших театров.

Развернувшаяся самокритика захватила все театры. Я не могла стоять в стороне и, отвечая внутренней потребности, выступала на совещаниях и в печати с анализом тех недостатков в работе театра, которые были вскрыты историческим постановлением. Вместе с другими я старалась понять причины наших ошибок, ибо иначе трудно было идти дальше, стремилась принять участие в решительном обновлении репертуара, в борьбе за создание актуальных, высокоидейных и художественно полноценных спектаклей. Каждый должен был участвовать в решении тех задач, которые поставила партия перед деятелями искусства. Своевременное вмешательство партии принесло нашим театрам огромную пользу. В репертуар наших театров прочно вошла советская драматургия, и все огромные творческие силы режиссуры и актерства были направлены на создание произведений о современности. Такая целенаправленность обогатила рабочую и творческую жизнь театров. Советские актеры доказали, что они умеют играть пьесы на современные темы.

Первая наша задача - настолько слиться с современной жизнью, чтобы не чувствовать и тени прежней разобщенности искусства и действительности. Тут мы уже зависим от драматургии: если драматурги не дадут театру пьес, отражающих сегодняшний день, нам, артистам, трудно найти пути к воплощению современности. Не играя новых пьес, мы отстанем, как бы ни стремились идти вперед. А ведь силы у нашего театра есть - и немалые.

Мы можем гордиться нашим театром и его ролью в деле коммунистического воспитания советского человека. Но мы не можем успокоиться на достигнутом. Не можем стоять на месте. Мы должны идти вперед, к новым достижениям, к решению новых творческих задач.

Особенно велико значение, на мой взгляд, обращения партии к работникам литературы и искусства, опубликованного в 1957 году. Я говорю о статье Н. С. Хрущева "За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа". Закономерно то внимание, которое встретила эта статья, тот живой отклик, который она получила. Единство со своим народом - это главная цель художника, то, без чего его творчество не может быть глубоким и нужным современникам. Народ - источник вдохновения настоящего артиста, ибо в самой душе его всегда живо желание творить для народа, во имя общих с ним целей. Народ наш неудержимо продвигается вперед. И нужно идти с ним в ногу, не считая себя умнее своего народа, не стремясь суетливо раздувать мелкие недостатки нашей повседневности. Надо видеть истинные достижения и успехи народа и радоваться им.

Воспитанная Малым театром с его пристальным вниманием к крупным характерам, значительным событиям, я никогда не разделяла интереса к незначительному, частному, когда не понятно, что отстаивает и что прославляет художник. Мне кажется, что партия и зовет нас к искусству великих идей, где ясно видна позиция художника, к искусству, слово которого раздается в полный голос. Такова русская школа на театре. И ее нужно двигать вперед. Вот о чем всегда говорила и говорит нам партия. И с известной гордостью я хочу вспомнить о достижениях Малого театра в борьбе за народное искусство.

Уже тогда, в далекие 20-е годы, мы прививали нашему зрителю любовь и вкус к реалистическим произведениям искусства. Тот простой и ясный стиль, который десятилетиями господствовал в нашем театре, оказался понятным и близким новому зрителю. И мы старались не утратить его в вихре новых театральных увлечений, захвативших другие театры. Наоборот, мы шлифовали эту драгоценную простоту, доставшуюся нам от наших предшественников, стремились к подлинному реализму, к наиболее глубокому раскрытию идейного богатства и классики и современной драматургии.

Вот почему А. В. Луначарский в те годы писал, что "ни у кого нельзя так многому научиться, как у Малого театра". Мы стремились стать активными участниками культурной революции в стране, участвовали в создании новой, советской социалистической культуры.

Влияние Малого театра и его работников не ограничивалось только Москвой. Вспомним, например, что Вера Николаевна Пашенная организовала театр в далеком Заполярье, в порту Игарка, а Иван Степанович Платон способствовал созданию в селе Заметчино Воронежской области первого в стране совхозного театра (филиал Малого театра), которым он и руководил. Хочу несколько слов сказать об этом человеке, добросовестно трудившемся в начале новой эры в нашем театре. И. С. Платон был одним из первых драматургов, которые писали для театра в советскую эпоху. Пьесы его не обладали очень высокими качествами, многое из того, что он написал, не отличалось достаточной оригинальностью. Но ведь новая драматургия еще только зарождалась, мы же не могли обходиться без новых пьес. Платон трудился добросовестно, отдавая все свои силы и Малому и его филиалу в Заметчино.

Платон поставил почти все пьесы Островского. Образцовый знаток сцены и актера, один из преданных хранителей школы Щепкина и его художественного реализма, верный заветам прошлого, он никогда не старался затушевать индивидуальность актера, не гнался за личным успехом и славой. Успех спектакля, а не его личный успех - в этом была цель и радость его работы. Надо было удивляться его энергии, трудоспособности и любви к нашему делу! Он был одним из лучших руководителей драматической школы - филармонии, воспитавшей не одно поколение актеров и обучившей их подлинному сценическому мастерству.

И вот, когда понадобилось, он, несмотря на свои преклонные годы, легко отказался от всего, связанного с жизнью в столице, и с огромной энергией и настойчивостью отдался формированию нового дела.

Помню последний его приезд из Заметчино (вскоре он скончался). Мы все радовались его горению. Он как будто сам помолодел от своего молодого дела. Несомненно, Платон поставил бы театр и предполагаемую при нем школу на высоту, достойную Малого театра.

Товарищи переняли его обязанности в Заметчино, чтобы не дать развалиться зданию, которое он строил с такой любовью.

Заметчино - не единственная точка приложения наших общественных сил. Малый театр всегда вел и продолжает вести военно-шефскую работу, его артисты по сей день оказывают большую помощь художественной самодеятельности.

Одна из форм тесной связи Малого театра с широкими народными массами - наши выездные спектакли на заводы Москвы, Челябинска, Баку, Донбасса, Свердловска, Харькова и многих, многих других городов. Эти поездки театра стали одной из традиций, которой мы очень дорожим.

Польза артистических поездок неизмерима. Они знакомят артиста с тем, что не стало бы ему известным иначе: с индустриальными центрами, с местами историческими для нашего государства, наконец, в этих поездках мы узнаем советского человека в гуще жизни, в творческом созидательном труде. Какое огромное количество новых впечатлений накапливается, сколько городов, людей проходит перед тобой, как расширяются горизонты, как умножаются наблюдения!

Поездки помогают воочию убедиться в росте советского человека, в грандиозности социалистического строительства, в подъеме культуры и благосостояния советского народа. Сопоставление прежних впечатлений с новыми, получаемыми от поездок по СССР, показывало, как мы были далеки когда-то от жизни. Прежде артист во время гастролей не знал другой дороги, как из театра в гостиницу. Теперь уже не усидишь дома, пораженный титаническим размахом строительства новой жизни, небывалым ростом социалистической культуры. Поэтому нужно с напряженным вниманием следить за окружающей тебя жизнью, использовать каждую возможность для того, чтобы как можно ближе знакомиться с делами, мыслями и чувствами людей. Нельзя жить старыми впечатлениями, нельзя ограничиваться поверхностными, случайными наблюдениями. Художнику необходимо изучать жизнь, знать людей своей страны. Иначе неминуемо отстанешь.

В прежнем театре (естественно, я говорю не о лучших его представителях) часто встречались актеры, изображавшие чувства "вообще", мысли "вообще", приукрашенные деталями более или менее жизненно правдоподобными. Вряд ли теперь с таким запасом наблюдений можно играть роли в современных пьесах. Нет, если не идти от жизни, не следить за ее развитием, не решишь даже небольших и несложных задач. Это подсказывает мне мой собственный жизненный опыт. Вот пришлось мне быть в Свердловске в 1931 году, а затем в 1939 году. Восемь лет спустя я увидела, казалось бы, совершенно другой город: так изменился весь его облик, масштабы, неузнаваемым стал самый дух города, теперь подлинно социалистического.

До революции я побывала в Баку. Я наблюдала жизнь богачей рядом с ужасающей нищетой и безысходным человеческим горем. Видела женщин-азербайджанок - невероятный гнет принижал их человеческое достоинство. Только горькие слезы знали они в жизни. Такими мы и играли их, если приходилось, в дореволюционной драматургии. Снова приехала в Баку уже в годы социализма: с этим городом произошло просто чудо. Женщины сняли эту ужасную тяжелую паранджу, вышли к людям. Им уже не надо отстаивать свои права: теперь эти женщины вместе со всеми в жизни, и в труде, и в творчестве. Особенно поражала меня молодежь, с которой я встретилась в этих поездках: лица юношей и девушек дышат здоровьем, их молодые умные глаза горят, их речи, полные энергии, убеждают в том, как много за этот короткий срок произошло волшебных превращений.

Несколько лет тому назад группа артистов Малого театра снова попала в этот город. Сколько интересного, знаменательного вынесли они из этой поездки. Я сравнивала впечатления моих товарищей со своими последними - довоенными - и понимала, что и они уже устарели. Так можно ли довольствоваться старым запасом впечатлений, можно ли ограничиваться знанием "общечеловеческих" достоинств или пороков, если все определяет жизнь и эта жизнь меняется каждодневно?

Памятна мне поездка Малого театра в Челябинск летом 1935 года. Я знала Челябинск до революции, и последние мои воспоминания о нем относились к 1906-1907 годам. В те времена этот уральский городок справедливо звали провинциальной дырой. Пыль и грязь немощеных улиц да пересыльная тюрьма (единственная "достопримечательность" тогдашнего Челябинска) запомнились не только мне. Картины прошлого ярко врезались в память, так что, когда заговорили о летней поездке в Челябинск, кое-кто в первую минуту усомнился: "Стоит ли ехать в эти далекие края?"

Трогательная встреча на перроне вокзала сразу показала, насколько челябинская общественность заботливо отнеслась к нам. Прекрасный прием ждал нас и в просторных, залитых солнцем комнатах нового дома, где челябинский обком партии предложил нам приют. Все заставляло нас чувствовать себя просто и легко, как в родной семье.

В нашей "челябинской" группе было около двадцати пяти человек. Среди них: В. Н. Рыжова, Е. Д. Турчанинова, Е. М. Шатрова, Пров Садовский, М. М. Климов, М. Ф. Ленин, С. А. Головин. Нам предстояло играть перед рабочей аудиторией. Нужно было не уронить честь вековой культуры "Щепкинского дома", и мы тревожились и волновались, как зеленая молодежь.

Думали мы, что едем в "медвежий угол" старой России, а приехали в город, отличающийся настоящей современной культурой.

Первое же представление показало, какой образованный, знающий, требовательный зритель сидит перед нами. Ни одна тонкость не осталась незамеченной, ни один оттенок в красках не пропал даром. Я видела, как мои товарищи от сцены к сцене чувствовали себя свободнее, играли сложнее и глубже, ибо они поняли, что за люди смотрят на них из зала. Между актерами и публикой словно кто-то протянул невидимые, но крепкие нити. Ощущение творческой взволнованности охватило нас.

Потом я читала в газетах и в заводских многотиражках театральные рецензии. Они были написаны искренне, живо; может быть, только слишком много в них было похвал в наш адрес.

Днем мы были свободны, и нам удалось познакомиться с советским Челябинском, выраставшим буквально на наших глазах. Познакомились мы и с замечательными энтузиастами-строителями.

Когда я попала на челябинскую электростанцию, то не могла поверить, что еще полтора года назад на этом месте было топкое болото.

Нас поражали темпы челябинского строительства. Помню, я спросила: "Этот завод у вас уже давно?" "Да, это старый завод, - ответили мне, - он выстроен четыре года тому назад...".

Были мы и на Челябинском тракторном заводе, которым справедливо гордится наша страна.

Пожалуй, самое грандиозное впечатление осталось у меня от станкостроительного завода, в соседстве с которым терялся даже Челябинский тракторный завод. Этот гигант еще только строился, но уже были закончены - как это характерно для нашей страны! - громадные светлые общежития для рабочих, выстроены школы для детей, создан вместительный клуб, разбиты огородные и ягодные участки.

В каждой детали сквозила забота о человеке. И становится понятным, почему рабочие отвечают на это героическим, самоотверженным трудом. Когда смотришь на них - кто бы это ни был: комсомольская ли молодежь, девушки-работницы в чистых халатах и белых туфельках или старые седые кадровики, - видишь людей, каких нельзя было встретить раньше: бодрой уверенностью дышат их лица.

На наших глазах тяжелые краны поднимали гигантские железобетонные колонны, которые долины поддерживать своды самого большого цеха. Величественную картину представлял этот высокий, почти воздушный зал с целым лесом колонн.

Как странно было видеть в Челябинске оставшиеся от прошлого маленькие покосившиеся домики, ветхие заборы, которые напоминали прежний, старый провинциальный городишко. Новый Челябинск - это растущий, словно в сказке, не по дням, а по часам прекрасный город с высокими зданиями, трамваями, автобусами, город, по вечерам залитый электричеством.

Как же не ценить эти поездки! Они рождали самые глубокие мысли и чувства. Мы видели воочию героев мирной советской стройки, простых и скромных советских людей. Если бы во всех наших современных пьесах мы находили героев такими же естественными и невыдуманными! Я же мечтала о том, чтобы нашлась в такой пьесе и для меня роль... Во время Великой Отечественной войны мы снова выступали в Челябинске, и на этот раз снова не узнали города. Он опять стал иным. На этот раз мы видели, как в далеком тылу шла огромная работа для фронта, для победы над фашизмом.

Крепнущая связь искусства с жизнью страны необычайно ярко выразилась в деятельности театра в дни Великой Отечественной войны. Коварный враг напал на нашу Родину, гитлеровские варвары посягнули на наше счастье. Советский народ встал на защиту своей Отчизны.

Никогда еще советский народ не был так крепко спаян единым великим чувством любви к Родине и ненависти к ее врагам, посягнувшим на свободу и независимость нашей страны. Я, старейшая русская актриса, отдавшая к тому времени больше пятидесяти лет сцене родного театра, думала об одном: как лучше использовать каждую секунду времени, для того чтобы помочь Советской Армии в ее благородной борьбе.

