"Так хочется работать..."

Две мечты, две мысли, два желания владели Азариным, все больше и больше захватывали его в последний период жизни и творчества. Во-первых, он хотел, чтобы режиссерская работа стала его основным занятием в театре. Во-вторых, он собирался начать писать свои "Записки" - так оп условно называл задуманную книгу. И, когда Азарий Михайлович рассказывал друзьям, близким, товарищам по работе об этих двух своих желаниях, особенно обострившихся после закрытия МХАТ 2-го, когда делился своими замыслами, он говорил: "У меня накопилось очень много интересного, очень много могу я передать другим, молодым в первую очередь, очень много есть о чем рассказать. Так хочется работать..."

Ни у него самого, ни у кого из окружавших его людей даже не закрадывалась мысль о том, что начался именно последний период его жизни и творчества. Наоборот, примерно полтора года, прошедшие между вступлением Азарина в Малый театр и кончиной артиста, были насыщены такой интенсивной, такой напряженной и многообразной творческой деятельностью, что, казалось,- сил и здоровья у него непочатый край, таланта и художнического запала ему не занимать и, стало быть, впереди у него еще множество и множество радостных творческих свершений, взлетов, открытий.

И действительно, последние полтора года жизни прошли в стремительном чередовании ролей, спектаклей, активной и плодотворной общественной деятельности. За это время Азарин поставил два новых спектакля и вел капитальную режиссерскую работу над третьим, сыграл три новые роли и, как всегда, увлеченно, интересно готовил еще две.

Вступив в марте 1936 года в труппу Малого театра, он с головой окунулся в работу, стараясь как можно быстрее и легче войти в новый творческий коллектив, понять его художественные принципы и традиции и разделить его текущие заботы. Режиссер К. П. Хохлов в это время готовил пьесу В. Гусева "Слава". Азарин начал репетировать в ней, параллельно с М. С. Нароковым, роль профессора Черныха. Но в этой роли он выступил уже в новом сезоне, в ноябре. А до того руководство Малого театра поручило ему еще одну очень ответственную и оперативную работу.

Приближались летние гастроли, во время которых группа артистов Малого театра должна была в течение месяца обслуживать части Красной Армии в Киевском воен-ном округе. Специально для этой поездки ставилась пьеса Давурина "Семья Волковых". Работу над ней начал приглашенный режиссер Балабан. Но по каким-то причинам работа у него не клеилась, затягивалась, и тогда постановку спектакля поручили Азарину. Нечего и говорить, с какой охотой, радостью, с каким жаром взялся Азарий Михайлович за это дело. И пе только потому, что его влекло к режиссуре, но и потому, что материал пьесы, посвященный жизни Советских Вооруженных Сил, был ему дорог и близок. С армией Азарин был связан на протяжении всей своей жизни - в юности как участник гражданской войны, а в последующие годы - по линии культурного шефства работников искусств над советскими воинами.

Военно-шефская работа - спектакли, концерты, постоянная помощь армейской художественной самодеятельности - всегда находила у Азарина понимание и горячий отклик. Еще во MXAT 2-м, который принял художественное шефство над Краснознаменной Военной академией имени М. В. Фрунзе, Азарин являлся одним из его активистов, немало способствуя добросовестному выполнению и перевыполнению всех пунктов договора между театром и академией. А договор этот предусматривал, с одной стороны, показ шефских спектаклей, концертов, помощь в развертывании художественной самодеятельности, с другой - привлечение слушателей и преподавателей академии к руководству партийно-политическим просвещением и осоавиахимовской работой в театре.

В тот период Азарин выступил однажды в газете "Красная звезда" с небольшой, но очень красноречивой заметкой "Счастливые люди":

"Еще Сократ сказал:

Кто счастливый человек? - Кто служит любимому делу!

А кто тебе друг? - Кто одних с тобой мыслей!

Мы и фрунзенцы, взаимно шефствуя друг над другом,- самые счастливые люди, потому что служим любимому делу.

Мы и фрунзенцы - лучшие друзья потому что, будучи одних и тех же мыслей, взаимно шефствуя друг над другом, претворяем наши мысли в общее дело, дело строительства социализма".

Те же мысли и чувства воодушевляли Азарина и тогда, когда он начал работу над спектаклем "Семья Волковых". Его увлеченность жизненным материалом пьесы, создаваемая им легкая, истинно творческая атмосфера на репетициях - все это зажигало исполнителей, в числе которых были С. Фадеева, В. Владиславский, П. Оленев, Н. Далматов.

Сам Азарин играл роль заслуженного командира Красной Армии Григорьева, старого летчика, в прошлом партизана. Играл, как всегда, сочно, жизненно, убедительно. За внешней сдержанностью, спокойствием его героя, облаченного в строгую военную форму, угадывались горячее, отзывчивое сердце, большой жизненный опыт, мудрость.

И других исполнителей он, как режиссер, ориентировал на то, чтобы полнее, глубже, ярче раскрывать и доносить до зрителя духовное богатство людей Красной Армии, их внутреннюю человеческую красоту, их героическую сущность.

"Да, мы рассказываем своим спектаклем,- говорил Азарий Михайлович на репетициях,- как живут, трудятся в мирных условиях наши славные защитники, бойцы и командиры Красной Армии. Но самое главное для нас,- подчеркивал он,- показать их душу, их замечательные человеческие свойства. Чтобы зритель после нашего спектакля еще и еще раз с гордостью и волнением подумал о том, какие чудесные люди составляют нашу армию, и проникся к ним еще большей любовью и уважением".

Несмотря на сжатые сроки, спектакль "Семья Волковых" был подготовлен и сдан руководству театра своевременно. И в мае 1936 года группа артистов Малого театра выехала на месячные гастроли в Киевский военный округ.

"20 мая состоялась у нас премьера "Семьи Волковых",-писал Азарин из Староконстантинова домой.- Несмотря на труднейшие условия - сцена-малютка, помещения для актеров нет, одевались и гримировались тут же на сцене (в небольших карманах сцены) - несмотря на все эти трудности, спектакль прошел 20-го и 21-го с огромным успехом. Отзывы командиров и политработников совершенно восторженные. "Современно!" - это для выражения высшей степени похвал и восторгов. Я в роли Григорьева (бывшего партизана) приводил их в раж... Спектакль в целом имел огромный успех. Бригада очень сильная...".

