Прогулка по Саратову

 Ах Саратов, город славный, 
 На реке стоит большой. 
              Из песни

С реки Саратов неказист. Как сообщается в "Спутнике-указателе за 1911 год", "с пристани в город ведет несколько крутых подъемов (взвозов). В мелководье пароход проходит выше города и сворачивает в Воложец - узкий залив, называемый Саратовским рогом. Вся набережная пестрит беспорядочными спусками и дорогами, проходящими среди столь же беспорядочных, уродливых и безобразных амбаров, сараев, пакгаузов и просто лачуг. После этого далеко не лестного для города впечатления, так сказать,- первого приветствия сам город, в особенности его центральная часть, куда прямо с пристани попадает турист, производит своим благоустройством и даже парадностью весьма благоприятное впечатление".

Этот контраст или, скажем так: странность - небезразличны характеристике города Саратова и его жителей.

И верно. Большие площади, будто заливы или затоны, совсем близко к Волге: за прибрежными строениями - Соборная и Старо- Соборная, кафедральный Александро-Невский собор, воздвигнутый в память Отечественной войны 1812 года.

У саратовской улицы издавна было свое собственное, ни на кого не похожее лицо. Дома сцеплены один с другим каменными воротами с высокими столбами по бокам, а на столбах - железные купольчики. Стояла крепко саратовская улица (вот, скажем, у Глебучева оврага), дома - плечом к плечу, а в глубине дворов - сараи, флигельки, пристройки, кладовые. Славится саратовский чугун, старые добрые изделия заводов г-жи А. В. Черихиной. Узорные литые лестницы, ступеньки все в лиственной вязи и гроздьях винограда, перила на столбиках с собачьими мордами, а снаружи над подъездами - оригинальные, чисто саратовские козырьки: чугунное кружево на четырех витых опорах.

Но теперь Саратов норовит быть вровень с модой: начался новый век. Стиль "сецессион", "либерти", "югенд-стиль" - словом, модерн! Усталыми, сникающими лилиями, осокой, водорослями прорисованы теперь решетки, прозрачным стал чугунный орнамент. А уж новенькие хоромы богатеев! Чего-чего не сочинит и не закажет строителю бойкий купеческий ум! В нишах - нимфы, мойры, менады, дриады, львы, грифоны, василиски, античные атлеты, средневековые рыцари в латах. А над верхним этажом одного дома слепили и вовсе удивительный рельеф: из клубов то ли дыма, то ли пара на булыжную мостовую (очень реалистично отработан каждый камень) вырвался гоночный автомобиль, шофер прильнул к рулю, фара испускает сноп лучей (тоже скульптурных), и над авто парит, слегка опершись левой ногой о багажник, бог Меркурий; на заднем плане - городской пейзаж, его можно трактовать и как местный и как древнеримский.

И все же не зря называют Саратов "столицей Поволжья"! И не зря "Невским проспектом" - нарядную торговую Немецкую улицу. Табачный магазин бр. Асланди, чайный "Посредник". Товар галантерейный, москательный, кондитерский; гастрономия: нарвские миноги, сыры невшатель, бри, фавори, страсбургские паштеты, вестфальская ветчина, мартовская икра, анчоусы в соку, двинская тающая семга у И. П. Савина; церковная утварь, серебряная и апплике Н. X. Яковлева, камчатские бобры, соболя А. М. Шерстобитова, цветочная торговля. И, натурально, товар аршинный, красный: знаменитая саратовская сарпинка - шелковая, полушелковая, обыкновенная, в клеточку, в горошек, в точечный узор. Правда, местные модницы, супруги хлеботорговцев и рыбопромышленников, предпочитают выписывать туалеты и предметы роскоши из Парижа или на худой конец из Варшавы. Но, так или иначе, грибоедовское крылатое: "В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!.." - давно устарело.

Здесь чтят собственный, саратовский, первый полет аэроплана: авиатор Васильев в 1910-м перелетел через Волгу в слободу Покровскую (ныне г. Энгельс). В городе проведено электричество, пущен роскошный трамвай - концессионный, стоимостью в семь миллионов. Гремя и сверкая, катит он по рельсам, а кругом в дожди - непролазная грязь, улицы замостить пока не удосужились.