Мой возраст не позволил мне выезжать на фронт, участвовать в фронтовых бригадах, которые десятками создавали в те дни работники искусств. Они давали тысячи концертов и спектаклей на передовых позициях, в госпиталях, в клубах оборонных заводов. Я ни на один день не прекращала своих творческих занятий в театре, но всегда находила время и для общественной работы.

За годы войны я приобрела среди фронтовиков немало замечательных друзей, вела с ними переписку. Писала им письма, в которых стремилась передать полноту своей материнской любви к ним, а они рассказывали мне о своей борьбе, о ратных подвигах, о трудной фронтовой жизни, о своей глубокой вере в нашу победу, о любви к русскому искусству, науке, литературе.

Вот как возникла моя переписка.

В апреле 1942 года делегация трудящихся города Челябинска отвозила на Северо-Западный фронт подарки и письма. Малый театр в это время находился в Челябинске. Я тоже послала посылки и написала два письма: одно на определенную фамилию, а другое с обращением к тому, кому оно попадет. Глубокую радость и громадное нравственное удовлетворение испытала я, получив возможность обратиться к защитникам нашей Родины.

Я писала о своем преклонении перед мужеством, стойкостью и героизмом Советской Армии, писала, как пишет мать сыну, от всего сердца. Ответ пришел от целой группы бойцов, ответ замечательный, потрясший меня до глубины души.

"Северо-Западный фронт, 5 мая 1942 года

Дорогая Александра Александровна!

Ваше письмо доставило нам большую, настоящую радость. Мы помним и любим ваше чудесное искусство. И поэтому сейчас, в эти суровые дни, так приятно было почувствовать, что вы, прекрасная артистка и мужественная русская женщина, так же, как и мы, живете для одной благородной цели - разгромить проклятого врага, освободить нашу Родину от фашистской нечисти.

Сейчас мы, весь фронт, вся наша Родина и с нею все свободолюбивое человечество вступили в решающий период войны. Предстоят жестокие бои, равных которым не знала история. Но мы с уверенностью глядим в будущее. Мы уверены в нашем праве и нашей силе. Мы знаем врага. За десять месяцев мы изучили его. Мы наблюдали, как постепенно утрачивал он свою чванную самоуверенность, как постепенно мельчали его солдаты. Мы видели, как после жестоких кровавых потерь на смену тупым ландскнехтам-автоматам приходят растерянные резервисты, мальчишки, старики и инвалиды, исполненные сомнений, лишенные и прежней веры в пресловутую "германскую непобедимость" и простейших солдатских навыков.

Мы верим в нашу победу так же, как верим в то, что утро сменяет ночь и весна сменяет зиму. Мы верим потому, что знаем: за нами наши города и нивы, наши академии и театры, памятники нашей вечной культуры, плоды нашего творческого труда, сокровища нашего бессмертного искусства, наши родные и друзья - все, что мы любим, все, что для нас свято. За нами наша Родина!

И в часы самых тяжелых испытаний, самой жестокой опасности нас укрепляет и бодрит живое тепло, источаемое нашей необъятной страной, тепло любви, дружбы и ласковой заботы, чудесным примером которых явилось для нас ваше милое письмо.

Родная Александра Александровна, мы знаем вас давно, среди нас много москвичей и ленинградцев, и все мы не раз восторженно приветствовали вас и ваших товарищей из зрительного зала. Мы любим ваш театр, воспоминания о котором воплощают для нас столько хорошего, родного, русского, московского... Мы твердо уверены, что недалек тот день, когда мы придем к вам и в "Доме Щепкина" вместе отпразднуем нашу победу, споем славу нашей великой Родине, нашей Красной Армии, нашим русским актерам - мастерам искусства, патриотам и друзьям.

От всей души приветствуем вас, желаем здоровья и сил вам и всем вашим друзьям и товарищам".

Письмо заканчивалось многочисленными подписями.

Я была счастлива, когда читала, что наши воины любят мой Малый театр, воспоминания о котором связаны у них с самым хорошим, родным, русским, московским. На такое письмо нельзя было не ответить. Мои товарищи поместили его в нашей стенной газете и просили меня поблагодарить за привет.

Вот что я написала от имени коллектива артистов Малого театра:

"Дорогие товарищи бойцы! Нет слов выразить вам всем то удовлетворение, радость, которые я и мои товарищи ощутили, прочтя ваш мужественный, бодрый ответ на мое письмо. Я получила его перед спектаклем... И так как он кончался обращением ко всем моим друзьям-товарищам, я сочла своим долгом прочесть его участвующим в спектакле.

Когда прочли ваше письмо, все артисты как бы получили новую зарядку и играли с еще большим вдохновением. Нам воочию представилась вся картина вашей жизни, вашей работы, подвигов. Родные наши братья, герои! Как мы горды вами...".

После первого коллективного письма ко мне стали приходить письма от отдельных бойцов. Каждый писал: "Я прочел ваше письмо во фронтовой газете" (очевидно, оно было напечатано в нескольких газетах).

Позже, уже переписываясь со многими и многими солдатами и офицерами (ни одного письма я не оставляла без ответа - все просьбы, поручения моих корреспондентов всегда стремилась выполнить как можно точнее и в срок) я снова обращалась к "неизвестному" солдату, зная, что такое письмо получит тот, кому нет весточки от родных, друзей.

Вот одно из моих писем:

"Дорогой товарищ!

Примите от меня этот скромный подарок к празднику XXV годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. К этому замечательному дню Красная армия приходит, покрыв себя неувядаемой славой, проявив изумительную отвагу, стойкость, массовое геройство, нечеловеческую силу в борьбе, мстя за сотни тысяч замученных людей, разорения, грабежи на территории, временно попавшей к врагу.

Я не знаю, кому попадет мое письмо, но знайте, товарищ, что мы все гордимся вами, что каждый из вас сделался близок и дорог нам, как родной сын! Сердце трепещет, когда читаешь в газете о новых трудностях в боях, о коварстве ненавистного врага, и глаза наполняются слезами радости, когда узнаешь, что вы вновь и вновь отбиваете и уничтожаете врага.

Вам пишет старейшая артистка Московского ордена Ленина Малого театра, и я хочу, родной мой боец-герой, обнять вас, как мать, а то и бабушка, и сказать: дерись, сынок, твое дело святое, правое, истребляй проклятых зверей-фашистов, не давай им ни отдыха, ни срока, победа будет за нами! От всего сердца я буду неустанно желать тебе, дорогой сынок, и всем нашим героям-воинам жизни, славы, неизменного счастья и победы! Если у тебя нет матери, дай мне обнять тебя за нее. Будь здоров и невредим. Сердечный привет всем твоим товарищам!

Александра Яблочкина".

С того времени, как это письмо было опубликовано во фронтовой газете, не проходило дня, чтобы я не получала корреспонденции с фронта.

"Когда я читал ваше письмо, мне казалось, что передо мной письмо моей матери, ибо каждое ваше слово исходило от чистого материнского сердца. Так написать могла только мать своему сыну", - писал мне младший командир Н. Д. Ергиев.

"Ваше письмо мы приняли, как письмо родной матери". "В нашей холодной землянке стало гораздо теплее, когда мы подняли тост за вашу заботу о нас", - вторят ему другие мои корреспонденты.

Удивительно сердечны эти письма, которые я получала с фронта. Они и поныне переполняют мое сердце глубокой радостью и счастьем. За многие годы служения искусству я немало слышала слов одобрения и признания, но слова простых солдат мне дороже самых лестных отзывов и похвал. Русский воин приветствует в русской артистке товарища и друга, советского человека. Разве это не есть выражение новых отношений между людьми в социалистическом обществе?

В моих героических корреспондентах я узнавала новых, советских людей. Они были разных возрастов: одни из них, видимо, сформировались в советскую эпоху, другие знали жизнь в царской России, но все они подлинно советские люди, патриоты Советской Отчизны.

"Мы молоды, - пишет Я. Каждан. - Мне, например, всего двадцать лет. Я еще только начал жить, и я очень хочу жить, но я и мои товарищи понимаем: для того чтобы опять жить счастливо, опять ходить в театр и слушать лекции в институте, необходимо уничтожить врага.

Мы любим жизнь. Но нам она нужна лишь той, которой мы ее создали под руководством нашей партии. За эту жизнь и смерть нам не страшна".

"Я очень люблю жизнь, - писал лейтенант Альянаки в июле 1942 года, - и всегда был и остаюсь "неисправимым оптимистом". Это позволяет мне легко переносить любые трудности, а их было немало за последнее время, в особенности зимой. В темные морозные ночи мы пробирались по лесной чаще, по непроходимым дорогам, успешно преодолевая крутые подъемы, глубокий снег и опасные переправы через болота, стараясь внезапно поразить врага. Ценой больших усилий, выдержки и дисциплины мы достигли полного успеха в нашем маневре. Наше появление было настолько неожиданным, что в своих первых реляциях фашисты писали о большом десанте советских войск, так как были уверены, что по суше к ним подойти невозможно. Мы погнали далеко на Запад захваченного врасплох врага, освобождая десятки населенных пунктов, повсюду встречая ужасающие картины разрушений, произведенных гитлеровцами".

"Эсэсовцы хотели запоганить нашу душу, лишить нас свободы, наплевать на творения наших художников, композиторов и писателей. Но не бывать этому никогда, - пишет мне комсомолец Федоров. - Клянусь, мы будем драться, как львы, - храбро и разумно. И мы победим! - заканчивает он письмо.

В этих письмах выражается глубокая любовь к Родине, к русской культуре.

"Я уроженец Киева, - пишет мне А. Ратченко, - потерял всякую связь с отцом и матерью, любимой девушкой и со всеми близкими. И вот сейчас мне так захотелось написать близкому человеку, и я осмелился написать вам, так как вы одна из любимых представителей дорогой для меня русской культуры.

Мои годы юности и учения в архитектурном вузе протекали в прекрасном Киеве, расположенном на скате холма, заросшего садами, на берегу великой украинской реки. В этих садах была расположена библиотека, где я разбирал слой за слоем эту бездонную геологическую пропасть, которая говорит об этапах развития человеческой мысли.

Здесь я полюбил русскую культуру...".

Яблочкина А.А. 1939

Турусина - А. Яблочкина, Крутицкий - А. Зражевский 'На всякого мудреца довольно простоты' А. Островского 1941-1942

Миссис Хиггинс 'Пигмалион' Б. Шоу 1943-1944

Богаевская 'Варвары' М. Горького 1942-1943

А. А. Яблочкина и Ю. М. Юрьев на VIII съезде Всероссийского театрального общества 1946

А. А. Яблочкина, академики Л. А. Орбели, А. И. Абрикосов в Доме актера 1947

А. А. Яблочкина в рабочем кабинете 1951

Каренина

Каренина

Каренина

Каренина - А. Яблочкина Лиза - Е. Солодова Абрезков - Н. Комиссаров 'Живой труп' Л. Толстого 1951-1952

В гримировальной комнате Хлёстова "Горе от ума" А. Грибоедова 1951-1952

Грим готов Хлёстова "Горе от ума" А. Грибоедова 1951-1952

Сцена из спектакля (фильм 'Малый театр и его мастера'). На первом плане Е. Д. Турчанинова, Л. А. Яблочкина, К. А. Зубов, А. И. Ржанов

Какие это яркие и жизнерадостные люди, как любят и знают они искусство своей страны! "Искусство - это душа народная", - говорит Анатолий Федоров.

В те минуты, когда солдаты Советской Армии обращаются к прошлому или мечтают о будущем, они неизменно думают об искусстве, музыке, театре, литературе. Многие из них - поклонники Малого театра. О наших спектаклях они говорят, как о празднике искусства и радуются," что в тылу жизнь театров не прервалась.

"Уж близок час полного разгрома ненавистного врага, - заключает одно из своих писем лейтенант Альянаки, - освобожденное человечество облегченно вздохнет и вновь примется за созидательный труд. И тогда еще лучше, еще радостней будет жизнь в нашей стране, еще ярче расцветет искусство победившего народа!"

На фронте эти славные герои не оставляли дум об искусстве, писали пьесы, выступали в концертах, хотя и не были профессиональными артистами.

Г. Степанов писал мне: "Я на фронте. Но до войны учился в музыкальном училище по классу сольного пения. Попутно очень увлекался драматургией, стремился наблюдать за жизнью, людьми. Сейчас во время войны я написал пьесу "Война". Мне необходим критический совет и помощь. И я осмеливаюсь просить вас прочесть мою пьесу".

М. Бухаткин радуется возвращению Малого театра в Москву, рассказывает о работе в бригаде красноармейской песни и пляски, просит прислать новинки репертуара. Он сообщает мне: "Мы устраиваем для бойцов концерты. Я читаю стихи Пушкина, Маяковского и других. Вот сейчас выучил стихотворение В. Гусева "Такой народ не будет побежден" и рассказ И. Эренбурга. Одним словом, суток не хватает на все, что нужно бы сделать". Это письмо начиналось словами: "Сегодня ночью вернулся с передовой линии фронта, выполнял боевое задание".

Нужно ли говорить о том, что я стремилась исполнить все адресованные мне просьбы, ответить на все нужды.

И мои дорогие друзья платили мне сердечной признательностью.

А однажды я получила письма братьев-разведчиков Н. и В. Павловых, написанное на бланке "похвального письма":

"Уважаемая Александра Александровна!

Разрешите от имени коллектива художественной самодеятельности Морского гвардейского подразделения передать вам пламенный боевой привет и большое спасибо. Мы, по вашему распоряжению, получили художественный материал. И этот материал очень хорошо к нам подоспел. В это время наши моряки-гвардейцы овладели одним нашим городом, и в тот же день мы давали концерт. Сможете ли вы представить, сколько было зрителей и какой был успех! Ведь это был первый концерт для бойцов и граждан в освобожденном городе!"