Азарин был счастлив, что он в гуще жизни, что работу его самого и его товарищей хорошо принимают. И артисты старались как можно больше дать своим военным зрителям, стойко преодолевая трудности поездки. А трудности были немалые: обилие переездов с места на место, связанные с этим бытовые неудобства, неприспособленность сценических площадок. Ко всему этому прибавились заболевания актеров. Однако они, как писал Азарий Михайлович, "изо всех сил стараются в кратчайший срок выздороветь, и это им удается. О! Актер! Это очень выносливое животное и по сути существо честное и с чувством долга".

После успешного завершения гастрольной поездки дирекция Малого театра объявила Азарину благодарность "за прекрасно проведенную работу по обслуживанию Красной Армии на периферии в чрезвычайно трудной обстановке" и представила Азария Михайловича "к премированию Военно-шефской Комиссией ЦК Рабиса и ПУР РККА".

Азарин вернулся из поездки переполненный впечатлениями, мыслями о связях театра с Красной Армией. Он считал их важными не только для себя, но и для других работников театра и поделился этими впечатлениями и мыслями в многотиражной газете Малого театра. Он писал, что от поездки у него осталось "самое радостное впечатление"; что многие люди - бойцы, командиры, политработники Красной Армии, с которыми в течение месяца встречались артисты Малого театра, приводят его к выводу о бурном культурном росте страны, который "пожалуй, ярче всего можно наблюдать на красноармейцах".

"Красноармейская аудитория, - подчеркивает Азарин в своей заметке,- для актеров чрезвычайно благодатная, даже больше, идеальная. Проницательными, пытливыми глазами они жадно воспринимают все видимое ими со сцены и буквально живут интересами героев пьесы. Непосредственность в восприятии спектаклей совершенно исключительная, и поэтому играть для них особенно приятно".

С большим уважением и восхищением Азарин пишет также о командирах и политработниках, с которыми он и его товарищи по гастролям познакомились ближе:

"Выдержка, спокойствие, деликатность и скромность - эти обаятельные человеческие свойства - являлись неизменными качествами наших новых знакомых.

Многие из них (начподивы Ермолаев, Григоренко, Новиков) остались в моей памяти как яркие образы советских командиров. Вот передо мной комбриг Федоренко. Бывший неграмотный крестьянин, участник гражданской войны. У него три ордена Красного Знамени. На спектакле ("Семья Волковых") он сидел с записной книжкой и что-то в нее записывал. После спектакля он поделился своими записями. Оказалось, что в процессе просмотра пьесы из военной жизни у, него возник ряд ассоциаций, практических выводов, которые он решил провести у себя в части. Факт этот представляется мне очень показательным. Командир настолько полон мыслей и забот о своей части, настолько поглощен своей работой, что всюду и везде находит источник обогащения своей практики, улучшения своей работы".

Завершает Азарин свою заметку мыслью о необычайно возросшей ответственности театральных работников перед красноармейской аудиторией, о необходимости работать еще лучше, еще активнее. Ведь "театр для Красной Армии является не только средством эмоционального воздействия, но и школой жизненного опыта, организатором быта и труда".

Работать... Азарий Михайлович любил это слово, любил его содержание. Но сказать, что он просто любил работать,- этого мало! Он любил и умел очень много работать.

Сезон 1936/37 года, свой восемнадцатый театральный сезон, он начал одновременно тремя крупными работами- двумя актерскими и одной режиссерской. Как уже было сказано выше, Азарин репетировал роль профессора Черныха в пьесе В. Гусева "Слава". Режиссер Л. М. Прозоровский, ставивший в это время "Лес", занял его, в очередь с Н. К. Яковлевым, в роли Аркадия Счастливцева. Той же осенью ему была поручена срочная постановка совместно с В. Н. Пашенной пьесы А. Н. Афиногенова "Салют, Испания!".

В роли профессора Черныха Азарин выступил первый раз 7 ноября 1936 года. Ему была по душе мужественная, поэтическая и по форме и по содержанию пьеса Гусева, запечатлевшая черты современной советской действительности, воспевавшая героический характер советского человека. И Азарин с удовольствием, легко и радостно играл в ней роль жизнелюба, патриота, хорошего, душевного и мудрого человека, с гордостью ощущающего себя деятельным участником строительства нового, социалистического общества.

Роль профессора Черныха, как и роль Григорьева в "Семье Волковых", продолжали и развивали в творчестве Азарина линию советского положительного героя.

Шестнадцатого октября 1936 года Азария Михайловича пригласили в дирекцию Малого театра, и в результате состоявшейся там беседы с ним был заключен договор, в котором значилось, что А. М. Азарину поручается постановка на сцене Малого театра пьесы А. Н. Афиногенова "Салют, Испания!" совместно с народной артисткой республики В. Н. Пашенной и что срок выпуска премьеры "Салют, Испания!" намечается дирекцией между 23 - 30 ноября этого же года.

Столь короткие постановочные сроки обусловливались всеобщим тревожным вниманием к испанским событиям, вызвавшим к жизни как саму пьесу Афиногенова, так и горячее стремление советского театра возможно быстрее откликнуться на героическую борьбу республиканской Испании против фашизма.

В тот же день Азарин выехал для встречи с Афиногеновым в Ленинград. Началась работа над спектаклем, чрезвычайно напряженная и стремительная. Несколько позже, уже в разгаре репетиций, Азарий Михайлович рассказывал:

"Как только Малый театр услышал о том, что А. Н. Афиногенов пишет пьесу об Испании, мы сейчас же решили поставить ее в самый короткий срок, в один месяц. Постановка такой пьесы несет много трудностей для режиссера, но весь коллектив Малого театра приложит максимум энергии, и пьеса будет выпущена к VIII съезду Советов".

Азарин часто встречался с автором пьесы, с которым его связывали еще со времен "Чудака" не только добрые дружеские взаимоотношения, но настоящая творческая близость и взаимопонимание. Несколько раз Азарин ездил к Афиногенову в Ленинград, часто разговаривало ним по телефону. Потом драматург приехал в Москву и приходил в Малый театр на репетиции своей пьесы. Об одной из таких репетиций было рассказано в небольшом репортаже, опубликованном в газете "Гудок" 3 ноября 1936 года.

