75 лет в театре

Рассказ мой близится к своему завершению. Я еще раз мысленно прохожу мимо вех, положенных временем на моем пути, мимо радостей и горестей, удач и неудач своего труда, мимо встреч и разлук с людьми, дорогими моему сердцу, мимо событий общественной жизни, происшедших на моих глазах. И отмечаю, что мой трудовой день еще не окончен, и мне радостно, что есть еще силы в душе продлить его.

Мне девяносто четыре года. Из них семьдесят пять я провела на сцене, и теперь уже кажется мне, что другой жизни, предшествующей театру, у меня словно бы и не было. Самое главное свершилось в труде на сцене, для сцены, во имя искусства, служащего жизни. И нет в моей душе усталости, нет жажды покоя, а есть одно - стремление не останавливаться, покуда не иссякла жизненная энергия. Путь мой длинный, течет он издалека, чреват он трудностями, но он мне радостен даже своими каменистыми перевалами.

Ведь жизнь устроена так, что высшую награду ты находишь в созидательном труде и в признании обществом твоего труда. Когда я вспоминаю свой последний, девяностолетний юбилей, я испытываю двойное счастье - счастье труда и счастье признания. Мне кажется, однако, что дар моих друзей, моих сотоварищей, зрителей, общественности - их признание моих заслуг - был превыше того, что я сделала за свою жизнь. И по сю пору, вспоминая этот день, я испытываю тот же прилив взволнованного смущения и бесконечной благодарности Родине и ее людям за память о моих скромных заслугах.

Когда-то артистам дарили серебро и золото, вносили на сцену редкие цветы и дорогие ювелирные изделия - это одаривали артистов, услаждающих досуг избранной публики; нас же, советских артистов, встречают как полноправных строителей новой культуры и дарят самое великое - уважение к нашему труду.

Я никогда не ощущала этого с такой силой, как в день своего девяностолетия.

Меня пришли поздравить руководители Министерства культуры СССР и РСФСР, ЦК и Обкома профсоюза работников культуры, Московского университета, Союза советских писателей, консерватории, офицеры и генералы Советской Армии, участники художественной самодеятельности, рабочие завода "Красный пролетарий".

Я смотрела на них и думала: это счастье, если артист так близок со строителями своего общества, с людьми других профессий, с теми, кому принадлежит честь создания материальных ценностей мира. Это нечто совсем новое, незнакомое людям прошлой эпохи, это залог процветания нашего искусства.

За долгие годы работы моей в Малом театре я потеряла всех, кого застала при своем поступлении на сцену. Последними ушли Южин и Ермолова. Осталась я одинокой - так казалось мне. Вокруг меня были те, кто пришел в театр позже меня, - много молодых лиц, для которых, казалось мне, мы, старики, были не нужны. Мне же всегда мечталось служить связующим звеном между теми, кто дал так много театру в прошлом, и теми, кто теперь творит в нем. И вот я поняла, что я не одинока, что новое поколение актеров, которое бодро смотрит вперед, умеет ценить и прошлое Малого театра, что каждый из нас по-своему, но одинаково горячо любит Малый театр. Мне хотелось отдать все оставшиеся силы, все свои способности на дальнейшее строительство нашего театра, который должен стать достойным выразителем нашей великой эпохи.

Я еще играю: за последнее время сыграла три новые роли. Это и есть самая большая радость моего нынешнего дня. Три разные роли: старая аристократка, мать Виктора Каренина в "Живом трупе", с безупречным великосветским стилем, с безупречным французским языком и соблюдением "соmmе il faut". Играя ее, я вспомнила свои прежние "светские" роли, вспомнила, как хорошо схватывала эту холодность, чопорность...

А тут холодная душа до самых глубин, нигде не бьет живой горячий ключ, нигде не сверкнет луч солнца, хотя бы отразившийся на этой прозрачной студеной глади. Эта роль выписана рукой мудреца, знающего людей. Он знал, что есть люди без сердца. И написал о них. К такому решению я стремилась.

Потом я сыграла нечто совсем иное, как будто человека с другой планеты. Это была Горицвет в "Крыльях" А. Корнейчука.

В один из самых торжественных дней моей жизни, когда отмечали мое девяностолетие, я играла эту роль.

Горицвет - учительница. Она приходит к своему бывшему ученику Петру Ромодану, который теперь уже немолод, занимает должность секретаря обкома.

Он с радостью встречает свою учительницу, которой исполнилось уже 85 лет.

Но мы сговорились с М. И. Царевым, исполнителем роли Ромодана, и несколько изменили текст. В тот день моя реплика прозвучала так:

- Мне уже два месяца, как 90 минуло.