Многие из писем, полученных мной, были написаны их авторами перед самым началом боя. Многие из моих писем приходили к солдатам также в этот ответственнейший момент их жизни. Когда я узнавала об этом, мне думалось, что частица моей души, моей безграничной любви к защитникам Родины была с ними в трудную минуту, что моя материнская забота охраняла их. Я была глубоко взволнована, читая такие строки:

"А ваше письмо я получил, когда был на передовой. Если бы вы, дорогая Александра Александровна, знали, как я обрадовался! Я сидел в танке и ждал приказа, как вдруг принесли ваше письмо. Оно подняло дух, и силы мои увеличились в несколько раз. Вы уже знаете, что на нашем фронте идет успешное наступление. Малая толика принадлежит и мне, но ведь из малых дел складываются большие!

Я могу вам рапортовать, что часть, где я служу, заняла три деревни. Мы подбили четыре фашистских танка. Теперь мы продолжаем двигаться вперед, несмотря на то, что враг отчаянно сопротивляется. Но наши силы, решимость, вдохновляемые вами, паши дорогие и близкие люди, не могут быть остановлены.

Мне сейчас присвоили звание старшины, а командование дважды представило меня к правительственным наградам с занесением в "Книгу почета" части.

Нам всем очень приятно и радостно сознавать, что вы, знатная артистка нашей страны, думаете о нас и волнуетесь за нас. Нам это очень дорого. Как хочется после ваших писем идти в бой, чтобы скорее вернуться домой, в Москву, и опять смотреть вас на сцене Малого театра. Если б вы знали, как я хотел бы сейчас побывать в театре, чтобы еще раз испытать удовольствие, доставляемое вашей игрой. Но я уверен, что я еще не раз увижу вас.

Очень благодарен вам за приглашение.

Передайте огромный привет и пожелание успеха вашим товарищам от бывшего студента, теперь старшины-разведчика".

Вот другое письмо:

"Дорогая Александра Александровна!

Имею возможность послать вам весточку о себе, я жив, здоров и чувствую себя бодро.

Это было время беспрерывных тяжелых боев, в особенности при форсировании родной реки. Вблизи от моего родного города ежедневно приходится отбивать жестокие контратаки танков и мотопехоты противника. Вот эти строки я пишу вам под обстрелом, спешу закончить, так как от нас едет машина в Москву, с которой я хочу послать весточку.

Пока крепко жму вашу руку и желаю вам здоровья и бодрости духа.

Ваш друг Александр".

В 1943 году коллектив нашего театра передал Красной Армии эскадрилью самолетов, построенных на средства, собранные артистами и всеми работниками Малого театра от спектаклей, которые мы давали в дни своего отдыха. Никогда не забуду дня, когда мне и моим товарищам довелось вручить формуляры самолетов летчикам-истребителям.

И мои друзья с фронта посылали глубоко трогавшие меня слова благодарности.

"Вчера по радио слышал, что на собранные коллективом Малого театра средства построены самолеты "Малый театр - фронту". Позвольте и мне вместе со всей Красной Армией отблагодарить ваш коллектив за заботу о наших воздушных силах".

Москвичи-танкисты Парфенов, Бурдаков, Квитовский также прислали мне письма с выражением благодарности:

"Примите наш привет, товарищ народная артистка СССР Яблочкина, от боевого экипажа "КВ". Мы сердечно благодарны за вашу заботу о Красной Армии. Ваш дар приближает час разгрома фашистских извергов. Грозные машины, которые мы получаем, несут смерть фашизму. Ваша помощь нас воодушевляет на новые подвиги, мы так довольны, что наш тыл это одно целое, что он неразрывно связан с фронтом.

Это пишут вам москвичи, не один раз наслаждавшиеся вашим искусством.

Будьте здоровы, желаем вам успеха в вашем искусстве, а мы и наш отважный "КВ" умножим славу советских танкистов".

Мои боевые друзья поздравляли меня со всеми советскими праздниками, и я в свою очередь посылала им поздравления со славным юбилеем нашей защитницы - Советской Армии.

В день наступающего Нового года все письма были заполнены одним общим для нас пожеланием - скорейшего окончания войны. "Бойцы передовой линии просили передать вам, что они приложат все свои силы, чтобы в новом, 1944 году окончательно разгромить фашистских захватчиков", - писали мне из редакции фронтовой газеты.

А один из моих самых верных корреспондентов прислал мне такое письмо:

"Глубокоуважаемая Александра Александровна!

Поздравляю вас с Новым годом. Желаю вам здоровья, многих творческих лет.

Здесь, на фронте, мы встречаем Новый год с твердым решением победить. А "сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть" (Толстой).

Александра Александровна, переписка с вами согревает душу на фронте, скрашивает суровую жизнь на переднем крае. Крепко, крепко жму вашу руку.

Александр".

На обратной стороне письма - портрет Льва Толстого, нарисованный простым карандашом. И под ним подпись:

"Не та победа, которая определяется... пространством, на котором стояли и стоят войска, а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими...".

(Л. Толстой. "Война и мир")

Эти письма - я называю их письмами моих сыновей - рассказывали мне и о подвигах тех, кто уже не мог сам написать мне. Вот Федоров описывает героическую гибель комсомольца челябинца Сосновского:

"... Мы штурмом брали укрепленный пункт противника Бой был в полном разгаре. Мы шли сквозь взрывы мин, сквозь бешеный шквал свинца, ломая оборону противника, штыком и гранатой выковыривая гитлеровцев из их нор. Дзот за дзотом, орудие за орудием взлетали в воздух, мы шли вперед, упрямо стиснув зубы.

И вот уже победа близко. Дрогнул враг, и паника объяла его. Но все же свинцовым дождем заливает нас последний дзот фашистов... Дзот продолжает загораживать нам дорогу на запад. Падают один за другим товарищи... И вот - видели все!- поднялся Сосновский, весельчак челябинец Коля Сосновский, что так любил театр и футбол, и бросился тигром к дзоту, навалился на ствол пулемета, грудью закрыл смертельный ливень выстрелов... Мы взяли Л. Мы идем все дальше и дальше на запад. Мы несем в своих сердцах светлый, немеркнущий образ героя-комсомольца челябинца Сосновского, отдавшего молодую жизнь во имя победы Родины".

А вот летчик Миля Саламатина рассказывает про подвиг своего товарища, героя-летчика Александра Петухова:

"Это было под Ельней. Над целью, как обычно, стала стрелять зенитка, то есть не одна, а много, и вот рядом с самолетом точно так же, как ракеты, стали рваться снаряды, и один снаряд попал в самолет Саши. Машина загорелась, штурман сбросил бомбы. Но самолет уже до своей территории долететь не мог. Прыгать к фашистам Саша не захотел и решил, как Гастелло, погибнуть вместе со своей боевой машиной и при этом побольше угробить фашистов и их техники. Вместе со штурманом они нашли себе цель - зенитную батарею, которая стояла на опушке леса, и прямо врезались в эту цель. Грустно было вспоминать Сашу, который час назад был с нами, смеялся, разговаривал... А теперь его уже нет в живых. Но в то же время каждый из нас гордится Сашей Петуховым, гвардейцем, трижды орденоносцем, веселым, замечательным парнем. Когда наши части заняли это место, мы нашли место гибели Саши. На опушке стояли покалеченные зенитки, обломки самолета, трупы фашистов и полусгоревшие Саша, его штурман и стрелок-радист.

На высоком холме, рядом с могилой погибших пехотинцев, мы похоронили Сашин экипаж".

Я плакала над письмом и одновременно гордилась тем, что моя страна воспитала бесстрашных героев. Испытала глубокую радость (правда, казавшуюся мне незаслуженной), когда читала в письмах моих героических друзей, что мои слова вдохновляют их на мужественные, отважные дела, что им дорога и нужна моя забота о них. Просили меня прислать портрет. А Саша Сударев с трогательной простотой рассказывает, что, обнаружив в журнале мое фото, он вырезал его и хранит у себя.

Письма с фронта были неизменно полны уверенности в победе, готовности отдать за нее все силы, а если потребуется - и жизнь. Я храню их бережно, любовно.

Когда я узнавала, что кто-нибудь из них ранен, мое сердце болело и я не успокаивалась до тех пор, пока не узнавала о выздоровлении раненого. Некоторые из моих друзей погибли на поле битвы, и я горевала о них так, как горевала бы о родных сыновьях.

Вспоминаю, как однажды у меня появился неожиданный посетитель. Молодой офицер Советской Армии пришел ко мне на квартиру, тепло поздоровался, как будто он был моим старым знакомым, и сказал: "Вы не узнаете меня?" Я поискала в памяти, но не могла припомнить, чтобы когда-либо видела его раньше. Но когда он улыбнулся и назвал свое имя, я с радостью обняла его. Это был мой первый фронтовой корреспондент. Переписываясь с ним, я не знала его в лицо. Мы провели вместе вечер, пили чай и до поздней ночи разговаривали.

Мои корреспонденты посещали меня, когда попадали в столицу. И я огорчалась, если такая встреча почему-либо не могла состояться. Однажды прочла в письме молодого солдата: "На днях я был в Москве, заходил в Малый театр утром, спрашивал, где я могу увидеть вас. Мне сказали, что вы приходите в театр к 12 часам, и я остался подождать вас, да так и не дождался... Я не решился идти к вам домой... Время мое было ограничено - я снова должен был возвращаться на фронт. Так я и не повидал вас".

Моя переписка не прекратилась с окончанием войны. Кое-кто из моих корреспондентов по-прежнему продолжает писать мне. Многие в первые же дни мира сняли военную форму. Один из них написал тогда же мне, что возобновил занятия в Киевском архитектурном институте.

Дружбу и любовь к своим "приемным сыновьям" я сохраню до конца жизни. И, думая о ней, могу определить ее истоки точнее всего словами одного из моих фронтовых друзей И. Пчелкина: "Только в нашей стране могут быть такие люди, достоинства которых - в их единстве, дружбе, сплоченности ".

Желаю всем вам счастья, мои дорогие друзья, защитники нашей славной Родины! Я уверена, что и в мирном созидательном труде вы будете так же отважны и неутомимы, так же полны любви к своей прекрасной Отчизне, как и в в дни ее героической защиты. Вы будете с честью носить светлое имя советского человека - борца за всеобщий мир во всем мире, строителя коммунизма!

Теперь перед нами открылись просторы созидательной жизни. Жизнь ставит большие задачи перед советским театром и советским актерством. Огромные перемены произошли во всей жизни страны в последние годы. Куда ни погляди - все выглядит по-новому, молодо, полнокровно, полнозвучно.

Меня, как и всех советских художников, радуют успехи в развитии сельского хозяйства - я знаю, что колхозники стали жить гораздо лучше, после того как партия провела очень большие меры помощи колхозам, устранила многие непорядки, мешавшие труду и росту благосостояния тружеников села.

Меня радует успех великого начинания - освоения целинных земель, которые уже дали стране так много хлеба.

Меня радуют разумные и энергичные меры, которые были предприняты партией для решительного улучшения управления промышленностью.

Меня радует тот факт, что миллионы старых людей благодаря заботе партии получили хорошие пенсии.

Меня радует огромный, небывалый доселе размах, с которым ведется сейчас в Москве и во всех городах Советского Союза строительство жилых домов.

Жизнь моей страны - это моя жизнь. Служение родному народу, моей Отчизне, пока есть у меня силы, - моя главная жизненная задача, мой священный долг, и я никогда не устану выполнять его. Вот почему хочется еще пристальнее всмотреться в облик современника, познать источник его сил, его душу, внутренний мир.

Из года в год артисты Малого театра ездят и ездят по всей стране, направляясь по зову общественности туда, где нужен свет искусства, где ждут новых пьес и спектаклей, где живут труженики сельского хозяйства, строители новых городов, наши советские воины. Маршрут наших гастролей расширяется с каждым годом, количество зрителей и ценителей работы Малого театра растет и растет. Партийная организация и общественность театра споспешествуют выполнению этой гражданской обязанности артистов: заключаются договоры социалистического содружества с московскими предприятиями, театр принимает на себя шефство над сельскими подмосковными районами, не забывает и о Заметчино. Но главное внимание театра теперь направлено к тем, кто поднимает целинные земли. В 1954 году молодые герои-комсомольцы двинулись на неизведанные земли Казахстана. А в мае того же года Малый театр уже послал туда, в Северный Казахстан, первую бригаду наших энтузиастов со спектаклями, концертами, выступлениями.

В те дни непокоренная целина отвечала советским людям упорным сопротивлением. Трудна была работа на дикой, нехоженой земле, трудны были и житейские условия. Но как не испугало все это тружеников-комсомольцев, так не испугало и наших артистов. Они давали в день по два, а то и по три концерта. Совершались переезды по сто километров на открытых грузовиках, по тяжелым дорогам, и после этих поездок артисты шли на сцену тут же, не отдыхая, чтобы не заставить людей ждать. Клубы там были маленькие, наскоро сделанные, сценические подмостки крохотные, сбитые за два-три часа до начала концерта. Но играли с волнением, играли вдохновенно, не забывая об отделке роли, не кивая на трудности своей работы. Они, мои молодые коллеги по искусству, рассказывали, что случалось давать концерты и играть целые сцены из московских спектаклей на грузовиках, при свете фар стоявших вокруг площадки машин. Тогда зрители располагались прямо на траве. Бывало, что и солнце пекло и дождь их мочил, но никто не уходил с представления, а значит, и артисты оставались на своем трудовом посту.

За последние годы более десяти раз направлялись бригады наших артистов в дальние края: их не только не пугали трудности дорог, но, по моему глубокому убеждению, в этих трудностях они видели романтику нашей сегодняшней жизни. Ведь молодежь любит идти туда, где особенно трудно, делать то, что требует усилий и напряженной борьбы. Где они только не были! И в Казахстане, и на Алтае, в Оренбургской, Челябинской, Курганской областях. Более двух сот тысяч человек посетили эти выездные спектакли, а проехали артисты в грузовых машинах по степным дорогам тридцать тысяч километров. И уже новые впечатления привозят наши путешественники: они рассказывают, как быстро растет жилое строительство в дальних краях, как появляются всюду дома культуры, как хорошеет когда-то необжитая и суровая земля.