"...На первых репетициях в общении с драматургом и режиссурой происходит сложный процесс сближения актера с образом. Здесь зарождаются первые эмоциональные, волевые, жизненные черты живых людей. Вот - клоун. У автора это была небольшая эпизодическая роль. Но А. М. Азарин увидел в нем героя пьесы, который в грозные часы исторических испытаний меняет свой шутовской колпак на винтовку. Увидел типическую, характерную фигуру... Азарин вносит свои поправки, они увлекают автора, и образ клоуна приобретает новые черты, новые поступки и чувства...".

И сам драматург был захвачен атмосферой таких репетиций, желанием театра как можно быстрее, ярче, взволнованнее, сочувственнее рассказать со сцены о революционной Испании, о героической борьбе, стойкости, мужестве испанского народа, защищающего в сражениях с фашизмом свою свободу и независимость. Афиногенов писал, что "любил это время бешеной спешки перед выпуском пьесы, длинные репетиции, когда в театр приходишь с утра, а выходишь уже, когда горят фонари", что "дни, проведенные в совместной работе с товарищами в Малом театре, были днями общего увлечения темой, поисков новых средств сценической выразительности, новых красок в работе над образами".

Однако, истины ради, следует сказать, что на репетициях "Салюта" не всегда господствовала атмосфера подлинного творческого горения и всеобщей увлеченности, не всегда и не все было ладно в этой работе. После одной из репетиций в дневнике Афиногенова появилась такая запись:

"Азарин сердится на Пашенную, та репетирует по-своему, ему все кажется не так, все плохо, она не дает ему говорить, перебивает, он что-то возражает, но совсем не то, что хотел сказать раньше; у него была продумана стройная система возражений и переделок, а начал говорить - сбился под ее репликами и все дело свел к мелочам, с которыми она быстро согласилась, а он по-прежнему остался недоволен, но теперь уже собой, за то, что не сумел доказать, как нужно сделать лучше, без этих мелочей и поправок в частностях".

Да, если с драматургом, с исполнителями (Е. Гоголева, В. Рыжова, М. Климов, В. Подгорный, Г. Ковров и другие) Азарин быстро находил общий язык, то его взаимоотношения со своим сопостановщиком, разумеется, чисто творческие, оставляли желать лучшего. И дело тут вовсе не в том, что у Веры Николаевны Пашенной был властный, крутой характер. (Некоторые именно в этом усматривали основную причину ее расхождений с Азариным.) Азарий Михайлович был человеком мягким, деликатным, уживчивым, он умел великолепно ладить с самыми разными людьми, умел их слушать и понимать, умел убеждать. В данном случае проявилась явная художническая несовместимость двух крупных творческих индивидуальностей.

В. Н. Рыжова. 1937(с дарственной надписью В. С. Дудленко)

В. Н. Пашенная в своей книге "Ступени творчества" дважды со всей определенностью подчеркивает: "Я прежде всего актриса", "Я - актриса, а не режиссер". Азарин же при том, что он был прирожденным актером, обладал еще и режиссерским мышлением, позволявшим ему абстрагироваться от частностей, видеть общее, целое и именно от этого общего, целого идти к частностям, а не наоборот. На такой почве и возникало прежде всего то обидное непонимание между ним и Пашенной, которое приводило к нервозности на репетициях, к отсутствию единодушия и единомыслия в работе. Это, естественно, не могло не сказаться на ее качестве. И хотя спектакль был сдан в срок, ожидаемых результатов он не принес и возлагаемых на него надежд не оправдал.

В конце ноября начались общие прогоны и генеральные репетиции. После просмотра 28 ноября Афиногенов оставляет в дневнике мрачную запись: "Картина за картиной - гроб. Уже вчерашний просмотр кажется замечательным, хотя он прошел очень средне. Актеры валятся в пустоту, нервничают, накладки громоздятся друг на друга, все нелепо скомкано, смутно..."

Тем не менее на другой день состоялась премьера. И опять в дневнике Александра Николаевича - проникнутые горечью слова: "В Малом театре - вечерний спектакль "Салюта"... Хлопали. Говорят - даже большой успех был у спектакля. Но ведь это все, может быть, натаскано за волосы для того, чтобы как-нибудь протащить спектакль".

Несмотря на вежливость "премьерного" зрителя, неудача Малого театра была несомненной. Особенно заметной выглядела она на фоне большого, шумного и бесспорно заслуженного успеха спектакля "Салют, Испания!" в Театре имени МОСПС, выпустившем пьесу Афиногенова несколькими днями раньше. По сравнению с этой постановкой, осуществленной И. Н. Берсеневым и В, В. Ваниным, спектакль Малого театра выглядел заземленным, вялым, в нем не было той романтической приподнятости, динамики, плакатной экспрессии, которые отличали пьесу.

Спектакль "Салют, Испания!" в Малом театре выдержал всего лишь несколько представлений, после чего был снят с репертуара. На творческом пути Азарина это была первая крупная и серьезная неудача. Переживал он ее тяжело, но сдержанно, молча. Он отдавал себе отчет в том, что одна из главных причин этой неудачи была в творческой несогласованности режиссуры, но ни на кого не сваливал вину, никому не жаловался, никого ни в чем не упрекал. Творческий успех, сопутствовавший ему на протяжении всей его театральной жизни, не избаловал его. Он умел быть мужественным и самокритичным. А утешение? Как всегда,- в труде.

Азарин часто играет в текущем репертуаре ("Слава", "Семья Волковых"), с охотой выступает по радио. К. П. Хохлов, начавший работу над постановкой "Бориса Годунова", поручает ему роль патриарха, и Азарин с увлечением углубляется в пушкинский текст. В это же время вступают в завершающую фазу репетиции "Леса", и в январе 1937 года Азарин впервые сыграл Аркашку.

На сцену Дома Островского вышел очень интересный и своеобразный Счастливцев. Азаринский Аркадий прежде всего был оптимист по натуре. Он любил жизнь и очень хотел жить "красиво", "благородно". Он любил театр и мечтал о настоящем, большом и ярком творческом труде. А жизнь его не жаловала, и Счастливцев - Азарин, несмотря на свой оптимизм, был обозлен ударами судьбы, большими и малыми незадачами и невзгодами. Именно обозлен. Он не унывал, не хныкал, а давал волю своей злости, своей вынужденной желчности и язвительности. Этот Счастливцев, может быть, был даже умнее, чем его иногда изображают. Он знал и понимал что-то такое, что было недоступно даже его величественному и великолепному товарищу. Раздраженность и озлобленность мешали ему жить, он стремился преодолевать, подавлять их в себе, но обстоятельства складывались так, что они то и дело брали верх над его жизнелюбием, над его природной веселостью и добротой.