А Царев ответил мне в тон:

- А я бы вам 70 не дал, вы так прекрасно выглядите (По пьесе он должен говорить - 60).

Нашу импровизацию встретили аплодисментами. А мне эта старая учительница стала еще ближе, еще роднее оттого, что я наделила ее чем-то своим, индивидуальным. И хоть больше я ни разу не позволила себе такой "отсебятины", чувство особенной теплоты к старой Горицвет осталось навсегда. Переиграв за долгую жизнь инженю, героинь, гранд-кокет, потом, наконец, злых характерных старух (как я уже говорила выше, мне почему-то больше всего довелось играть в последнее время отрицательные роли), я благодаря драматургу Корнейчуку второй раз получила счастливую возможность сыграть на старости лет хорошего человека.

Горицвет - какое хорошее, какое многозначительное имя он дал своей героине. Горицвет - скромное полевое растение, но оно долго не вянет и цветет темно-красным, очень интенсивным цветом. Его не сразу видно: кустится оно в траве. И учительница, которая носит это имя, проста, не очень заметна, дело ее не громкое, не трескучее, но очень-очень нужное повседневное дело, всегда полезное всем.

При всем этом я ясно увидела в ней характер: для меня было бесспорно, что в ней есть задор (осталось от молодости) и большой юмор. Так я и старалась ее играть: бодрой, активной, но обязательно с чувством юмора. Нельзя же всерьез произносить: "Я не отстаю от нашей великой жизни, ибо возглавляю движение пенсионерок по обработке домовых участков. Я выступаю против бюрократизма в вопросе изготовления тяпок и лопат в нужном количестве".

Я намеренно излагаю слова не цитатно, так как мне важен смысл ее слов, подтекст. Он будет прямолинеен и пуст, если не передать столь свойственный Корнейчуку мягкий и живой юмор, с которым его пенсионерка говорит о своих делах. Не потому, что она смеется над ними, но потому, что она - человек скромный, не кичливый и далека от желания вписать самое себя в разряд героев и передовиков.

А вот о том, заслуживает Горицвет этого или нет, пусть лучше судят те, кто услышит, что и она, старая, не сидит без дела, в своем небольшом деле инициативна и при этом далека от мысли требовать за это похвал и поклонения.

Я немного подчеркиваю в роли, что Горицвет еще из старых интеллигенток, что-то в ней есть от былых учительниц, "ходивших в народ", остался какой-то налет в манерах... Вероятно, в чем-то иду от себя самой... Но в главном следую сегодняшнему дню.

Когда готовила роль, присматривалась к учителям и учительницам в тех школах, где мне приходилось бывать. На улице рассматривала заинтересовавших меня людей или уличные сценки.

И всего-то моя роль состоит из одного эпизода, но я люблю ее: она закончена более, чем иная идущая через всю пьесу.

Корнейчук написал ее нарочно для меня, написал после того, как пьеса "Крылья" была завершена. Он прослышал о том, что я пожаловалась Цареву: "А Александр Евдокимович про меня забыл...". Пожаловалась же я тоже не без основания: за год до этого я получила от Александра Евдокимовича обещание сделать для меня роль хорошей современной старушки. И вот конфуз: читают в театре пьесу, а для меня в ней роли нет. Поэтому я имела право предъявить свой счет драматургу. Он понял, вспомнил и... вскоре принес на репетицию этот свой подарок. Так, неожиданной, радостной и милой осталась навсегда для меня старая учительница Горицвет^*.

^*(После премьеры "Крыльев" А. А. Яблочкиной была преподнесенн я фиша спектакля со следующей надписью:

Подписали исполнители спектакля и другие члены коллектива театра. Ред.)

Самую большую радость для меня в настоящее время, когда я заканчиваю свою книгу, составляет новая роль, которую я исполняю в инсценировке "Ярмарки тщеславия" В. Теккерея - роль старой мисс Кроули.

Я готовилась к ней с волнением. Особенно беспокоилась я из-за своего сильно ухудшившегося слуха. Репетировать пробовала в специальных очках, к которым пристроен слуховой аппарат, однако это мне явно мешало и я отбросила очки. Режиссер на репетициях не "мучил" меня, вероятно, жалел. Часто говорил: "Хорошо, Александра Александровна хорошо". А я не верила ни ему, ни себе и дома усиленно готовилась. Хорошенько подучила текст своих партнеров - это помогло, не так пугало то, что плохо слышу. И вот - роль готова.

Впрочем, готова ли? Я так и не признала ее готовой на нервом спектакле. Только на шестом или седьмом пришло чувство уверенности. Однако волнение не мешало другому ощущению: влюбленности в произведение, которое мы готовили к постановке.