Но не только герои на целинных землях принимали наших актеров как дорогих гостей - встречали их у себя еще строители Сталинградской электростанции, рабочие Куйбышевской ГЭС, шахтеры Донбасса... Я завидую им: с радостью поднялась бы, кажется, поехала с ними, да тяжел груз моих лет, не пускает он теперь меня дальше родной московской сцены Малого театра.

Самое замечательное в этих поездках то, что они стали необходимы нашему театру. Они полезны не только тем, к кому приходят деятели искусства. Не могу не подчеркнуть вновь, что они приносят пользу самим артистам.

Запертые в четырех стенах своего театра, занятые утром на репетициях, вечером на спектаклях, артисты зачастую ограничивают свое знание жизни чтением газет. Так шла прежде их жизнь день за днем, так идет она кое у кого и теперь. Поездки нарушают эту мертвую инерцию. Как живой вихрь врываются они в повседневное размеренное существование человека, дают ему здоровую встряску, прочищают его духовный багаж.

Артист, уже начавший было считать главным двигателем жизни свое сценическое творчество, а себя - земной осью (я нарочно беру крайнее выражение актерского эгоизма), вдруг убеждается, что в жизни есть силы не менее святые и мощные, чем искусство, есть люди-герои, есть подвижнический труд во имя того, чтобы он, артист, мог свободно и спокойно жить и творить в центре страны, в прекрасной ее столице, на сцене одного из лучших театров... Это полезно каждому человеку, чтобы не заболеть опасной болезнью - равнодушием.

Я свидетель тому, как наши артисты становились духовно богаче от этих поездок, как они мужали и крепли там от впечатлений повседневности, как становились душевно моложе не любопытные к жизни, а усталые приобретали новые интересы и устремления.

Теперь наши артисты устанавливают связь с бригадами коммунистического труда и все теснее сближаются с жизнью и трудом рабочих московских предприятий. Все это помогает творчеству артиста. Художник должен быть близок к народу, он должен познавать его в труде, в самой жизни.

Так воспитывается молодой актер наших дней. Я вижу, как эстетическое воспитание успешно прививается детям в нашей стране. Общественность, правительство и партия постоянно пекутся о росте и развитии юношества.

В моей памяти остался один поистине незабываемый вечер. У меня выдалось несколько свободных часов. Я воспользовалась этим, чтобы побывать в Московском Доме пионеров, о котором я столько читала в газетах, и посмотреть спектакль детского творчества "Отряд счастливых". Я не только увидела "отряд счастливых" на сцене, но встретилась с ликующей, сияющей толпой нескольких сотен чудесных детей. Счастливое, радостное детство! В какой чудесной атмосфере заботы, внимания и любви растут наши цветы и какие хорошие садоводы их выращивают! Каждая комната в Доме пионеров сделана с блестящей выдумкой и фантазией. Здесь задатки способностей ребенка находят почву для роста. Это хороший замысел, это сделано дальновидными людьми!

Маленькие хозяева бойко встречали своих гостей. Никакого конфуза, застенчивости. Они были горды своим Домом и наперебой старались показать свои сокровища, свои работы. Видно было, что они хотят знать, нравится ли это нам, одобряем ли мы их труды. А спектакль... Все слажено, хорошо подается текст, свобода в движениях, хорошо и увлекательно танцуют, ни тени смущения, робости. Во всем чувствуется счастливая беспечность, свойственная детству. Их не поджидают никакие превратности судьбы; дети в нашей стране не знают и никогда не узнают нищеты, голода, жалкого бесправного существования. Они растут крепкими, здоровыми, перед ними перспектива стать образованными людьми. Растет новый народ, который пойдет к коммунизму. Все это хочется осмыслить, воплотить в художественные образы. И часто приходится сожалеть, что моя профессия не обладает свойством выражать непосредственно жизненные впечатления. Если нет рядом драматурга, воплощающего в драматической форме близкие мне идеи, я, актриса, нема. И мы ждем своих писателей - людей, дающих "голос" артисту, радуемся, когда такие приходят. Ибо действительно, создать живой и правдивый образ человека - строителя коммунизма - наша главная задача. И постепенно она все больше и больше завладевает вниманием нашего театра. Наш коллектив все более и более глубоко сознает свои исконные демократические задачи, о которых лучшие его художники говорили так:

"Малый театр надо рассматривать как естественное выражение народной творческой силы... Великий смысл русского драматического театра последних ста лет заключается в его глубоком проникновении в окружающую его жизнь... Те литературно-художественные высоты, до которых достигла русская мысль... всегда сближались русским театром с глубочайшими запросами своего народа" - это писал А. И. Южин об историческом, общественном значении Малого театра, о его животворной традиции.

Эта традиция была завещана нам издавна. Бывший крепостной, великий актер Щепкин принес ее в театр. Но не он один - одному человеку не под силу такая гигантская задача. Мятежный, свободолюбивый талант Мочалова, глубоко народное творчество Прова Садовского, революционное вдохновение искусства Ермоловой - вот что развивало и растило ее. Но сколько еще актеров, не названных мной, укрепляло ее своим талантом и трудом. И, наконец, в социалистическую эпоху эта традиция свободно и органически слилась с теми задачами, которые теперь встали перед русским театром.

Малый театр твердо стоял на позициях реалистического искусства. Но не обошлось дело и без борьбы. И в нашем искусстве появились люди неустойчивые, не уверенные во всемогуществе реалистического творчества. Когда некоторые художники поддались моде и впали в формалистическую веру, мы, актеры Малого театра, должны были доказать свою правоту и силу реалистического метода. И если бывали в нашем театре случаи, когда тот или иной режиссер подпадал под влияние псевдоноваторства, то он получал внутри театра хороший отпор.

Так, на режиссерских работах Н. О. Волконского, несомненно, был налет формалистических увлечений. Но, "экспериментируя" (тогда это так называлось), Волконский не сумел полностью воплотить свои замыслы: со всей решительностью, на которую я была способна, я выступила против них, и меня поддержала лучшая и наиболее многочисленная часть труппы. Мы так и сказали Волконскому: "Мы не против исканий, но ваши новшества ни на чем не основаны".

Волконский, ставя "Доходное место", хотел весьма значительно отойти от исконно реалистического понимания Островского. Но мы заявили, что не можем допустить столь оскорбительного для великого драматурга искажения его пьесы и в противном случае не остановимся перед тем, чтобы уйти из театра. Правда, исправить полностью трактовку режиссера нам не удалось, но благодаря нашей настойчивости от особо вычурных мест спектакль был избавлен.

Тот же Волконский, ставя "Горе от ума" в сезон 1929/30 года (одна из горьких неудач Малого театра; постановка не имела никакого успеха, вызвала общее осуждение и быстро сошла со сцены), предлагал, чтобы при первом появлении Хлёстовой (которую играла я) ее выносили на кресле и несли бы мимо фамусовских гостей. Естественно, я запротестовала. По его же замыслу в третьем действии при словах Хлёстовой:

 А Чацкого мне жаль - 
 По-христиански так он жалости достоин -

все находившиеся на сцене, в том числе и Хлёстова, почему-то должны были падать на колени и молиться. Я категорически отказалась проделывать этот бессмысленный трюк. Но режиссер упорно настаивал на своем. Тогда я объявила, что у меня ревматизм и, встав на колени, я не смогу подняться. Волконский, во что бы то ни стало стремившийся осуществить эту бессмыслицу, пообещал, что меня будут поднимать. Мне пришлось идти к директору и высказать ему свой протест. Трюк был отменен, и гости Фамусова больше на колени не становились.

А что за костюм, придуманный Волконским для Хлёстовой, я должна была надевать! Огромная шляпа с перьями, громадный посох в руках, парчовое платье (черное с серебром) и черный бархатный трен длиной чуть ли не в два с половиной аршина. Костюм весил, вероятно, больше пуда, он доводил меня на каждом спектакле до обморочного состояния.

Помню, как поддался соблазну внешней эффектности и Константин Павлович Хохлов, ученик А. П. Ленского, режиссер-реалист. Ставя "Плоды просвещения" Л. Толстого, он изобретал мизансцены, никак не оправданные содержанием. Зачем он заставлял, к примеру, меня залезать на стол, когда я играла Толстую барыню? Стоять на столе было неудобно, а главное - уж очень подобные трюки чужды всем моим представлениям о театре. Потом я сожалела, что подчинилась постановщику, предложившему мне столь нежизненную мизансцену.

В этой постановке Хохлова декорации и костюмы совершенно задавили артистов. Ранее, в прежних постановках, где я играла Звездинцеву, совсем иначе воспринималась пьеса Льва Николаевича. Многие фразы Звездинцевой вызывали общий смех зрительного зала. В постановке Хохлова (я в ней играла в очередь Толстую барыню и Звездинцеву) меня наряжали (и в той и в другой роли) в платье с огромным турнюром, на голове у меня возвышалась эксцентричная шляпа с красными перьями. Вот этот-то "забавный" костюм и заменял выигрышные фразы в моей роли. Смеялись еще до того, как я открывала рот: я смешила всех своим видом. Никто и не слушал, что говорит этот невиданный экспонат из музея небывалых костюмов - а мне было стыдно. Я стояла и ждала, пока не воцарится в зале тишина. То, что прежде вызывало живейшие реакции зрителей, в новой постановке пропало.

А ведь я любила роль Звездинцевой, долго играла ее и постоянно искала в ее исполнении новые краски. Впервые я получила эту роль почти непосредственно после Федотовой и вполне естественно, что, будучи ее ученицей, придерживалась ее толкования, лишь применяя роль к своей индивидуальности. После революции я несколько переключила внимание на комическую сторону образа Звездинцевой. И, наконец, в постановке 1932 года я старалась выявить социальную сторону образа. Мне хотелось сохранить всю барственность Звездинцевой, ее светское воспитание, но заострить ее образ, выявить ее сухость, черствость ее отношения к людям. Проявляется же все это в самых заурядных поступках. Звездинцева сокрушается и плачет над собачкой, а мужиков считает грязными животными. Боясь заразы, гонит их из своего дома, но в то же время собирается взять принесенные ими деньги.

Барыня Звездинцева считает себя выше всех, всех умнее и красивее, презирает мужа, завидует молодости дочери и если еще любит кого-то, так это своего болвана сына. Прислугу терпит, поскольку та ей нужна, но за маленькую провинность готова выбросить ее на улицу.

Разве все это требует каких-то эффектных приемов, разве можно в этом просто, без затей выписанном характере искать символические черты, пытаться дать аллегорию и т. д.? Конечно, нет.

Мы спорили с Хохловым, и от многого он отказался. Но не всегда легко и просто проходили такие споры. В 20-е годы они выходили из стен театра. До сих пор у меня хранится номер газеты "Коммунистический труд" (относящийся к тому времени), где один рабочий писал о своем возмущении псевдоноваторством формалистических театров и приветствовал Малый театр за его реалистическое народное искусство.

А противники реалистического искусства объявили Малый театр чуждым новой, советской культуре, ненужным хламом, старой рухлядью, годной лишь на слом. Сколько раздавалось голосов, требовавших едва ли не закрытия старых театров, сколько обвинений сыпалось на нас, артистов этих театров. И многим начинало казаться, что наше "старое искусство", объявленное нашими противниками идеологически чуждым, доживает свой век.

Один из лозунгов "пролеткультовцев" был: "Долой традиции! Непримиримая война старым традициям!" В журнале "Вестник искусства" выразители этого "течения" писали о том, что пролетариат якобы "прикладом выбил дверь театра" и что, следовательно, должен вести себя в нем, как гунн Аттила, попирая все ценности классического искусства: Всего этого мы не принимали. Мы искренне хотели отдать все, что было у нас хорошего, обществу социализма.

Но говорить о нашем отношении к новой жизни, о нашем горячем желании проводить в действительность высокие идеалы коммунизма нельзя, обходя наше творчество, нашу работу. Разве не самым красноречивым доказательством полной перестройки актеров Малого театра был, к примеру, спектакль "Любовь Яровая"? С тех пор самые святые чувства вызывает во мне эта прекрасная пьеса, в которой проверялась истинная способность театра служить народному зрителю.

Теперь уже можно сказать, что этот спектакль заслуживает быть занесенным в книгу истории русского театра. Но я хорошо помню его звучание, его место в те дни в художественной жизни столицы, помню, что воздействие "Любови Яровой" было очень большим. Сейчас трудно воочию представить себе, какое влияние на всех - актеров и зрителей - оказала тогда "Любовь Яровая", прекрасная в идейном и художественном смысле советская пьеса. Она означала новый этап на нашем пути.

Мы сейчас смотрим на прошлое нашего театра, как на ровный, хорошо накатанный тракт, по которому одна за другой катятся новые пьесы и спектакли. А в действительности все было труднее. Нам пришлось довольно долго играть слабую в художественном отношении драматическую литературу, иногда даже не совсем ясную в идейном смысле (как, например, "Иван Козырь и Татьяна Русских"). Иногда я просто не понимала, какое же отношение к новой жизни, к большим общественным идеалам имеет та или другая поверхностная пьеса. В середине 20-х годов начался перелом. Появился фильм "Броненосец "Потемкин", затем была поставлена театром МГСПС пьеса Билль-Белоцерковского "Шторм", вахтанговцы осуществили инсценировку "Виринеи" Сейфуллиной, а нам Константин Тренев принес CBОЮ "Любовь Яровую". Не надо думать, что автор чувствовал себя очень легко и просто на первых порах. Нашлись скептики в актерской среде, которые не очень-то верили, что драматургия может отойти от старых испытанных конфликтов, от вековечных приемов и с такой необычной силой отразить новую жизнь, новые общественные конфликты. И далеко не сразу и не все увидели, что Треневу удалось все это сделать в своей пьесе. Однако большинство в театре поверило в "Любовь Яровую" и увлекло всех за собой. Особенно ратовал за нее В. К. Владимиров - директор театра и Л. М. Прозоровский - наш режиссер, бесконечно влюбленные в пьесу.