Вот таким был азаринский Счастливцев. Таким его приняли и полюбили не только зрители, но и прославленные "старики" Малого театра, перед которыми именно в этой роли Азарин держал своеобразный экзамен. Его партнером в "Лесе" не раз бывал Пров Михайлович Садовский, игравший Несчастливцева, и он говорил, что ему очень нравится азаринская трактовка роли, что ему приятно и легко играть с Азарием Михайловичем.

Вообще надо сказать, что Азарин и его жена, актриса Валентина Сергеевна Дуленко, перешедшая вместе с ним в Малый театр, встретили здесь прием теплый и радушный. Особенно дороги были проявления к ним внимания и доброго отношения со стороны известных мастеров старшего поколения. Знаки такого внимания неоднократно выказывали и А. А. Яблочкина, и В. Н. Рыжова, и В. О. Массалитинова, и Е. Д. Турчанинова, и П. М. Садовский, и М. М. Климов, и Н. К. Яковлев, и М. Ф. Ленин.

Варвара Осиповна Массалитинова, например, когда бывала занята в спектаклях и в это время в театре находились Дуленко и Азарин, приглашала их к себе в уборную, подробно расспрашивала о житье-бытье, о творческих делах, ободряла и напутствовала добрым словом и советом.

А уже после кончины Азарина Варвара Николаевна Рыжова, обращаясь к Дуленко и выражая ей свое сочувствие и соболезнование, писала: "...Я очень любила и преклонялась перед талантом Азария Михайловича, мы в нем потеряли громадного художника и, кроме того, прекрасного товарища... Вы были у нас недолго, но мы полюбили Вас все горячо..."

И Евдокия Дмитриевна Турчанинова писала В. С. Дуленко: "...Я всегда вспоминаю Вас, так как чувствовала к Вам и покойному Вашему мужу большую симпатию".

Разумеется, не только "старики" в Малом театре любили, уважали Азария Михайловича, восхищались его талантом. Он вошел в коллектив Малого театра с присущими его характеру легкостью и доброжелательством и своим творчеством, отношением к делу, своей работоспособностью завоевал авторитет и всеобщую любовь.

"Всеобщую ли,- может подумать кто-либо из читателей,- а как же Пашенная?.." Несмотря на все, что было сказано выше об их совместной, не принесшей им радости и успеха работе над постановкой спектакля "Салют, Испания!", отношения между ними не испортились, они не дулись друг на друга, не злопыхательствовали - оба были неизмеримо выше этого. Азарин продолжал любить и уважать в Пашенной могучий артистический талант, незаурядный ум, сильного, волевого и прямого человека. Вера Николаевна в свою очередь продолжала любить и уважать в Азарине его ярчайший талант и превосходные человеческие качества. Жили они в одном доме, работали в одном театре и сохранили добрые, нормальные, товарищеские отношения до конца дней Азарина.

Жизнь Азарина в эти последние его месяцы была богата и наполнена разнообразными и значительными творческими событиями, начинаниями, замыслами, планами. Словно бы он знал, что ему надо торопиться, и стремился успеть осуществить все задуманное и предложенное ему.

А предложили Азарину принять художественное руководство Театром имени Ермоловой. Не раздумывая долго, он дал согласие и 15 марта 1937 года был назначен главным режиссером Театра имени Ермоловой. Предложение это он принял с радостью - оно отвечало его все усиливавшемуся стремлению к самостоятельной, активной и постоянной режиссерской деятельности. Сразу же после назначения он должен был продолжить работу с ермоловцами над "Штормом" В. Билль-Белоцерковского.

Поначалу предполагалось, что Азарин останется и актером Малого театра. Сам он, во всяком случае, готов был на такое совместительство - большая нагрузка его не пугала, наоборот, была по душе. Однако тогдашний директор Малого театра неодобрительно отнесся к тому, что Азарин принял новое назначение, и возражал против совместительства, мотивируя это тем, что Азарий Михайлович должен целиком и безраздельно отдавать свои силы Малому театру, что ему предстоит работа над ролью Шванди в намечаемом возобновлении "Любови Яровой" и над другими ответственными ролями. Одним словом, Азарин был поставлен перед выбором: либо остаться в Малом театре, отказавшись от художественного руководства в Театре имени Ермоловой, либо оправдать надежды и доверие ермоловцев, очень хорошо встретивших его назначение их главным режиссером, по в этом случае расстаться с Малым театром, пожертвовав тем самым и прочным своим положением и даже материальным благополучием.

Азарий Михайлович твердо выбрал Театр имени Ермоловой и этим вновь продемонстрировал верность своим принципам. Материальная сторона никогда не была главной в его отношении к искусству, о своем личном благополучии он думал меньше всего. И хотя Азарину было грустно расставаться с Малым театром - ведь он вынужден был отказаться от интересных актерских перспектив,- тем не менее он счел более правильным в этот момент отдать свои силы и опыт молодому театральному организму, находившемуся еще в стадии становления.

С полным на то правом Азарин ощущал себя строителем советского театра. В этом качестве он ярко проявил себя и в Театре имени Ермоловой, несмотря на то, что проработал там всего несколько месяцев.

Став во главе театра, Азарин прежде всего задался целью сделать его коллективом единомышленников. Ему хотелось создать в театре подлинно творческую атмосферу, чтобы все буквально кипели и горели в плодотворной и любимой работе, чтобы всем в театре было по-настоящему интересно и радостно. Он начал с того, что внимательно ознакомился с творческими возможностями каждого члена труппы и степенью занятости в репертуаре. При этом Азарий Михайлович был доброжелателен ко всем, независимо от занимаемого тем или иным актером положения. Так, например, заметив, что у А. Дрожжина нет интересных ролей и что он тоскует, Азарин сам, без каких бы то ни было просьб со стороны этого актера, нашел возможность занять его в одной из интересных ролей текущего репертуара. Азарий Михайлович просто не мог себе представить и допустить такое положение, чтобы актер в театре скучал.

"Все мы пришли в театр по призванию,- сказал он на первом же собрании труппы.- Призвание не оставляет нас до могилы. Поэтому надо чутко относиться к любимой работе каждого актера".

Азарин никогда не боялся критических высказываний, касавшихся тех или иных сторон жизни и работы возглавляемого им коллектива. И когда однажды его спросили, не создается ли у него тяжелое впечатление от выступлений на производственном совещании, он ответил: "Нет, мне нужна правда".