Горделивым чувством нуворишей дышит местная пресса. "Что же дало Саратову такую силу и такое высокое положение, какое он занимает теперь в ряду городов русских?.. Главным образом дал их себе сам саратовский человек своим терпением и выносливостью в борьбе с разными невзгодами, своим трудом и настойчивостью в устроении своей жизни", - пишет С. Краснодубровский в книге "Рассказ про старые годы Саратова" (1891).

"Саратовский человек" - это звучит гордо! И, не в обиду будет сказано царицынским, самарским, астраханским людям, житель Саратова не только трудолюбив, деловит, предприимчив, но склонен и к некоторому эстетизму, он любит "блесткость", как пишет в своих воспоминаниях "Вчера, позавчера" художник Владимир Милашевский, саратовский уроженец.

Многое в культурной физиономии города - от этой рассеянной в воздухе артистичности, неожиданной для столь прозаических черноземных мест. Недаром живет стойкая молва о саратовской публике, будто бы самой лучшей на Волге, взыскательной и просвещенной, и слава Саратова как театральной Мекки Поволжья. И, конечно, самая благородная традиция изящных искусств: "Саратовская Третьяковка" (или еще - "Эрмитаж Поволжья"), общедоступный художественный Радищевский музей, открытый в 1885 году, - великолепное собрание картин и рисунков было подарено городу профессором А. П. Боголюбовым в память своего деда А. Н. Радищева, также саратовского уроженца.

А живописцы? Кажется, что яркое лето, заволжские желтые степи, синева реки рождают колористов. Здесь прошли детство и юность солнечного Павла Кузнецова, с саратовских холмов наблюдал он дали за рекой; манило кочевье, и он ушел писать кибитки киргизов. Здесь же, в Саратове, родился и прожил почти всю жизнь В. Э. Борисов-Мусатов. Тенистые парки, хороводы, красавицы в старинных платьях, таинственные и нежные, как цветы, - такими видятся художнику окрестные дворцы и усадьбы, Зубриловка, Слепцовка... И герб города тоже красивый, изящный - три тонкие серебряные стерлядки узкими головами друг к другу на ярко-синем фоне.

На Старо-Соборной площади веет стариной и XVIII веком. Взлетает ввысь красно-белая шатровая колокольня Троицкой церкви, с храмом ее соединила веселая и праздничная галерея. Напротив - восьмиколонный портик духовной семинарии (где учился Н. Г. Чернышевский), ближе к реке - прекрасная постройка 1813 года, благородные ритмы коринфской колоннады. От широкой этой площади - старого сердца Саратова, словно бы чуть колеблясь сначала, а потом распрямляясь, ровно уходит вдаль Московская улица.

На углу ее, заняв у площади изрядный кусок, стоит дом, четырехэтажный, солидный, бело-розовый, с тяжелым декором. Крыша обнесена балюстрадой: гирлянды, амфоры. На крыше оборудована лаборатория по светопечатанию чертежей - это контора Рязано-Уральской железной дороги. Там переносит схемы с кальки на синьку девятнадцатилетний служащий конторы, чертежник Алексей Дмитриевич Попов, ему-то и посвящена наша книга.

"Работа была механическая, не требовавшая никакой особенной сосредоточенности, - будет вспоминать он через много лет. - Целыми часами, сидя на крыше, предавался я своим мечтам о будущей жизни в театре, о высоких, благородных чувствах, которые мне хотелось пробуждать в людях - зрителях. На крыше всегда было немного ветрено. Шум города едва доносился до меня... Мне нравилось, перекрикивая ветер, декламировать монологи из любимых, еще не сыгранных ролей".

Молодой человек самозабвенно влюблен в театр. Пять лет тому назад (сейчас идет лето 1911-го) он впервые увидел театральное представление. Это была пьеса Островского "Без вины виноватые".

По окончании рабочего дня, когда жара чуть спадает, чертежник Попов, убрав нехитрые инструменты, прощается со своими сослуживцами и направляется домой. Шагать ему несколько верст, живет он на самом краю города.

Он идет по Московской улице, переходит на Немецкую, не спешит, разглядывает витрины магазинов и фотографий: за зеркальными стеклами там вывешивают портреты артистов.

Позади остались Липки. Этот саратовский городской сад хорошо описан у К. Федина в романе "Первые радости", действие которого развертывается одновременно с нашими событиями. Здесь господа мельхиоровыми ложечками ели мороженое, пили кумыс и югурт, а после заката на скамейках безмолвно сидели дамы с зонтиками и мужчины в чесучевых кителях. Липки входили в биографию каждого горожанина, говорит К. Федин. Вероятно, многих горожан, особенно тех, кто жил в центре Саратова. Но Алексей Дмитриевич вырос на рабочей окраине. Поэтому место Липок в его биографии занято народным садом Сервье, где развлекался люд попроще.