Как всегда бывает, во время репетиций понять и оценить труд театра нелегко. Не так просто могли некоторые отойти от старых представлений и принять, например, образ Шванди. Кое-кто считал, что Швандя - только комедийная фигура, введенная в пьесу для того, чтобы разрядить сильное напряжение действия. Замысел Степана Кузнецова на первых репетициях казался неясным. Впрочем, он и сам во многом сомневался: то впадал в комедийный тон, то начинал искать какую-то чудаковатость в характере. И только на последних репетициях и на спектакле блеснуло законченное и яркое решение образа. Швандя явился перед нами как совершенно реальный тип, взятый из самой жизни, из на родных слоев, которые поднялись к борьбе за свою свободу и счастье. Степан Кузнецов с замечательной жизненной точностью воссоздавал образ матроса, простого и необразованного, но очень талантливого и умного человека. Казалось, он не повторял ни одной из сыгранных им ролей. Чем-то живым, свежим веяло от его исполнения.

Но в то же время артист не упустил ни одной выигрышной, сверкающей краски, не отказался ни от одной возможности блеснуть своим юмором, своей неповторимой жизнерадостной комедийностью и остроумием. Замечательно принимала его публика. Артист буквально нес ей радость каждым своим появлением. И чуть ли не в каждой новой сцене он находил все новые и новые краски и интонации.

Особенно он был хорош в эпизоде попытки освободить жегловцев. Как сказывалась тут доверчивая душа Шванди, решившего, что кучка случайно собравшихся горожан пойдет с ним на штурм тюрьмы!

И вторая сцена, знаменательная для Шванди: спасение Любови Яровой. Тут уже комедийная стихия, подвластная этому артисту, как никому другому, захватывала всё и вся. Тут и не перечислишь всех оттенков, всей игры комедийных огней, которыми буквально горел Степан Кузнецов. Что он выделывал перед солдатом, от которого он должен был увести Яровую, какую неповторимую игру с телефоном, с проводом он выдумывал! И как произносил: "Князь Курносовский!", рекомендуя себя тому, с кем говорил по телефону. При этом он явно хотел держать телефонную трубку так, как в его представлении держало бы высокопоставленное лицо. И тем не менее Швандя - Кузнецов совсем не выглядел здесь откровенным лицедеем, представляющимся офицером на потеху, публики. Нет, он очень ловко подражал офицерским манерам, оставаясь в то же время самим собой. Тут еще раз подтверждалось, что Швандя необычайно талантлив, как подпольщик, как политический борец, что ему можно поручить самое трудное, самое опасное дело. Этим и вызывал Швандя к себе такие горячие симпатии, такую любовь и доверие. Своим обаянием Кузнецов, конечно, располагал к себе, но главное заключалось в том, что роль была очень серьезно и глубоко продумана. Это и был один из первых простых, народных героев на нашей сцене. Мне очень понравилось исполнение С. Кузнецова, и я говорила ему об этом. Верно потому он и писал мне в августе 1927 года:

"...Пользуюсь случаем еще раз выразить Вам мою глубочайшую признательность и благодарность за Ваше отношение ко мне в течение моей службы в Малом театре и особенно в нашей поездке. Я этого никогда не забуду и горжусь, что Малый театр в Вашем лице, наконец, принял меня как своего!..

Преданный Вам С. Кузнецов"

В плане художественном В. Н. Пашенная, играющая Яровую, была столь же примечательна. Она совсем преобразилась, играя Любовь Яровую, - нашла удивительно благородный и простой тон и создала глубокий по драматизму характер.

Очень хорошо помню ее первое появление: Любовь Яровая прошла много верст пешком после тяжелой болезни - кажется, она смертельно устала, замучена. В. Н. Пашенная, тогда стройная и худая, несла в себе какую-то печать строгости, даже отрешенности от личной радости, от всего личного. Но в ее грудном голосе, когда Яровая рассказывала Кошкину о себе, начинали звучать такие сложные, многообразные чувства, столько невысказанного, наболевшего, что внимание сразу переключалось на нее. Контраст между ее суховатостью и этим голосом был замечателен. Потом, когда она видела Ярового и бросалась к нему, становилось до предела понятно: ей безгранично дорог этот человек и перестрадала она столько оттого, что потеряла его.

Вера Николаевна отнюдь не видела в Любови Яровой только страдающую женщину. В ее Любови было больше, нежели у других исполнительниц этой роли, настоящего высокодраматического чувства служения долгу. Ее героиня была тем, что называют, "идейным человеком", - вот такая настоящая героическая натура, для которой личное уже давно и навсегда отодвинулось назад перед общественным. И ведь она любила, как сильно любила этого человека, поручика Ярового, и как искренне, всем существом своим радовалась, ликовала, когда он приходил к ней, якобы порвав с белогвардейцами.

Замечательным, взволнованным дуэтом звучала у них - у Пашенной и у Ольховского - сцена ночного разговора:

"- Люба, я пришел к тебе в последний раз. Завтра ты меня уже не увидишь.

- Знаю, кончена ваша песня.

- Но сегодня я еще хочу говорить с тобой.

- О чем нам говорить?

- Я хочу тебя спросить.

- Я не буду отвечать тебе...

- Люба!.. Я не могу от тебя уйти. Будь проклято все, что стало между нами! Ничего нет у меня сейчас, кроме тебя, пойми!

- Нет, не понимаю.

- Люба, когда-то все свои боли я нес к тебе одной.

- Зачем ты это?..

- Теперь уже мне некому рассказать, как мне нестерпимо тяжко в этом мешке.

- Так уйди из него.

- Только ты можешь помочь. Только эти глаза пусть смотрят мне в душу.

- Постой... Ты с чем пришел..."

Живой и глубокий темперамент Веры Николаевны едва ли не явственнее всего проявлялся в этой роли. Громадные силы нужны были артистке для того, чтобы провести невероятно трудную сцену финала, где Любовь отрекается от мужа. Сцена эта написана сложно, очень сложно, на подлинно трагедийном уровне. Поручик Яровой - один против наступающих красных войск. Вся белогвардейщина подавлена, часть успела бежать, эмигрировать. В последний раз он говорит с Любовью - и она отрекается от него навсегда.

Но их разговор слышит Колосов, странный, чуть ли не юродивый человек, который верит в силу всепрощения. И Колосова озаряв! невероятная мысль: он решает, что Ярового можно спасти добротой, вернуть его на истинный путь великодушием. Колосов хочет пожертвовать собой, вернуть Яровому жизнь, и, что еще более странно, он думает, что делает это для Любови.

Но когда Яровая видит, что, переодевшись в куртку Колосова, поручик выходит из подъезда дома, она понимает: на свободу выпущен сильный, неукротимый враг. И она произносит:

- Так вот какие жертвы ты принимаешь...

Что-то тяжелое и горькое звучало в голосе Пашенной - Яровой. Теперь она понимала и осознавала всю суровую правду, ставшую перед ней. Сейчас должно было решиться: будет Яровая настоящим большевиком, вступит она в справедливую войну со своим прошлым или не хватит у нее сил? И сил хватало. Строгим, холодным голосом приказывала Яровая-Пашенная освободить Колосова и догнать Ярового. И когда того, пойманного, проводили мимо нее, она, сурово взглянув вслед ушедшим, говорила Кошкину:

- Только с этого дня я ваш настоящий товарищ.

Подтекст этой фразы был глубок, сложен и очень человечен. Я видела много интересных и талантливо сыгранных ролей женщин - героинь советской эпохи; одно из самых первых мест среди них всегда отдавала Пашенной - Яровой.

Пров Садовский был замечательным Кошкиным: романтическим и сильным, словом, настоящим героем. Когда мне приходилось видеть потом на сцене большевиков, только рассуждающих, только высказывающихся, но не живых, не пламенных, не увлеченных, и поэтому совсем не таких, каким был Садовский - Кошкин, я вспоминала Горького. И вот почему: у него в "Мещанах" девушка Поля, очень хорошая девушка, восхищенно говорит о романтическом герое: "Удивительно хорошо! Настоящий герой...". И Горький ее поддерживает! Он тоже не щадил кислых, будничных людей - он восхищался Сирано де Бержераком, его умением ярко и талантливо жить. Вот так ярко и талантливо жил на сцене Кошкин у Садовского, этого сочного актера, который, встретившись с "бытовой" ролью, сыграл ее романтически.

Помню, что сперва Кошкин актеру не давался. Садовский был в смятении. Вероятно, не получалось у него по-своему, как он хотел. И только последние репетиции принесли ему победу. Он вышел в бескозырке, в темном матросском бушлате, и так уверенно пошел по сцене, что сразу стало понятно, роль он схватил и подчинил своему замыслу.

Я не участвовала в премьере, так как одновременно с "Любовью Яровой" в театре шла подготовка новой поста новки "Волки и овцы", где я играла Мурзавецкую. К. А. Тренев говорил о своем желании видеть меня в роли жены профессора Горностаева. И позднее, в 1934 году, когда заболела Е. Д. Турчанинова, мне все же пришлось сыграть Горностаеву. По объему это небольшая роль, зато выписана ярко и законченно. Мне поручили ее, вероятно, имея в виду хорошее знание дореволюционного "света", или "общества". Но мне казалось, что гораздо важнее для исполнения роли Горностаевой знать новую жизнь, ощущать силу огромных перемен, которые принесла с собой революция... Ведь Горностаева проявляется в том, что не может найти свое место в происходящих событиях, да и вообще не может ничего в них понять. Ей кажется, что происходят какие-то, правда, очень сильные, но временные беспорядки, нарушившие ее. Горностаевой, обычный уклад жизни. "Но вот-вот, - думает она, - все это пройдет, кончится, и я снова буду жить, как прежде, - наслаждаться бесцельной богатой жизнью и выпекать свои любимые шафранные булочки, которые нужно осторожно протыкать пальчиком, перед тем как ставить в печь, чтобы образовалась вмятинка для коринки".

Громадные, грандиозные исторические события происходят в стране, они взволновали всех настоящих людей (в том числе мужа Горностаевой - Макса, как она его называет), и какими наивными кажутся представления этой женщины о них. Это сопоставление показывает, какой это мелкий, маленький человек. Так я ее и играла.

В те годы в Москву приезжал знаменитый английский режиссер Гордон Крэг. Он был у нас на спектакле и пожелал сфотографироваться со мной.

... После "Любови Яровой" поток современных советских пьес как бы стал набирать силу. Были у нас поставлены и последующие пьесы Тренева - "Жена", "Ясный лог" и позднее "На берегах Невы", очень хорошо прошел "Огненный мост" Б. Ромашова. Тут опять была наша победа. Ставил пьесу все тот же Л. Прозоровский; играли: Пашенная - Ирину, Степан Кузнецов - Геннадия, я играла актрису Ксению Дубровину.

Пьеса эта очень хорошая, и ее достоинства не исчерпаны художественными качествами. Она стала тоже вехой на пути советской драмы - в ней торжествовали большие идеи и ощущалось дыхание новой жизни. Со всей силой правды отразились в "Огненном мосте" те переломы и сдвиги, которые произошли в сознании людей и меняли их, перестраивали их психологию. С этой точки зрения очень интересны и реальны фигуры семьи Дубровиных. Ведь тут намечено, почти как в жанре большой семейной хроники, несколько путей, несколько течений, по которым направляются жизни и судьбы людей! Кого ни возьмешь - на каждом сказывается влияние событий революции. Ирина, дочь Дубровиных, идет в новую жизнь, Геннадий, ее любимый брат, становится ее врагом, ибо он враг революции. Адвокат Дубровин, человек "срединный", мечтает сохранить свои деньги. Ксения Дубровина жаждет одного - возможности еще поблистать на сцене, в обществе, еще побыть красивой и интересной, ибо ее молодость уже на закате. И вот жизнь помешала ей, нарушила ее планы. И она растеряна, она томится, ей кажется, что она - трагическая Вера Холодная, песенку которой напевает в первой картине пьесы Стрижаков: "Молчи, грусть, молчи, не тронь старых ран..."

Дети Дубровиной, которые сейчас на ее глазах подняли оружие друг против друга, непонятны ей. Для Ксении Дубровиной, бездумной, легкоживущей красавицы, политическая борьба нечто вроде кошмара. Ну, еще споры, разногласия - это она могла бы как-то принять, но тут чуть не вооруженная борьба. Ирина прячет у себя кого-то. Геннадий требует выдачи спрятанного, ломится в двери... Что делать ей, матери? Ведь настоящая мать должна бы вмешаться в эти события и помочь торжеству справедливости! И вот тут-то и обнаруживалось для меня со всей очевидностью, что "добрая", незлобивая Ксения Дубровина - никакая не мать... Она даже не плохая мать, даже не слепая мать, которая, допустим, взяла бы сторону Геннадия, защищающего старый строй жизни, Геннадия, которого она "особенно любила". Нет, ничью сторону не взяла Ксения, ибо это ее слишком взволнует, растревожит и, может быть, прибавит седых волос, морщин на лице... Для нее характерный выход - уйти в свою комнату, лечь с мигренью и "не понимать" этих ужасных взрослых детей. И, вероятно, она всегда поступала так - удалялась в сторону, чтобы оберечь себя. Недаром Ирина, дочь, резко замечает поклоннику матери, актеру Стрижакову (он попытался вмешаться в происходящее): "Ваше место у постели матери!"

Ксении обидно это слышать, но все же она предпочитает не появляться там, где происходят страшные события, чем бы они ни грозили ее детям. Ксения - не мать, она всего лишь слабая женщина... Жалкая женщина - хотелось мне сказать о ней всем своим исполнением.