Все это с первых же дней пребывания в Театре имени Ермоловой обеспечило Азарию Михайловичу высокий, непререкаемый авторитет и уважение всего коллектива. Разумеется, ермоловцы полюбили нового главного режиссера не только за то, что он был прекрасный человек, что его этическая программа была действенна и благородна, но и потому, что увидели в нем крупного, целеустремленного художника, способного повести за собой театр по верному, интересному пути.

На одном из производственных совещаний Азарин заявил:

"Мы - районный театр (территориально), но, по-существу, мы можем считать себя театром центральным. Качество наших спектаклей должно быть первоклассным. Исходя из этого, нужно прежде всего подумать о репертуаре театра. Репертуар театра не может быть случайным. Надо подумать над этим очень серьезно, надо быть щепетильным в выборе пьес".

И еще он сказал:

"В театре самое главное - спектакль. Все должно идти на службу спектаклю. Актер - выразитель спектакля. Актер должен быть ведущим в спектакле. Поэтому его работу нужно окружить особой заботой".

Высказывания Азарина никогда не оставались только декларациями, он всегда подкреплял их практическими делами, делал все от него зависящее, чтобы претворять их в жизнь.

Придя в Театр имени Ермоловой, он принял в самом зачаточном состоянии работу над постановкой "Шторма". Ее начал бывший художественный руководитель театpa M. А. Терешкович. Азарий Михайлович считал выпуск спектакля "Шторм" принципиально важным для определения творческого лица театра, его художественных и гражданских позиций. И он с большим внутренним подъемом и увлеченностью приступил к репетициям.

Особенное внимание Азарин уделял построению массовых сцен. Он говорил, что эталоном для создания выразительной и действенной массовой сцены должна быть жизнь, что, только идя от жизненных наблюдений, можно добиться желаемого. Часто в театре "массовки" делают шумливыми, крикливыми. Но ведь не в том дело, говорил Азарин, что масса шумит. В жизни нередко бывает так, что масса молчит и лишь то один, то другой что-то произнесет. Все дело в том, что несет в себе масса, какова направленность чувств, устремлений, воли составляющих ее личностей, какие политические, социальные мотивы и события заставили их объединиться и действовать не в одиночку, а вместе. В "Шторме" действует революционный народ, и это - главное.

По этому принципу Азарин и строил массовые сцены спектакля, исходя в каждом эпизоде прежде всего из его социального содержания, из той мысли, которую должно в нем выразить выступление народных масс. Сам в прошлом боец Красной Гвардии, Азарин отлично знал жизнь времен гражданской войны и привносил в свою работу личные наблюдения, точно подмеченные выразительные детали.

Столь же интересно и плодотворно работал Азарин и с отдельными исполнителями, добиваясь яркости и точности человеческих и социальных характеристик персонажей "Шторма".

Роль председателя укома - одну из центральных в пьесе - играл В. П. Лекарев. Он наметил очень интересный рисунок образа, верно "схватил" его сущность. Азарин всем был удовлетворен и беспокоился только о внешнем облике председателя укома. Однажды он спросил Лекарева, когда тот собирается начать поиски грима. Артист ответил, что займется этим в выходной день. Каково же было его удивление, когда к нему на помощь пришел Азарий Михайлович. Несмотря на выходной день, они проработали несколько часов, пока не нашли то, что удовлетворило обоих.

Постановку "Шторма" Азарину закончить не удалось. Спектакль этот был выпущен значительно позже, и работу над ним завершала М. О. Кнебель.

А у Азарина обстоятельства складывались так. Вскоре после того как он ушел из Малого театра, его пригласили в Центральный театр Красной Армии. И он вступил в труппу этого театра, где не возражали против того, чтобы он совмещал актерскую работу с руководством Театра имени Ермоловой.

Летом 1937 года возник план объединения актерских трупп Театра-студии имени Ермоловой и Студии под руководством Н. П. Хмелева в один Театр имени Ермоловой. Когда только начались разговоры об этом, Азарин сразу сказал: "Руководить театром должен и будет Коля". Так и произошло. Азарин очень любил и уважал Хмелева, преклонялся перед его талантом, их связывала давняя и сердечная дружба. Для себя вопрос о слиянии Азарий Михайлович решил сразу и бесповоротно. И после летнего отпуска он полностью отдался актерской работе в Центральном театре Красной Армии.

Здесь он получил сразу две роли: Перчихина (ввод) в "Мещанах" и Петра Тыжнова в пьесе Вс. Иванова "Голуби мира", которую театр только что принял к постановке.

На роли Тыжнова стоит остановиться подробнее - и потому, что это была последняя роль Азарина в театре, и потому еще, что товарищи, готовившие вместе с ним этот спектакль, говорили, что создаваемый силой его таланта и воображения образ обещал быть крупным, незаурядным произведением актерского искусства. О том же свидетельствует и сохранившийся в архиве Азарина интереснейший документ.

Пьеса Вс. Иванова "Голуби мира" посвящена событиям гражданской войны на Дальнем Востоке. Роль Тыжнова была для Азарина необычна - ему предстояло создать образ злобного, хитрого, коварного врага Советской власти. Актер, внутренне расположенный к ролям совершенно иного плана, отнесся к этой работе с исключительной серьезностью. Он и раньше считал обязательным ясно представлять себе биографию своего персонажа, его душевный мир, всю его жизнь до того момента, когда этот персонаж становится действующим лицом пьесы. На этот раз было особенно важно как можно глубже проникнуть в сущность образа, всесторонне определить человеческий, социальный, нравственный генезис купца, промышленника Тыжнова, понять, "как дошел он до жизни такой".

Ведь до сих пор, играя в советских пьесах, как правило, роли положительных героев, Азарин выражал мироощущение, родственное своему собственному, воплощал устремления, близкие и понятные ему самому, боролся за идеалы, отвечающие его личному гражданскому, моральному кодексу. Все было понятней и в образах классического репертуара, и в том пласте азаринских ролей, которые можно условно объединить и обозначить как комедийно- сатирические. В роли Тыжнова не было ни положительного, светлого характера, ни родной и органичной для актера комедийной стихии. Азарин столкнулся с совсем другой сферой "жизни человеческого духа", и, чтобы выявить, постичь ее возможно шире, полнее, многограннее, чтобы глубже вскрыть подтекст роли, он сочинил, представил себе развернутую, подробнейшую биографию того человека, которым он должен был стать в "Голуби мира".