Теккерей - писатель моей юности. Я зачитывалась его романами, тогда имевшими громадную популярность, и среди них любила более всего изумительную "Ярмарку тщеславия". Доныне шив интерес, который она вызвала при своем появлении во всем мире, до сего времени звучат страшной, разящей правдивостью тонкие наблюдения писателя над человеком собственнического общества... И, вероятно, всегда, во все времена будет восхищать читателя проницательность Теккерея, его умная ирония и грустное неверие в то, что на ярмарке тщеславия возможно быть добру, человечности и истинной справедливости.

Но книга эта привлекательна и другой стороной: умением писателя обрисовывать характеры столь выпукло, что они предстают перед вами с необычайной зрительной законченностью. Теккерей любил воссоздавать образы одной всепоглотившей страсти и чаще всего нехорошей, недоброй страсти. Но столько живой наблюдательности и зоркости внесено в эти образы, что они стали убеждающими, живыми, подвижными.

Актер тут может открыть настоящий клад: так остры, броски, изобразительно ярки фигуры "Ярмарки тщеславия". И, что греха таить, - узнав о предполагаемой постановке этой вещи в нашем театре, я пожалела, что возраст ограничил мои возможности, что раньше никто не взялся за инсценировку чудесной "Ярмарки". Но все же хорошо, что она идет у нас: пусть молодежь блеснет в этом спектакле!

Игорь Владимирович Ильинский поручил мне роль самой старшей представительницы старинной английской фамилии Кроули, различные поколения которой проходят через роман, то занимая главное место в светской суете "Ярмарки", то выпадая из ее первых рядов... Вернейшим мерилом их главенства на этой, презираемой самим Теккереем ярмарке тщеславия являются деньги: все ждут их, жаждут их, получив же - стремятся их умножить и блистать и упиваться своим фальшивым блеском. Мисс Кроули - это тот бессменный, почетный член ярмарки, который владеет главной "добродетелью" - деньгами и титулом и который может вознести на небывалую высоту или сделать никчемными своих наследников, молодых Кроули.

Она сознает свое могущество и упивается им. Она жестока, эгоистична и тщеславна. Какова же ирония: такой ее сделали деньги. Давши ей силу, они высушили ее душу. Чем ей лучше жилось, тем мельче становилась ее душа, а под конец это уже была гадкая душонка. Злобная старуха держит в своих руках всех своих родичей, все их надежды и чаяния, что будит в них отнюдь не лучшие качества. Моя Кроули знает это: она не глупа, жизнь в суете ярмарки показывала ей такие изнанки человеческих душ, что она многому научилась. И ей правится эта власть над мелкими людьми, над их дурными инстинктами. Она умеет ценить настоящих людей, но ценить их издалека, не пытаясь помочь им. Умеет показать своим прихлебателям, что понимает их насквозь. У нее есть дерзость, озорство. Но сама мисс Кроули от этого лучше не делается: больших глубоких чувств и стремлений не испытывает. Я поняла это, работая над тем местом роли, где мисс Кроули лишает наследства Родона Кроули, своего любимого племянника. За что она его низводит с высоты в грязь? За то, что он женился на гувернантке, на Бекки Шарп, безродной, нищей, обладающей только одним достоянием - красотой. Но ведь старуха сама обожает гувернантку Шарп, сделала ее перед этим событием своей наперсницей, сиделкой, компаньонкой, доверенным лицом, то есть предпочла ее всем. Ее самое забавляло, что она проявляет широту взгляда. Но это - только показное.

Дать этой Бекки хоть грош - она не смогла бы. И когда Бекки (она ведь тоже делала все с корыстными намерениями) стала законной претенденткой на деньги Кроули, старуха ее обошла, решившись сделать нищим Родона, своего прямого наследника.

Вот как мелки чувства мисс Кроули при всей ее проницательности и известной остроте ума.

Когда я решала вопрос: что руководило ею - чувство злобы или сословный предрассудок, то пришла к выводу, что личная злоба играла тут главную роль. Ведь если бы она действительно дорожила сословной честью, она подумала бы о том, как будет унижен ее отпрыск. Шутка ли, Родон Кроули всю жизнь воспитывался в полном сознании того, что он - будущий наследник. Из него просто намеренно делали шалопая и олуха, будущего прожигателя жизни. Он сам это понял позже и сказал: ведь я мог быть другим, если бы из меня не делали все мои юные годы бездельника... И вот, слепив из ребенка нечто вроде светского хлыща и мота, который без денег ничто, мисс Кроули оставляет его нищим. И он стал ничем.

Большая злоба могла толкнуть старуху на такой поступок, думала я. И злоба такая, что моя мисс Кроули должна ее на чем-то выместить. И мы с Ильинским нашли такую мизансцену: Кроули вскакивает с кресла и в ярости начинает рушить то, что попалось ей под руку, - кофейный столик, стул, сервиз...