Жалка она и в другом: она потеряла весь свой блеск, блеск актрисы буржуазного общества. Когда-то Ксения блистала в своем кружке, в своей гостиной - она была там уместна. Когда же она лишилась привычного окружения, стала просто на редкость смешна и нелепа. Сделаться же иной не могла и не хотела, и чрезвычайно быстро превратилась в тень былого. Так я додумала себе характеристику этой женщины ушедшего прошлого.

Создавая образ Ксении, я шла от реального лица, хорошо знакомого мне в жизни. Это мне дало очень много. Имея перед собой живой прототип, я сыграла роль в более комических тонах, нежели она дана в пьесе.

Я рада, что мне удалось сыграть эту роль: очень интересно вмешиваться, как актрисе, в жизнь, происходящую и стране, заглядывать в души людей, по-разному оценивающих новую жизнь. Это требовало от меня собственной четкой позиции, последовательности; хотелось сыграть роль без интеллигентской жалости к человеческим слабостям. Мы, актеры, работая над образами в те годы, задумывались над тем, что сейчас может вызвать улыбку снисхождения. То, что сейчас стало органичным и вошло в наши привычки, в те времена требовало каждый раз нового и нового осмысления. Поэтому каждая постановка хорошей пьесы советского драматурга превращалась в предмет моего дальнейшего общественного самообразования. Так было и в этом спектакле.

Потом пошли: "Скутаревский" - пьеса очень острая, необычная по характерам и отношениям героев, по глубине жизненных наблюдений; ярким романтическим блеском сверкнула гусевская "Слава" - пьеса в стихах; Ромашов нес нам свои произведения - "Бойцы", позднее "Великую силу"; современной трагедией можно назвать "Нашествие" Леонова. Ставили А. Корнейчука: "Богдан Хмельницкий", "В степях Украины", "Фронт", "Калиновую рощу". Писали нам А. Софронов, молодой А. Салынский и другие. Появлялись новые и новые имена драматических писателей.

Но я хочу вернуться к более раннему периоду.

Более тесное, чем прежде, приближение к самой жизни, участие в пьесах советской драматургии, которую по праву можно отнести к искусству социалистического реализма, и, наконец, полная "переоценка ценностей" - все это привело меня к пересмотру многих ранее сыгранных ролей. Это не было ни стремлением к "новаторству", ни "экспериментированием". Просто теперь многое в жизни я видела по-другому, многому меня научила советская действительность, открывшая широкие горизонты человеческой жизни. Так разве не было естественным желанием глубже заглянуть в душу образа, который играешь, понять общественное содержание пьес о прошлом?

Оставаясь верной реалистическим традициям нашего искусства, я понимала, что в советскую эпоху творчество художника должно быть иным, чем оно было до революции. Советский актер в своем творчестве - участник построения коммунизма. Он призван вести за собой зрителя, разоблачать пороки и недостатки прошлого и его пережитки, порой сохранившиеся еще в нашей жизни, и утверждать положительные идеалы. Ты достигнешь своей цели лишь в том случае, если не останешься на прежних позициях, а будешь тревожить себя всегда и всегда мыслью о том, что есть еще многое на свете, тобой не достигнутое, не узнанное, если будешь прислушиваться к голосу жизни и беспрерывно проверять себя: "А что я сделал сегодня? Что узнал, что сумел, чего достиг хоть в малом?"

Одна из пьес А. В. Луначарского называлась: "Тот, кто в пути, никогда не умрет". Мне хочется пожелать молодежи, чтобы она помнила этот замечательный девиз и прониклась бы его глубоким смыслом.

После революции я не могла ограничиться тем, как раньше трактовала классические роли. Оказывалось, что многое а играла без социальной остроты, слишком мягко, без сатиры. Милые порхающие мотыльки, изящные ветреницы - как бы их оценил новый зритель? - так я думала порой и чувствовала необходимость понять, оценить и выявить социальный облик того, кого я играю, показать публике настоящую сущность образа. Сначала это было инстинктивно, а затем все более и более сознательно. Я стремилась глубже воспроизвести каждую роль. Не мне судить, в какой мере это удавалось, но сама я чувствую, что некоторые роли в пьесах русских классиков, игранных раньше, я стала понимать и трактовать совсем по-иному.

Например, роль Мамаевой из пьесы Островского "На всякого мудреца довольно простоты" сделалась для меня во многом новой. Играя Мамаеву уже много лет спустя после 1917 года, я постепенно совсем отошла от прежней интерпретации этой роли. Я исполняла когда-то эту роль в той традиции, которую унаследовала от своих предшественниц. Мамаеву играли многие крупные актрисы русского театра, играли по-разному, давали отличные друг от друга характеристики. Мне эта роль досталась от Лешковской, в Петербурге ее исполняла Савина. Но вот интересно: при всем различии они обе играли в этой пьесе легкомысленное, но в общем милое существо. Мамаева молода, скучает при глупом муже. Интерес актрисы сосредоточивался на отношениях Мамаевой с Глумовым. Собственно, и различие, о котором я говорила, сводилось к тому, полюбила ли она его или лишь увлеклась? Хочет подчинить его себе или сама подчиняется ему?

Столкновение этих двух людей приобретало слишком большое место в спектакле. Поединок Глумова и Мамаевой часто выступал на первый план, заслонял остальное. Десятки разных мотивов переплетались в этом сценическом дуэте - и оскорбленное женское достоинство, и коварство, и надежда на позднюю, но сильную любовь и, наконец, безудержное желание отплатить за обман. И Лешковская и Савина достигали здесь настоящего блеска.

Мамаева, сценический портрет которой рисовала я в те годы, была вариацией того, что звучало в этом образе у моих предшественниц или современниц.

Совершенно иной смысл мне удалось найти в этой роли позже, в советский период, когда свои, прежде не осознанные устремления я училась проверять четкой программой художника нового театра. Я поняла - и это стало главным в моем исполнении, - что не любовные перипетии служат основой роли Мамаевой. Дело, конечно, в том, что вся жизнь Мамаевой - это лицемерие, ложь и страшная пустота. Она не живет по-настоящему, а всегда притворствует, словно участвует в бесконечном спектакле. И все это - под маской чинной дворянской семьи. В этом, мне кажется, и заключалась типичность образа, его социальная острота. Мамаева не имеет никаких святынь, удерживающих ее от грязи. Если грех не замечен людьми, то он для нее и не грех вовсе. Словом, Мамаева - одна из тех, против кого воюет Островский, кого он ненавидит и обличает.

Изменилась, например, и моя трактовка роли Гурмыжской в "Лесе" Островского.

В прошлом, имея перед собой образы, созданные Н. М. Медведевой и более близкими предшественницами - Н. А. Никулиной и Е. К. Лешковской, я изображала богатую барыню-помещицу, глупую гусыню, обуреваемую запоздалой страстью к гимназисту, и подчеркивала главным образом смешное, жалкое положение этой ничтожной женщины, влюбившейся в мальчишку. В последние годы я стремилась создать образ помещицы, очень злой и эгоистичной, думающей прежде всего о своих удовольствиях, лишенной каких-либо способностей и ума, который если даже и был, то притупился от праздной и пошлой жизни.

К преклонным годам, то есть к тому времени, когда происходят события пьесы, ее самодурство вырастает до крайних размеров. Она чувствует, что уже не так прочно ее положение - нет прежних доходов, теснит ее купец Восьмибратов. Чувствует, что старинные традиции безмолвного преклонения перед помещичьей знатью ослабли. К тому же наступает и старость. И Гурмыжская как бы хочет воспользоваться жизнью напоследок, не поступаясь ничем. В этом смысле показательнее всего ее отношение к Буланову. Ведь дело не в том, что она полюбила, но в том, что своей старческой страсти она не стыдится, не скрывает ее: хочет выйти замуж за мальчишку! Вот что ее обличает более всего. Тут просто сказывается ее моральное оскудение и нечистоплотная жадность к жизни. Гурмыжская не хочет знать ни законов, ни этики, никаких критериев человеческой нравственности. Она поистине живет в лесу дремучем. Поэтому, если раньше моя Гурмыжская вызывала даже некоторое сочувствие, попав в лапы таких дельцов, как Восьмибратов и Буланов, то теперь ни один человек в зрительном зале не вздумает жалеть эту лицемерную, глупую ханжу, хитрую, скупую, жестокую помещицу.

Вот еще пример моего нового понимания прежних ролей - это Чебоксарова-мать. Прежде Чебоксарова казалась мне положительным типом, я видела только ее огромную любовь к дочери, извиняющую все ее действия, оправдывающую ее поступки. Я верила раньше, что Чебоксарова не лжет, когда в ответ на слова Лидии о том, что "страшней бедности ничего нет", восклицает: "Есть, Лидия: порок", - и потому вкладывала в эти слова подлинную взволнованность благородной души. Но стоит связать эту реплику с тем, что делает Чебоксарова, как легко под влиянием обстоятельств изменяет всем правилам дворянской чести и даже требованиям приличия, и сразу становится ясно, как шатки ее нравственные идеалы. И хотя она еще цепляется за заповеди честных людей, но делает все это скорее по привычке, чем по внутренней необходимости. Ведь сказав о том, что нет ничего страшнее порока, она тут же, очень скоро, соглашается отдать свою Лидию старику-князю. Лидия не любит его, а князь, хоть и влюблен, не хочет жениться на бедной, даже нищей девушке. Нет, Чебоксарова - циничное, эгоистическое существо, ее любовь к Лидии рассыпалась в прах перед угрозой нищеты. Эта старая, когда-то почтенная дама доходит до того, что готова сделать свою дочь содержанкой богатого человека.

Яблочкина А.А. 1952

Александра Алексеевна Горицвет

Александра Алексеевна Горицвет

Александра Алексеевна Горицвет

Александра Алексеевна Горицвет

Горицвет - А. Яблочкина Ромодан - М. Царев 'Крылья' А.Корнейчука 1955

Мурзавецкая 'Волки и овцы' А. Островского. Фото 1956 года

Мурзавецкая 'Волки и овцы' А. Островского. Фото 1956 года

Мурзавецкая 'Волки и овцы' А. Островского. Фото 1956 года

Мурзавецкая 'Волки и овцы' А. Островского. Фото 1956 года

Мурзавецкая 'Волки и овцы' А. Островского. Фото 1956 года

Мурзавецкая 'Волки и овцы' А. Островского. Фото 1956 года

Сцена из спектакля 'Волки и овцы' А. Островского. Горицвет - А. Яблочкина И. Ильинский - Мурзавецкий

Сцена из спектакля 'Волки и овцы' А. Островского. Горицвет - А. Яблочкина В. Владиславский - Чугунов

Мисс Кроули 'Ярмарка тщеславия' по В. Теккерею. 1958-1959

Мисс Кроули 'Ярмарка тщеславия' по В. Теккерею. 1958-1959

Мисс Кроули 'Ярмарка тщеславия' по В. Теккерею. 1958-1959

Мисс Кроули 'Ярмарка тщеславия' по В. Теккерею. 1958-1959

Мисс Кроули 'Ярмарка тщеславия' по В. Теккерею. 1958-1959

Мисс Кроули 'Ярмарка тщеславия' по В. Теккерею. 1958-1959

Автограф А. А. Игнатьева на фотографии

Авторы книг '50 лет в строю' и '75 лет в театре' - генерал-лейтенант А. А. Игнатьев и народная артистка СССР А. А. Яблочкина

Меня увлекала эта сложная задача - сделать образ более глубоким или, вернее, более заостренным в социальном смысле. Островский в советском театре получил свое второе рождение - прежние трактовки его пьес и характеров оказывались теперь недостаточными и поверхностными. Об этом много говорили, писали. Вот и я позволила себе принять участие в этом пересмотре старых творческих позиций.

С волнением ждала я отзывов критики о новой трактовке этих ролей: хотелось получить ответ на вопрос, правильна ли идейная направленность моей работы? И я получила полное удовлетворение, особенно во время гастролей нашего театра в Ленинграде, когда критика весьма положительно оценила мое исполнение ролей Мамаевой и Чебоксаровой.

Однако любимые мои роли не эти.

Меня, русскую актрису, прошедшую большой жизненный и творческий путь, больше всего волнуют образы русских женщин, с их особенной глубиной натуры, кристальной душевной чистотой, большой силой чувства и большой сдержанностью. Меня привлекает их самоотверженность - пусть бы она проявилась только в любви, в чувстве материнства или в дружбе. Мне всегда казалось, что женщины Островского, Тургенева, Толстого, Некрасова - характеры, способные на большие дела. Уж очень это цельные натуры, не склоняющиеся перед горем и лишениями.

Они восставали против таких сил, которые казались несокрушимыми, вековыми, восставали против страшного закона домостроя, против лжи или неравенства в любви, против полного своего бесправия.

Участь этих женщин была трагической, а характеры сильными - это привлекало и привлекает меня как актрису.

Но не менее увлекательна и иная задача - сыграть женщину сегодняшнего дня. Ведь у нее особая психология и новое мировоззрение. Слишком уж отлична она от всех героинь прошлого.

Женщина нового времени, прошедшая через годы величайших социальных потрясений, войн, созидательного самоотверженного труда на пользу общества, увидела, как от судеб общества меняется и зависит ее личная судьба.

Советские женщины показали чудеса, вступив на поприще труда, получив все права и самостоятельность. Многие из них достигли небывалых высот в науке и искусстве в мирное время. А в тяжелые дни Великой Отечественной войны русские женщины оказались в рядах воинов, сестер милосердия, партизанок. Зоя, Ульяна Громова, Люба Шевцова, Лиза Чайкина - сколько их, этих замечательных девушек, почти подростков, погибших героической смертью в боях за Родину, за наше человеческое счастье. Сколько еще неизвестных нам имен, сколько подвигов, оставшихся неизвестными... А мужественное терпение тех, кто оставался в тылу? Горячо любящие матери, жены, они благословляли на борьбу и смерть своих сыновей, мужей, братьев.