Несколько Листов из школьной тетради почти без помарок ровным, ясным азаринским почерком.

Петр Тыжпов родился в 1870 году, в селе Хомякове, Хабаровского уезда, в семье дьякона - о. Ефима. Ни отцу, ни матери некогда было заниматься воспитанием их сына, и он был предоставлен самому себе чуть ли не с годовалого возраста. Семья дьякона, с каждым годом возраставшая количественно (мать каждый год исправно рожала очередного ребенка), качественно жила все хуже и хуже, так что, когда бедному Петьке было семь лет, он однажды, при появлении нового братца, сказал матери: "Куда тебе их к черту, и так жрать нечего".

Правда, дети на белом свете не задерживались и отдавали богу свои ангельские души.

Петька не любил своих оставшихся в живых братьев и сестер и выкрадывал с их тарелок то картошку, то кусок хлебца и, накушавшись, убегал к своим товарищам по играм.

Товарищи имели большое влияние на Петьку, но главным образом он перенимал их скверные привычки. Так, Санька Черных, имевший на него особенное влияние, приучил его к недобросовестной игре в бабки. Он играл "свинчаткой", а когда его уличали, он горячо доказывал, что "свинчатка" не его, а стояла в кону.

Петька был заводилой по всякого рода "добываниям", как-то: срыванию яблок в соседних садах, доставанию огурцов, срыванию клубники и пр.

Когда Петьке минуло тринадцать лет, его отдали в церковноприходскую школу. Учиться он не любил, и школа ему нравилась потому, что там собирались мальчишки и было весело. В школе он вел себя с товарищами тоже недобросовестно, он присваивал себе чужие перья, тетрадки, а однажды присвоил себе перочинный ножик своего товарища по парте. И так как держать ножик при себе было рискованно, он его продал на воскресном базаре в соседнем селе за 20 копеек.

Среди учившихся с ним в школе товарищей были и дети ссыльных, сосланных в далекую Сибирь. Петька узнавал от них кое-какие политические новости, использовал их в целях шантажа и, угрожая донести жандарму на станции, вымогал у них то деньги, а однажды получил сорочку.

С грехом пополам Петька все же окончил церковноприходскую школу.

Отношения с отцом были у него враждебные. Петька то и дело утаскивал из дому то детское белье, то какую-нибудь посудину и сплавлял это на базаре, за что был часто бит отцом. Сестра Раиса следила за Петькой и доносила отцу о Петькиных, как она говорила, "вытрющиваниях". Так прожил он дома до 18 лет - год, когда родился последний из Тыжновых - Кольша.

Приблизительно к этому времени произошел у Петьки разрыв с семьей, получившийся оттого, что Петька унес на базар и продал подрясник отца, оставив его без одежды, за что дьякон недвусмысленно пригрозил убить сына.

Петька решил в дом больше не возвращаться и удрал в Хабаровск. От продажи подрясника у него осталось 4 р. 30 к., и с этим он начал новый этап своей жизни.

В Хабаровске он явился к купцу Емельянову (это был старый приятель его отца, о котором часто вспоминал дьякон и рассказы о котором запечатлелись в памяти у Петьки).

Емельянов принял Петра хорошо, по-родственному, предоставил комнату в доме, стал воспитывать его при магазине. Петька быстро понял, что мелко воровать невыгодно. Он втерся в доверие хозяина, его полюбили в семье и жена хозяина и двое детей. Хозяин иногда посылал Петра в Энск по делам, и тот удачно обделывал их и завел там довольно обширное знакомство. Емельянов же стал прихварывать, и болезнь все чаще и чаще приковывала его к постели. Однажды хозяин дал Петьке денежное поручение - переслать 5 тысяч в Энск. Дрожащей рукой он подписал чек и в ту самую секунду почувствовал себя плохо и на руках у Петра и прибежавшей жены умер.

Этот момент был переломным в жизни Петра. Он присвоил себе эти 5 тысяч и крепко задумался над открытием собственного торгового дела.

Он решил перебраться в Энск, развязаться с семьей Емельяновых, причем умышленно отказался от предложенных ему женой Емельянова денег, чтобы отвести от себя какие бы то ни было подозрения в нечестности.

Простившись честь-честью, он переехал в Энск. Заведенное в прежние годы знакомство с торговым миром помогло ему устроиться приказчиком у купца Пупышкина. Петр намеренно поступил в приказчики, не желая навлечь па себя подозрения, дабы не сразу обнаружить имеющийся у него капитал.

Тут и произошла у него встреча с Чеховым, о которой он впоследствии любил вспоминать.

Освоившись в Энске, он постепенно стал "вылезать в люди". Всякими правдами-неправдами он приобрел речной буксирный пароход, и тут он впервые выступает в торговом мире как самостоятельный хозяин.

К этому времени он получил письмо от сестры Раисы, в котором она оповещала брата о том, что семья вся вымерла и она осталась без всяких средств к существованию с младшим братишкой Кольшей. Она взывала к Петру, прося о помощи и умоляя спасти их.

Петр впервые, может быть, задумался над своей жизнью, вспомнил отца, мать, как оп был к ним несправедлив, и что-то вроде человеческого чувства шевельнулось в его душе по отношению к оставшимся близким по крови Раисе и Кольше. Тут еще сыграли роль и те соображения, что "для людей" это может прозвучать как весьма приличный и благородный поступок, аттестующий его как хорошего семьянина.

Он выписал Раису с Кольшей к себе. Кольше шел восьмой год. Маленький Кольша с первого взгляда запал в душу Петра, и с первых же дней старший брат стал относиться к младшему с какой-то особенной нежностью, постепенно перешедшей в такую сильную привязанность, что всякий малейший каприз Кольши исполнялся Петром беспрекословно и незамедлительно.

Раису оп не любил еще с детства, в особенности за ябедничанье и нашептывание на него отцу. Но в связи с тем, что дела Петра ширились, пароходство размножалось, самому ему некогда было бы следить за домом, за Кольшей, он скрепя сердце вынужден был приютить и Раису. С ней был требователен, сух и груб. Постепенно Раиса начала играть ту же роль ябедницы по отношению к Кольше. Нашептывала Петру о поведении Кольши. Петр принимал все к сведению, но ни в чем Кольше отказать не мог.