Мисс Кроули - бессердечная кукла, одна из тех злых кукол, которыми именует писатель Теккерей подобных людей... Он ведь - кукольник, наблюдающий человеческую комедию, столь похожую на кукольный спектакль.

Все эти мысли занимают меня до сих пор, хотя спектакль сыгран уже не один раз. И как в прежние годы, я готовлюсь к каждому новому представлению заново и кажется мне, что на этом спектакле я сыграла немного лучше, чем на предыдущем.

Малый театр называют гордостью русской национальной культуры. Мы должны это помнить и никогда не оставлять тех передовых позиций на фронте советского искусства, которые занимаем теперь. Никогда мне не был так дорог мой родной театр, как он дорог мне теперь, когда вместе со всеми передовыми людьми страны он участвует в деле строительства коммунистического общества.

Еще в 1937 году, когда Малый театр был награжден орденом Ленина за выдающиеся достижения в развитии русского театрального искусства, М. И. Калинин говорил, что Малый театр "идет в ногу с нашим общим движением, идет в ногу с лучшими стремлениями наиболее активной части населения".

Эти слова Калинина явились признанием плодотворной деятельности Малого театра, основатели и гениальные актеры которого весь свой талант отдавали на служение народу и свято верили, что "настанет время... когда русский актер, образованный и обеспеченный, чуткий и трудолюбивый, пробьет себе в обществе то место, на которое он имеет полное право по сущности своего дела - место общественного и государственного слуги-деятеля; когда он завоюет общее уважение к себе и полное признание своего дела; когда он об руку с русским драматическим писателем создаст тот на циональный театр в широком смысле этого слова, основу которому положили Фонвизин, Грибоедов, Гоголь, Островский, Мочалов, Щепкин, Садовский и Мартынов...".

Стодвадцатипятилетний юбилей театра, получивший поистине всенародный размах, показал, как близко и дорого советскому народу глубокое реалистическое искусство Малого театра, какое большое общественное значение имеет и поныне Дом Щепкина.

Со всех сторон нашей необъятной Родины неслись к нам слова приветствий и поздравлений.

Бесконечное число писем от деятелей искусства, актеров, ученых, представителей самых различных профессий и народностей, от людей, многие из которых знают нас только по радиопередачам, получали мы все, актеры Малого театра, в дни юбилея. Эти письма были полны чудесных слов о нашем театре, его народном, реалистическом искусстве. Нам писали о тех величественных делах, на которые, как утверждали наши корреспонденты, их вдохновляет наше творчество, наше служение Родине. Какая это была могучая демонстрация огромного культурного роста нашей страны! Одно письмо, также посвященное Малому театру, мне особенно запало в душу. Его автор - инвалид Отечественной войны, лишившийся зрения. Когда я вскрыла конверт и увидела листок бумаги, исписанный необычным почерком, больно екнуло сердце. Я поняла, что письмо это написано с помощью трафарета. В простых, правдивых строках письма раскрывался облик замечательного человека, мужественпого, не сдающегося, несмотря на тяжкий недуг. Вот он, советский человек!

Никогда не забыть мне и знаменательной встречи во время чествования Малого театра с одним из воинов Советской армии-победительницы, участвовавших в водружении на берлинском рейхстаге боевого знамени Страны Советов - знамени Победы. Офицер Советской Армии, приветливый и добрый человек, пришел в день стодвадцатипятилетнего юбилея нашего театра, чтобы поздравить нас и пожелать нам успеха в дальнейшей работе. Я пошла к нему навстречу и от всей души обняла его со словами горячей любви и благодарности. Я благодарила в его лице всю нашу героическую армию, охраняющую нас, граждан, наш мир и наше счастье.

С каждым днем шире становятся интересы людей искусства. На решении больших ответственных задач крепнет мастерство и зреет сознание сценических деятелей Советской страны. Театр расцветает талантами, на сцены советских театров приходят люди всех национальностей, совершается взаимное обогащение опытом и умением, сценическим мастерством и культурой.

Художники самобытных творческих манер получают широкую возможность пробовать свои силы, проверять свои убеждения на практике и творить свободно во славу высоких гуманных идеалов человечества. И с каждым годом выходят на подмостки молодые таланты, своим появлением утверждая незыблемый закон вечной юности искусства. Наше искусство счастливо. Оно свободно от всех лживых условностей, которые окружали театр в прежние времена и мешали ему стать истинным искусством. Оно служит высоким идеалам красоты и просвещения, его возможности безграничны! Дорога перед нашим театром открыта. И тот, кто в пути, никогда не умрет.