Личное и общественное - эти два понятия, такие противоположные раньше, неразрывно переплелись теперь.

Сознание этого единства руководит советской женщиной в ее жизни, и образ такой женщины завоевал себе место в нашей драматургии. Но, пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что в последние годы в наших пьесах было мало женских ролей, равных тем, которые были созданы советскими писателями прежде. Я мечтала получить возможность воплотить на сцене образ одной из героических советских женщин.

Мне казалось всегда, что наша советская действительность, изменившая прежнюю женщину, должна занимать основное, решающее место в репертуаре советской актрисы. Образ женщины наших дней - моя постоянная мечта. Я знала, видела ее и не только среди молодежи нашей страны, но и среди тех, которые прожили долгие годы при царизме. После Великой Октябрьской социалистической революции многие из женщин старшего поколения постепенно совсем перестроили свою жизнь и свой внутренний мир. Они как будто заново родились, эти женщины, они многое в корне переменили в своей судьбе. Это очень любопытная категория людей. Удивляюсь, что писателей не заинтересовала их сложная и богатая психология.

Я наблюдала современную женщину в своих поездках по периферии, при посещении фабрик и заводов, при знакомстве с колхозницами, при встречах с нашими зрителями. Во мне жила твердая уверенность в том, что я смогу найти нужные краски для создания ее сценического портрета.

В советских спектаклях мне доставались роли отрицательных героинь, и показать свой идеал, поведать всем о своей бесконечной любви, глубочайшем уважении к советскому человеку мне так и не пришлось в те годы, когда я еще не была стара.

Помню, театр принял к постановке пьесу А. Корнейчука "Богдан Хмельницкий", посвященную героическому прошлому Украины. На роль Варвары, роль яркую и полную высокого патриотизма, никак не могли найти исполнительницу. Режиссура пробовала многих актрис, но ни на одной из них не остановилась. Тогда я пошла к И. Я. Судакову, в то время работавшему в нашем театре, и сказала ему:

- Дайте мне эту роль.

Судаков и директор почему-то не могли на это решиться и предложили мне попробовать себя и прочесть в качестве "испытания" центральный монолог Варвары, очень сильно, в трагедийных тонах написанный драматургом. И что же - понравилось и тому и другому.

Я осталась довольна - играла полюбившуюся мне роль сильной духом женщины.

Варвара отнюдь не бытовая фигура - она олицетворяет то, что выстрадала Украина. Ее образ пронизан идеями беззаветной любви к родине. Просто, но неуклонно решает Варвара отдать в трудную минуту свою жизнь за того, кто спасает ее отчизну.

Ведь я-то воспитана и выросла на романтико-героическом репертуаре прошлого Малого театра! Как же мне было не рваться к этой роли. Пусть это романтика прошлого, но это героическое прошлое родной нашей сестры Украины. Я перечитала книги по истории Украины. Как много выстрадал украинский народ, какие муки он принял, не желая быть рабом и холопом. Мне захотелось передать зрителям свое преклонение перед народным героизмом.

Я считаю, что в наше время необходим театр героический - необходимо показать человека-героя, человека великого подвига.

М. Горький говорил: "Нужен театр, где бы борьба сильных страстей, героические поступки служили школой и примером для строителей новой жизни. Огневой пафос, но он не должен порывать с реализмом".

Автор, режиссеры и все мы, артисты, по мере своих сил и возможностей старались достичь того, о чем говорил М. Горький.

Так я сыграла наконец простую дочь народа.

Но просвет этот остался единичным и не означал коренной перемены в моей творческой биографии. Я по-прежнему играла Гурмыжскую, Чебоксарову, Мамаеву.

Конечно, и роли отрицательные давали мне возможность участвовать в созидании новой жизни. Они давали возможность бороться против всего косного, отталкивающего, враждебного и чуждого нам - эти роли требовали сатирического отношения к низменным человеческим натурам. И я находила сатирические краски, играя Ксению Дубровину в "Огненном мосте" Ромашова, о которой я уже говорила, и Скутаревскую в пьесе Леонова. Работая над ролью Скутаревской, я хотела высмеять человека старого мира.

Все ее представления о жизни, все, что она делает в новом мире, - все это наследие прошлого. Своего мужа, крупного ученого, яркого и самобытного человека, она не любит, не понимает и даже не старается понять его. Ко всему, что делает Скутаревский - ведь он не обычный ученый, он чуть ли не гениален, - она относится с насмешкой, как к чудачеству. Скутаревская враждебно настроена по отношению ко всему новому, советскому. Ее симпатии обращены только к брату и сыну, которого она слепо любит. Брат, контрреволюционер и вредитель, служит для Скутаревской образцом. Он ее наставник и советчик. Между ними тесное взаимопонимание: ведь они оба - "белая кость", не то что Скутаревский. Он, по их понятиям, "parvenue." Сыну она прощает все его недостатки и винит во всех его "злоключениях" отца. Скутаревский для нее - только источник, из которого она тянет деньги для своего и сыновнего благополучия, для сытой жизни.

Но кроме этих, по-моему, страшных качеств, есть в этом образе нечто глубоко комичное. Это ее страсть к коллекционированию старины, в которой она ничего не понимает.

Но чтобы никто не догадался, что Скутаревская ничего не смыслит в старинных вещах, она заводит себе поверенного. Тот занимается доставкой на квартиру Скутаревских антикварных вещей. "Поверенный" - жулик и аферист. За большие деньги он сбывает ей хлам, дешевые гипсовые формы, выдавая их за подлинники чуть ли не античного искусства. Она платит за все этому Штруфу (прислуга Скутаревской Настя объявляет обычно так: "гражданин Труп пришел") и превращает свой дом в лавку старьевщика. Ее моральный облик дополняет презрительно-нетерпимое, с окриком, отношение ко всем окружающим: она барыня и с "хамами" не церемонится. Наконец, Скутаревская просто эгоистична и глупа, и потому часто вызывает смех. Отдельные черты ее характера, кое-что из ее поведения были мне знакомы по жизненным наблюдениям. Восхищаясь леоновским даром, я соединяла его создание с жизнью.

Однако, рассказывая только о своих ролях, я упущу слишком много замечательных страниц из книги истории моего театра. А я бы очень не хотела обойти молчанием вторую постановку леоновской пьесы "Нашествие", где столько интересных, глубоких актерских решений. Как хорош был здесь постаревший, но еще в полной художественной силе Пров Михайлович Садовский, игравший доктора Таланова! Надо сказать, что он в последний период очень успешно освоил новое амплуа, уйдя из романтического репертуара. С болью в душе перестал он играть своих любимых романтических героев; бывало, нет-нет, да и вернется к ним: то сыграет удалого купца Бессудного в пьесе Островского "На бойком месте", то снова вернется к Кошкину (были у него уже дублеры). Но вскоре стал он отличным бытовым актером и многое уже делал на сцене в иных тонах. Доктора Таланова Пров Михайлович играл чрезвычайно просто, заставляя вспоминать старших Садовских. До сих пор помню, как играл он сцену допроса, как поражала здесь сила его любви к сыну Федору. Он тут затмевал всех своих партнеров по сцене: прежде суровый к сыну, далекий от проявления отцовских чувств, Садовский словно открывал вдруг какую-то тайную плотину - и потоком прорывалась трагическая любовь отца к осужденному на смерть сыну. Он уходил, раздавленный страшной тяжестью, согнув плечи, опустив голову, постарев на мпого лет за один короткий миг.

С сердечной теплотой играла в этом спектакле Пашенная. Когда я смотрела ее Таланову, она казалась мне постаревшей Любовью Яровой. Да, это была Яровая: в ней билось столь же доброе, благородное сердце, она горела желанием всегда делать добро. И долг перед родиной так же занимал в ее жизни первое место. Когда надо было выбирать - она выбирала долг. Это был настоящий героический характер, большая, волевая натура.

Без малейшего напряжения, без всякой позы, мягко, просто создавала этот характер актриса. Вера Николаевна Пашенная в эпоху социализма много сыграла ролей советских женщин, и какие среди них есть чудесные роли!

Мне кажется, что теперь Вера Николаевна достигла еще большей простоты и естественности игры, нежели в прежние годы. И роль от роли она шлифует это качество, делает свой сценический рисунок более и более точным и глубоким.

Интересна ее работа в роли Вассы Железновой в пьесе Горького.

Есть в этой Вассе что-то живое, человеческое, вероятно, от ее тяжелого прошлого. И есть в ней невозможная черствость, жестокость, когда дело касается борьбы с Рашелью. Васса остро ненавидит революционеров - ведь они должны отнять у нее то, чего она с таким трудом добилась, дождалась: власть над всеми. Васса у Пашенной такая сильная, такая умелая в делах, что и на женщину-то мало похожа, когда командует своими поверенными: у нее, как говорят, настоящий мужской ум.

Смерть Вассы Пашенная играет на хорошем приеме: Васса, готовясь издать какое-то новое распоряжение, вдруг наклонилась набок, вздохнула - и затихла. И эта смерть мгновенная, неуловимая, как вздох, вдруг с необычайной силой контраста показала пустоту устремлений Вассы... Столько сил, хлопот, энергии при жизни - а после смерти ничего не осталось, ни одного большого дела, ни одной мысли, ни одного доброго чувства... Сила Вассы не была плодотворной.

Играет Вера Николаевна и в "Каменном гнезде" - своеобразно, неожиданно. Вообще Пашенная много играет, энергична, деятельна.

Интересно раскрылась в пьесах советских драматургов Е. Н. Гоголева. Она играла и Панову в "Любови Яровой" (это была одна из ее лучших ролей), и Ольгу Таланову в "Нашествии", играла актрису Горелову из пьесы Лавренева "За тех, кто в море". Выступала в "Северных зорях" Никитина. Играла Клавдию Лаврову ("Великая сила" Б. Ромашова), Полозову ("Московский характер" А. Софронова) и еще много хороших ролей.

По-новому раскрылось в последние годы дарование Е. М. Шатровой. Она казалась когда-то прямой преемницей ролей Лешковской (coquettes). Шатрова сочетает в себе русскую душевную широту и филигранно-тонкое мастерство. У нее такое богатство интонаций, что ее хочется слушать и слушать: от твердых, холодных, властных нот она может незаметно вас привести к самым нежным, ласкающим слух, мягким - и это в одной фразе. Так многопланово она строит характер. Из ее молодых ролей особенно помнится мне Купавина в "Волках и овцах": и хитрая, и наивная... Советский репертуар Малого театра раскрыл в ней новые качества - Шатрова стала отличной бытовой актрисой. Не могу не назвать одну из лучших ее ролей - мадам Стессель из спектакля "Порт-Артур". Какая это тонкая работа, сколько тут редкой, настоящей наблюдательности, и с какой легкостью Шатрова играет! Этот спектакль я очень люблю: в нем много больших артистических удач, много талантливых работ. Вспоминая его, я с горечью и болью думаю о том, что Константин Алексеевич Зубов уже никогда больше не порадует нас, выйдя на сцену в образе Стесселя, образе, созданном им воистину так, что повторить его нельзя... Что за несравненное вдохновение, что за искрометная игра юмора, иронии, какой блеск отделки деталей. Стессель был вершиной его актерского дарования, а весь спектакль, который он ставил в содружестве с П. А. Марковым, остался наиболее яркой страницей его режиссуры. Зубов всегда радовал нас и в актерской и в режиссерской своей работе. Всегда он был изящен, остроумен и глубок. Превосходно он играл в "Варварах", хорош всегда был в иностранном репертуаре. Жаль только - не чувствовал как-то Островского.

Мне казалось, что в "Порт-Артуре", таком современном по режиссерской манере спектакле, живы традиции Малого театра. И прежде всего они воскресли в той свободе, с какой развертывались в нем актерские дарования. Режиссура не теснила актера, не подчиняла его себе, но очень тонко и умело давала ему все возможности для полного проявления. Зубов первый пожинал плоды такого замечательного режиссерского великодушия. Но, кроме него и Шатровой, в "Порт-Артуре" прекрасно играл Г. Ковров - Кондратенко; В. Кенигсон (он исполнял роль барона Танаки) играл в хорошей манере полного перевоплощения, очень остро по внешнему рисунку; тонкой актерской иронией веяло от работы Б. Телегина - исполнителя роли великого князя Кирилла.

Особо хочется отметить чудесного Борейко - В.Доронина. Это - актер редкой органичности и естественности сценического поведения, в то же время художник сильных и ярких красок. Он подкупает неподдельностью эмоций в роли Борейко - честнейшего офицера, который не хочет сдавать форты японцам. Доронин - актер большого дарования, его темперамент силен и очень привлекателен своей человечностью.

Во "Власти тьмы" В. Д. Доронин добился настоящего художественного успеха. Такого темперамента - бурного, сильного, окрашенного множеством оттенков, я не видела очень давно ни на сцене Малого театра, ни в других театрах. Его игра - типичнейшее национальное сценическое искусство, искусство жить и чувствовать на сцене с необычайной жизненной силой. Вряд ли можно забыть, как Доронин - Никита после совершенного им злодеяния - убийства младенца - бежит через весь двор с отчаянным, страшным криком, с искаженным от нечеловеческого страдания лицом! Как он потом кается, с какой истовостью, с каким желанием очистить любой тяжелой ценой свою отягощенную преступлением душу... Много у него ярких моментов в спектакле, заставляющих предполагать, что бытовые и комедийные роли не исчерпывают диапазон артиста Доронина.

Замечателен во "Власти тьмы" Игорь Ильинский. Что это за Аким! Ильинский сыграл совсем по-новому, по-своему, не так, как играли эту роль прежде. Он потряс зрителей "тихой" трагедией. Аким в спектакле мало подвижен внешне, скуп на жесты, а внутренняя жизнь в нем сильная, кипучая, противоречивая. Актер великолепно проводит ту сцену, где Аким видит падение сына: сидя на печке, не глядя на сына, не говоря ни слова, он дает всем понять, как глубоко этот добрый старик осудил Никиту. Эта поза его запомнилась навсегда, она словно врезалась в мою память.