Кольша пользовался расположением Петра и требовал исполнения малейших своих капризов.

На воспитание Кольши Петр не жалел средств и даже отправил его учиться в Сорбонну.

Петр множил свое богатство с каждым годом. Он ставил себе целью расширение своего хозяйства и упорно добивался своего. Он приобретал пароходы, множил число буксиров, он стал скупать дома, организовал рыболовные промыслы. Оп верил в силу денег и знал, что с их помощью он может добиться всего, даже... административной власти.

К моменту возникновения ДВР мысль о власти приходит к нему все чаще и чаще, и эту мечту оп хочет осуществить при любой помощи, откуда бы она пи явилась.

"Японцы так японцы, черт с ними, лишь бы забрать власть!"

"Коммунию" он не принимал инстинктом, боялся ее, страшился и думал:

"Всех и каждого могу обвести, а с этим наваждением - Советской властью - справиться не могу, мало того, тут, чую, меня обведут, тут мне каюк, крышка!"

Право же, если не знать, что эта биография - плод чистой фантазии Азарина, то можно подумать, что здесь описано реально существовавшее лицо. Причем порази-тельная конкретность этого образа вовсе не вытекает из авторского текста. (Кстати, впоследствии, готовя пьесу "Голуби мира" к изданию, Вс. Иванов изменил и имя этого персонажа, сохранив только фамилию Тыжнов и кое-что в тексте роли.)

При сравнительной литературной гладкости (азаринский текст приведен здесь без изменений, в своем первоначальном виде, и нуждается он лишь в незначительной стилевой редактуре) сочиненное Азариным повествование о Петре Тыжнове, его жизненном пути, формировании его характера - не столько литературное, сколько именно театральное, актерское.

Все в этой нафантазированной артистом "додейственной" биографии его "героя" подчинено предельно действенному раскрытию и объяснению основополагающих черт характера Тыжнова.

Работая с актерами как режиссер, Азарин подчеркивал, что на сцене всегда нужно чего-то хотеть и добиваться этого, лишь тогда, говорил он, актер действен, а это главное. И еще он говорил, что на сцене ничего нельзя делать "вообще", что актер должен действовать только исходя из "зерна" роли, то есть из индивидуальности образа, из его сущности.

В азаринской биографии Тыжнова каждая деталь, каждая подробность как раз и направлены на жизненно мотивированное определение такой индивидуальности, с тем чтобы потом, на сцене, в образе, многогранно, рельефно, действенно выявить на этой основе "жизнь человеческого духа".

Азарин ясно представлял себе не только внутреннюю жизнь создаваемого образа, но и его внешний облик. Он набросал несколько карандашных портретов Тыжнова - в полный рост, отдельно крупно лицо. А над одним из рисунков изобразил даже подпись Тыжнова.

Параллельно с ролью Тыжнова Азарин репетировал, как уже было сказано, роль Перчихина для ввода в спектакль "Мещане". Завершение обеих этих работ должно было осуществиться па Дальнем Востоке, куда в это время Центральный театр Красной Армии собирался в длительную гастрольную поездку.

Как и весь коллектив театра, Азарин готовился к этой поездке с большим подъемом.

В сентябре 1937 года газета "Советское искусство" опубликовала в одном из номеров подборку выступлений актеров ЦТКА о предстоящих гастролях под общим заголовком "Почетное задание".

"Советский актер,- писал в этой подборке Азарин,- должен знать и изучать свою страну, своих людей,- работа в славной ОКДВА несомненно обогатит нас как художников новыми, неожиданными и сильными впечатлениями.

Я знаю, я верю, что театр наш, принявший на себя почетное ворошиловское задание, выполнит его достойно, с честью, как подобает Центральному театру Красной Армии".

А в рукописном оригинале этой заметки есть и такие, видимо, выпавшие при обычном редакционном сокращении материала, строки:

"...Хочется отдать нашим чудесным бойцам все творческие силы и быть максимально полезным в предстоящем нужном и серьезном деле.

Я верю, что если трудности и явятся перед нами, то сознание, что работать мы будем для нашей родной Красной Армии, даст нам силу и энергию на то, чтобы легко преодолеть трудности".

Весь Азарин в этих бесхитростных, от сердца идущих строках. Столь же взволнованно и радостно выступил он и в стенгазете театра:

"Подобно тому как тебе предстоит прочесть интереснейшую книгу, о которой много слышал, и ты заранее наслаждаешься ее содержанием, так я с чувством волнения и затаенного удовольствия предощущаю неведомый, но чудесный Дальний Восток.

Мне хочется не просто прочесть эту "дальневосточную книгу", мне хочется запомнить в ней многое, многому научиться, многими впечатлениями обогатиться.

Я много слышал о славных бойцах ОКДВА, и мне хочется их воочию увидеть.

Я чувствую себя счастливым художником Советской страны и с любовью еду работать в славную и героическую ОКДВА".

Эти слова, столь характерные для него, актера новой, советской формации, ощущавшего себя активным, полноправным членом социалистического общества, стремившегося с радостью отдавать все свои силы, всю свою жизнь служению пароду, были написаны Азарием Михайловичем буквально за день до смерти.

Но, прежде чем подойти к этому горестному дню, необходимо рассказать еще об одном событии, относящемся к последнему периоду его жизни.

В конце лета 1937 года Азарин был приглашен в киногруппу, готовившуюся к съемкам фильма "Ленин в Октябре", для участия в пробах на роль Владимира Ильича Ленина.

Еще когда Азарин работал в Малом театре, там предполагалось поставить спектакль с образом Ленина. Одной из первых кандидатур исполнителя этого великого образа намечался Азарин. И вот теперь вновь встал вопрос о привлечении его к этой ответственнейшей работе.?

До того как окончательно на заглавную роль фильма "Ленин в Октябре" был утвержден Б. В. Щукин, ближайшие помощники М. И. Ромма - режиссер Д. И. Васильев и ассистент режиссера Т. Б. Березанцева - проводили пробы и с другими возможными исполнителями роли Владимира Ильича. В одной из них и участвовал Азарин.

Хотя это была только фотопроба в гриме и костюме, Азарин тщательно к ней готовился - перечитывал произведения Ленина, пробовал дома отдельные характерные для Владимира Ильича жесты, речевые интонации, подолгу всматривался в ленинские фотографии.