Редеет праздная толпа, дома - ниже, уже не магазины - лавчонки; разбредаются по домам мастеровые. Молодой человек пересекает унылую Полтавскую площадь. Летом она беспощадно палима солнцем, и на пустынном ее просторе есть где разгуляться "саратовскому дождю" - тучам пыли, несущейся с холмов, что окружают город подковой. На закате чуть даже фантастично рисуются, наподобие поднятых чаш, гигантские деревянные кадки-баки на высоких сваях. Это против пожаров. Пожары и холера - извечные бедствия Саратова, несколько раз за свою историю город выгорал дотла и вымирал от холеры.

Дом уже близко; за площадью начинается молодой промышленный район. Там, где раньше по весне белели вишневые сады у загородных дач, там прорубили улицы, настроили заводских корпусов. И сюда залетали одинокими птицами вычурные купеческие жилища "модерн", но больше стояли дома обыкновенные, кирпичные, крашенные в белый цвет, с синими ставнями. А за ними во дворах от деревни остались избы, завалинки, пруды с утками. В этих местах селились рабочие соседних заводов Беринга и Гентке, мукомолы, жил немец аптекарь, рядом находилась фабрика самоварной мази Фридрихсон, маслобойня, или, как здесь говорят, "масленка", Калашникова, дальше шли железнодорожные мастерские, у станции Саратов-2.

Вечерами на лавочках и на крылечках сидят, отдыхая и чинно беседуя, обыватели. Темнеет быстро, и тогда сквозь негустую зелень видно, как загораются цветные фонарики в общественном саду Сервье, расположенном между Малой Царицынской и параллельной ей Дворянской (ныне Рабочей) - длинной улицей, которая начинается у Волги ампирными усадьбами и тянется до подножия Лысой горы, где лепятся деревянные лачуги.

Алексей Дмитриевич Попов живет тоже под Лысой горой, в конце Малой Царицынской, в подвале двухэтажного дома.

Молодой человек темноволос, высок, худ, глаза темные, брови чуть насупленные, лоб чистый и высокий. На фотокарточке 1911 года он с книжкой в руках, в кепке; взгляд, задумчивый и чуть печальный, устремлен куда-то вдаль, мимо аппарата. Видно, что руки у юноши большие, рабочие, не по тонкой кости плеч. Ворот черной блузы завязан клетчатым бантом - намек на артистизм. Но, приглядевшись к клетке-рисунку, узнаешь в ней воротничок и обшлажки детской курточки с другой фотографии, где тот же молодой человек изображен в шестилетнем возрасте: видимо, заботливая мать или старшая сестра смастерила бант из лоскутков. Неудивительно: семья Поповых совсем не богата, скорее - бедна.

Выросший в недостатке, всегда стыдившийся своих заплатанных локтей, юноша застенчив и самолюбив одновременно. Легко было бы сказать, что он являет собой истинно чеховский тип, что он отчасти похож и на комических персонажей из ранних рассказов и, натурально, на симпатичных героев зрелого Чехова, молодых идеалистов, страдающих в провинциальной тине. И действительно, юный Попов принадлежит к тому множеству живых российских лиц, характерных физиономий времени. Но он уже отмечен печатью призвания: его судьба им самим решена. А через год он будет принят в лучший русский театр - Московский Художественный.

Как же вербует своих вечных слуг искусство? Как выбирает их, как метит? Как возникает очарованность, как она переходит в решение и действие? Словом, что это за феномен - талант, рождение художника?

Всякий раз своя, особая и индивидуальная дорога человека к творчеству пролегает через некие общеобязательные вехи, по ним движешься вслед за героем в любой биографии - жизни в искусстве. Время, национальные традиции, социальные условия тоже многое решают в маршруте. Поэтому неповторимая судьба, свой путь, которым шел Алексей Дмитриевич Попов, имеют еще и общий смысл. Это путь русского человека из народа, из "глубинки", из среды, казалось бы, от искусства совсем далекой, но богатой скрытыми талантами, готовой подарить творчеству великих тружеников и подвижников.

Зажглись звезды. В саду Сервье слышатся смех, музыка, шарканье танцующих пар. Духовой оркестр играет грустный вальс "Дунайские волны".