Интересен путь Игоря Владимировича Ильинского: это путь артиста, который познал едва ли не самые противоположные направления в сценическом искусстве. Он был актером острой внешней эксцентрики, но очень скоро постиг односторонность этого течения. От старого, от прошлого своего Ильинский оставил себе "на вооружение", как теперь говорят, одно качество: все, что он чувствует, он выражает в жесте, в движении, в позе. Причем год от года жест его делается все более скупым, все более спокойным. Но он не делается при этом менее выразительным, вот что замечательно.

Ильинский великолепно и по-разному играл Мурзавенкого, Аркашку, Загорецкого, Хлестакова, Юсова... Какая галерея типов! Затем Картавина в пьесе Погодина "Когда ломаются копья". Все в его искусстве - глубоко, интересно, остро. Однако Аким из "Власти тьмы" особняком стоит в его творчестве. Этим образом как бы открывается новая страница творческой жизни И. В. Ильинского, одного из талантливейших художников советского театра.

Спектакль "Власть тьмы" помог открыть и дарования актеров молодого поколения - Б. Горбатова, очень трогательно сыгравшего больного и доброго Петра, О. Чуваевой - Анисьи, К. Блохиной - Анютки и Э. Долматовой - Акулины.

Во многом непривычной для нашей сцены была работа Б. И. Равенских. Его постановка "Власти тьмы" победила наша недоверие своей непосредственностью, темпераментом в реалистической силой. Режиссер Б. Равенских наделен своеобразным талантом, и будущее покажет, в каком направлении он будет развиваться. В его работах, признаться, кое-что бывало чуждо моему представлению об искусстве Малого театра, но я с любопытством ко всему приглядывалась. Во всяком случае, я далека от привычки некоторых ригористов зачеркивать и объявлять негодным все то, что ново и непохоже на привычное. Я верю в то, что "сколько сердец, столько и родов любви" к искусству, а там, где есть сердце и есть любовь к искусству, да еще талант, т ам будут открываться все новые и новые пути для движения театра вперед.

Совсем иным путем пошел, например, Игорь Владимирович Ильинский, занявшись режиссурой. Он сразу, с первых шагов, сделал большие успехи на этом поприще. Он автор сложного сценического полотна - постановки "Ярмарки тщеславия" Вильяма Теккерея. Близкая ему, видимо, ирония английского писателя пронизала все - и фигуры героев инсценировки и самое действие. Последнее удалось Ильинскому благодаря введению в инсценировку роли Кукольника - лицо от автора романа. Инсценировку делал сам Игорь Владимирович. Кукольника он дал играть замечательному чтецу - Е. П. Велихову, максимально сохранившему литературные тонкости чудесного романа. Ильинский и как режиссер обнаружил, что ему близка стихия сатиры, юмора.

Я любила наших режиссеров, теперь ушедших от нас, - Н. А. Попова, И. С. Платона, Н. Ф. Костромского, П. М. Садовского, М. С. Нарокова, Л. М. Прозоровского, К. А. Зубова, я всегда радовалась успехам Б. И. Никольского, так же, как теперь, удачам Л. А. Волкова, Б. А. Бабочкина, И. В. Ильинского.

Интересно раскрылась в Малом театре и творческая биография такого артиста, как Михаил Иванович Царев. Он сейчас не мыслим вне Малого театра. Он наш актер, глава режиссерской коллегии, директор театра. А когда-то Михаил Иванович Царев был одним из лучших актеров у Мейерхольда и казался очень далеким от нас, от нашей манеры, тогда кое-кем именовавшейся "старомодной". И вот пришел он в Малый театр, принес лучшее от своей школы, позаимствовал у Малого театра лучшее - и двинулся вперед вместе с театром, развиваясь, обогащаясь как художник, учась у жизни. И оказалось на поверку, что реализм - сильнее всех случайных течений в искусстве, ибо Царев очень скоро стал актером простой, глубокой и сердечной сценической манеры. Молодой Царев пробовал свои силы в русском классическом репертуаре, где еще, казалось, было живо дыхание великих артистов прошлого. Царев своеобразно играл Чацкого, позднее он был хорошим Жадовым, трогал нас в роли Феди Протасова. Хорош и жизненно правдив был его умный и мужественный Огнев во "Фронте". Играл он и Пушкина в пьесе "Наш современник". После долгого перерыва возвратил на сцену нашего театра Шекспира, выступив в трагической роли короля Макбета. Играл он роль, совсем противоположную только что упомянутой, - принца Гонзаго в "Эмилии Галотти". Как актер характерный, он проявил себя в "Рюи Блазе", где играл дона Сезара де Базан, играл с большим юмором, даже с озорством. Впрочем озорства было явно переложено. Царев нарушил традиции в трактовке образа дона Сезара. Он увидел в нем скорее проходимца, чем благородного дворянина. Свой замысел он выполнял мастерски: как владел шпагой, как вел игру со шляпой и с какой ловкостью вываливался из камина! Однако его трактовка отличается односторонностью - образ написан сложнее.

После того как Царев сыграл полковника Ростанева ("Село Степанчиково"), я убедилась в том, что дарование его все более и более зреет, что он шлифует и оттачивает свое мастерство.

Он обнаружил много красок и оттенков в портрете Ростанева, этого слабовольного человека. Казалось бы, он прост, просты его поступки и ясны его чувства. Но, следя за Ростаневым - Царевым, вы в каждой новой картине удивляетесь, сколь противоречивы чувства, борющиеся в душе Ростанева, прежде чем он примет хоть одно из своих ничтожных по существу решений. Зачастую неожиданны эти губительные для всех решения. В душе Ростанева зреют совсем иные сильные чувства - желание восстать против Фомы Фомича. Передать все это удается Цареву потому, что он проник в самые глубины души своего героя, понял его, сжился с ним.

В дни, когда я дописывала эту книгу, он сыграл чеховского Иванова. Я рада, что, наконец, великий Чехов пришел на нашу сцену (читатель, верно, помнит мой рассказ, что прежде нам не довелось работать над его произведениями).

Михаила Ивановича Царева я все же не могу не упрекнуть за то, что многочисленные обязанности оттягивают его силы от сцены, мешают ему как актеру. Мы ждем от него, например, выступления в роли Фамусова (все Чацкие в прошлом всегда с годами переходили на роль Фамусова), а у него видимо не хватает времени приготовить эту роль. В результате последние годы на нашей афише нет "Горе от ума"... Да и Гоголя нет... Это в Малом-то театре!

А сколько еще в нашем театре взыскательных, умных художников, составляющих силу Малого театра, его облик, его сущность!

М. И. Жаров - яркий и в то же время удивительно легкий в сценическом рисунке артист, он - любитель бытовых ролей, умеющий расцветить их живыми красками. М. И. Жаров пришел к нам из Камерного театра в пору его расцвета, по-видимому неудовлетворенный направлением театра, которое было не сродни народному таланту артиста. У нас это "народное" в искусстве Жарова получило хорошую почву для развития. Жаров одинаково блистал этим качеством и в классической и в советской драматургии. Иногда попадались ему и пустые роли - например, в "Тайной войне", в "Семье Лутониных", но всегда он - на редкость живой и современный на сцене, даже в пустяке. У Жарова громадное, не побоюсь сказать, необычайное обаяние. Публика его бесконечно любит, радуется каждому его выходу на сцену и никогда не судит его. Да и мы, его товарищи, редко его судим. Пусть бы так продолжалось и дальше - лишь бы он сам себя судил строго: взыскательность - обязательная черта настоящего артиста.

Н. А. Анненков - артист тонкий, человечный, с очень сильной лирической нотой. Любознательный, жадный ко всему новому, он увлекся в последние годы учением Станиславского и овладел им весьма серьезно.

Г. И. Ковров - артист глубочайшего скрытого драматизма, хорошо знающий русскую душу в самых ее глубинах и умеющий коснуться их. Он один из первых, кто создал на сцене образ советского человека. Будучи еще артистом театра МГСПС, Ковров чудесно играл Братишку в "Шторме". Это разноплановый актер. Когда он играет роли Островского, кажется, что тут его стихия. Мне же всегда думалось, что мог бы Ковров играть героев Достоевского, и жаль, что не сыграл ни одного. Очень много в его игре настоящего "нерва", скрытого внутреннего трепета - вот что отличает Коврова и делает его манеру своеобразно неповторимой.

С. Б. Межинский - острый, склонный к сатире, к ролям сугубо отрицательным, умеющий подводить своих героев под суд зрителя. В этом его актерская специфика. В манере Межинского есть место иронии, гротеску, но есть и большая сила темперамента.

Н. А. Светловидов - блестящий и острейший комик, он, как говорится, "ничего не оставляет" от своего героя, когда берется его высмеять. Но вместе со смехом Светловидов умеет вызвать и сочувствие или жалость к своим героям.

Щемящее чувство жалости вызывал его Шмага - по-моему, одна из лучших ролей, им сыгранных. И ведь Светловидов никогда не бывает сентиментален, ни одной сентиментальной ноты себе не позволит. С острой насмешкой, сатирично, зло играл он Кокорышкина в "Нашествии", но и Кокорышкин вызывал какое-то чувство брезгливой жалости, которая примешивалась к отвращению.

И вот ряд за рядом встают передо мной другие мастера нашего Малого театра: Б. П. Бриллиантов - всегда корректный, всегда четкий и умный актер; П. А. Оленев - яркий, умеющий сочно окрашивать бытовые роли; остро драматичный В. В. Кенигсон; П. 3. Богатыренко, актриса с хорошим нервом, умная; С. Ф. Конов - живой, темпераментный; Е. П. Велихов, изящный и тонкий; А. И. Сашин-Никольский, досконально знающий характер простого русского мужика; В. А. Владиславский, сочный, яркий, блестящий комик (вспомните хотя бы его Чугунова); А. П. Грузинский - характерный и злой; сдержанный, четкий Н. В. Комиссаров...

Совсем недавно считавшиеся начинающими актерами - Д. С. Павлов, М. М. Новохижин, К. Ф. Роек - уже ведущие, со своим стилем мастерства (хочу отметить, что К. Роек замечательно сыграла Сарру в чеховском "Иванове"). Пришедшие к нам весьма яркие по манере - В. И. Хохряков и Ю. И. Аверин, острый Е. С. Матвеев.

И тут же четкая В. А. Обухова, лирическая Д. В. Зер-калова - одна из наших ведущих актрис, искрометная С. Н. Фадеева (она ведь по-настоящему талантлива, вот только бы избавиться ей от налета грубоватости, который иногда лежит на ее ролях), острая А. Ф. Сальникова, женственная Н. А. Белевцева, резкая К. И. Тарасова, темпераментный Б. В. Телегин, обаятельная И. А. Ликсо, К. А. Светлов, Г. Д. Сергеев, Т. А. Еремеева (едва ли не лучшие ее работы - Глафира в "Волках и овцах" и Бекки Шарп в "Ярмарке тщеславия" - весьма различные роли), М. Н. Овчинникова, О. М. Хорькова (я никогда не забуду ее дебют - Аниску в "Нашествии"), Т. П. Панкова и молодежь: Е. И. Еланская, Н. В. Подгорный, В. И. Коршунов, А. М. Торопов...

Затем идет поколение еще более молодых (жаль только, что нет у нас сейчас молодого героя и молодой героини. Они очень нужны театру: какой без них может быть репертуар?). Перечислять их всех, к сожалению, я не могу, хотя и верю в их способности и в их будущее. Правда, для того чтобы стали они настоящими артистами, им нужно много играть, а для этого, пожалуй, следует иначе формировать группу. Не вырастет из начинающего актера мастер, если давать ему новые роли раз в три года.

Я перечислила здесь далеко не всех достойных внимания, но постаралась вспомнить самых разных, друг с другом не схожих, чтобы наглядно показать, как разносторонен и многогранен артистический состав театра, как богат Малый театр индивидуальностями и талантами, которые не повторяют друг друга, но тем не менее сливаются в отличный ансамбль, в стройный оркестр.

Разумеется, и у нас есть свои недостатки и свои болезни. Мы не всегда хорошо подбирали пьесы для репертуара... Есть и такие пробелы, о которых, к сожалению, никто не думает и которые не заботятся восполнять. Я говорю о чистоте речи и правильности произношения - это, как теперь говорят, участок, забытый молодежью. А ведь Малый театр всегда славился красотой слова, его называли "академией слова"... Надо бы воскресить эту славу, ибо то была добрая слава, нужная русской культуре. И вот сейчас мы, старики, следим за речью молодых, делаем им указания и кажется, больше их самих озабочены этой стороной театрального искусства.

Итак, вот каков Малый театр теперь. Стал ли он хуже, мельче оттого, что лишился великих корифеев, драгоценнейших своих талантов и опоры своей славы?

Нет, не стал мой театр ни слабее, ни мельче, но он изменился вместе с эпохой. Он уже не составляется, как прежде, из великих и маленьких, из единиц и толпы. Ведь одному из лучших артистов прошлого приписывают слова, которые он произнес в ответ на просьбу объяснить мизансцены в спектакле, где он играл главную роль: "Я - посередине, а вы - где-нибудь вокруг"! Теперь этого и быть не может, премьерство ушло, оно - в прошлом.

Театр ныне составляет коллектив в полном и прямом смысле слова. Коллектив одаренных, добросовестно знающих дело, безукоризненно верящих в силу ансамбля; разница между всеми ними есть, но эта разница не поражает разрывом с пропасть, не отодвигает людей друг от друга на недостижимую дистанцию. Сколько имен теперь можно назвать - имен людей, создающих спектакль, украшающих ту или иную его сторону, но всегда помнящих об ансамбле, о едином строе работ театра. Это. имена художников новой эпохи.

Вот чем отличен мой теперешний Малый театр от моего прежнего Малого театра, в котором я была еще Саней Яблочкиной. И он не стал мне менее дорог, а зрителю менее драгоценен.