Т. Березанцева рассказала, что проба прошла успешно - и в плане чисто внешнего сходства и, главное, в том, что она показала глубокую внутреннюю подготовленность актера к работе над этим дорогим образом.

"Перед нами,- говорила Березанцева,- прошло немало актеров, которые своим внешним сходством с чертами Ильича могли бы нас удовлетворить. Но этого было мало. У Азарина же благоприятные внешние данные сочетались с обязательными для исполнителя этой роли умом, даром внутреннего перевоплощения, скромностью и благородством, развитым политическим кругозором.

Была назначена и вторая проба,- закончила свой рассказ Березанцева. - И вполне возможно, что Азарий Михайлович мог бы внести значительный вклад в нашу кинематографическую Лениниану".

Об этом же говорят и несколько фотопроб Азарина. В них, разумеется, запечатлено самое первое, еще робкое приближение артиста к великому образу. Но уже можно заметить, что метко "схвачен" не просто характерный ленинский прищур глаз, но живой, пытливый взгляд Ильича, излучающий его могучий, острый ум, выражающий напряженное биение его мысли. Глубина и мощь ленинского интеллекта, эмоциональное богатство - этого удивительного, грандиозного человеческого характера - вот что, видимо, больше всего волновало актера и что прежде всего стремился он постичь и передать.

Итак: первый успешный шаг, связанный с работой над образом Владимира Ильича Ленина, необыкновенно волнующий, вселяющий большие надежды, открывающий захватывающие перспективы; напряженное, интересное актерское творчество в театре, возглавляемом таким крупным художником и человеком, как Алексей Дмитриевич Попов; подготовка к предельно насыщенной, сулящей богатство новых жизненных и художественных впечатлений гастрольной поездке - все это составляло содержание кипучей, радостной жизни Азарина, наполняло его чувством огромного творческого удовлетворения, определяло столь желанное и привычное для него состояние душевного подъема, бодрости, активности, жизнерадостности.

В таком состоянии встретил Азарий Михайлович свой очередной рабочий день - 29 сентября 1937 года. Весь этот день он провел в театре, репетируя утром и вечером "Голуби мира". И прямо после вечерней репетиции приехал в гости к артисту балета Большого театра В. И. Цаплину. Там были режиссер Н. В. Петров, поэт Н. Н. Асеев, жена Азария Михайловича В. С. Дуленко, его брат Асаф Михайлович Мессерер.

Вечер прошел в оживленной беседе. В частности, Николай Николаевич Асеев очень интересно рассказывал о своей дружбе с Маяковским. Азарин, против обыкновения, был какой-то притихший, больше слушал, чем говорил, хотя, как правило, на таких вечерах он бывал в центре внимания. Видимо, сказалась усталость после целого дня репетиций. Однако Азарий Михайлович ни на что не жаловался, и лишь когда поздней ночью возвращались пешком целой компанией домой, сказал брату Асафу, что ему что-то трудно дышится. Прощаясь со всеми, Азарин задержался с Петровым, о чем-то говорил с ним, а когда вошли в дом, сказал жене: "Жаль, что у Николая Васильевича тоскливое настроение. Трудная наша артистская жизнь..."

Вскоре после того как легли спать, Азарину стало плохо. Он успел зажечь настольную лампу рядом со своей постелью, разбудил жену. Его душили спазмы. Сердечные лекарства из домашней аптечки не помогали. Вызвали неотложную помощь. Приехал врач, сделал укол, но было уже поздно. Сердце Азарина перестало биться.

Это случилось рано утром 30 сентября 1937 года.

Азарию Михайловичу Азарину было всего 40 лет...

И вот уже газеты с траурными рамками извещений об этой внезапной, неожиданной, безвременной смерти, с горькими словами некрологов, памятных прощальных за-меток. "Известия", "Вечерняя Москва", "Советское искусство", "Рабочая Москва", "Литературная газета"...

"...Семья советских актеров понесла тяжелую, невозвратимую утрату...".

"...Много лет работая в театре вместе с Азариным, переживая вместе с ним все радости и горести творческой жизни, мы чувствовали, что он не только наш, но и всеобщий любимец. Его подлинное артистическое дарование, его личное актерское обаяние, его человеческая ясность и доброта, его искристая жизнерадостность и его добродушный и талантливый юмор сделали его всеобщим любимцем и в театре и в жизни...".

"...Всю свою жизнь он боролся за жизнеутверждающее искусство, искусство счастливых людей, полных чувства человеческого достоинства...".

Один из некрологов подписали Н. Хмелев, Б. Добронравов, М. Тарханов, С. Михоэлс, И. Берсенев, С. Бирман, С. Гиацинтова, М. Дурасова, Р. Молчанова, Е. Телешева, А. Попов, Л. Дейкун, А. Чебан, М. Прудкин, В. Подгорный, В. Готовцев, В. Попов, В. Орлов, М. Кедров и другие.

А. Н. Афиногенов записал в своем дневнике: "Сегодня прочитал о смерти Азарина. Умер. И сразу оборвалось для него все - вся жизнь, все ее интересы и планы. Того, что не успел дожить,- уже никогда не успеет...

Весь день ходил под этим впечатлением, необычайно взволновавшим меня. Сколько раз мы собирались вместе. Как дружно жили, работая над "Чудаком", и потом, собираясь через каждые десять спектаклей, беседуя, радуясь успеху, перебирая, кто что сказал, кто видел и как...

...И я плакал сегодня в одиночестве... Здесь были мои слезы о нем, моя большая грусть по замечательному таланту и прекрасному человеку..."

Множество людей пришло проводить Азария Михайловича в последний путь. И так понятны были всем его друзьям, близким, просто почитателям его таланта слова, сказанные на гражданской панихиде Иваном Николаевичем Берсеневым: "Мы слишком много и заразительно смеялись и хохотали с ним при его жизни, поэтому так горько и безудержно плачем, потеряв его...".

Рассказ о жизни и творчестве одного из выдающихся мастеров советского театра не хочется обрывать щемящей, скорбной нотой. Это противоречило бы самой сущности Азарина, который всем своим обликом - и внутренним и внешним - всегда и во всем являл собой прямую противоположность унынию, печали и грусти. Лучше еще раз повторить сказанные им за день до смерти слова:

"Я чувствую себя счастливым художником Советской страны..."

Именно этими словами достойнее всего подвести итог яркой, лучезарной, талантливой жизни Азария Михайловича Азарина - большого, красивого, веселого Артиста и Человека.