Новости Библиотека Энциклопедия Карта сайта Ссылки О сайте

"Наш американский кузен"

Филадельфия, с которой связана жизнь многих представителей семейства Джефферсонов, в это время уже уступила театральное первенство Нью-Йорку. Здесь к старым театрам Бауэри, на Парк-стрит и Четэм-стрит каждый год прибавлялись новые. Стремительно росло население города, который становился центром национального бизнеса. В поисках работы сюда устремлялись молодые люди из разных штатов страны. Кроме того, не уменьшался поток иммигрантов, и каждый год тысячи людей, не говоривших по-английски, вливались в Нью-Йорк. Драматургу и актеру Дайону Бусико, ирландцу по рождению, приехавшему в Америку в 1853 году, пришлась по душе карнавальная атмосфера Нью-Йорка: "Это был не город. Это был театр. Это была огромная ярмарка. Флаги всех национальностей и безо всяких национальных различий развевались на улицах... Оркестры шествовали впереди процессий оборванных мальчишек, которые несли флаги и потрепанные стяги. На пристанях говорили по-ирландски, в салунах - по-немецки, в ресторанах - по-французски".

Актеров всегда влекло в Нью-Йорк с его многочисленными, хорошо оборудованными театрами, налаженным бытом, постоянно растущей театральной аудиторией. Признание актера или спектакля в в Нью-Йорке обеспечивало успех гастролей по стране.

Естественно, Нью-Йорк привлекал и Джефферсона, который хотел показать себя, утвердиться во мнении искушенных театралов. Свой первый нью-йоркский сезон, сезон 1849/50 года, он провел в труппе актера-менеджера Франка Чанфро, арендовавшего театр на Четэм-стрит. Позже Джефферсон не раз возвращался в Нью-Йорк, правда на короткое время: его актерская жизнь в то время протекала в основном в театрах Филадельфии и в гастролях по стране. После сезона в постоянной труппе, Джозефа неудержимо тянуло к странствиям, привычным ему с детских лет. Подобно своему отцу, он стал менеджером, и его дела шли с переменным успехом.

В первый нью-йоркский сезон Джефферсон играл множество самых разнообразных ролей, хотя и не первых: ведущими комиками труппы были Франк Чанфро и брат Джефферсона Чарлз Берк. Тем не менее молодого актера заметили и театральные обозреватели, и публика. В газете "Геральд" 13 апреля 1850 года актер прочел про себя: "Джефферсон в спектакле "Гордость рынка" разрешил бы все сомнения, если бы они существовали, в том, что он уже стоит во главе комедийных актеров. Ему нужны только хорошие роли, чтобы выявить свои необычайные способности... В его игре нет "игры", все естественно и легко".

"В его игре нет "игры" - необычная оценка, тем более необычная, что она относилась к комику-простаку. Ведь в то время условно-театральное преувеличение определяло искусство американских комиков, с их пристрастием к эксцентрике, буффонаде, трюкачеству. В сезоне 1849/50 года Джефферсон почти каждый вечер выходил на сцену вместе с Чанфро, который с успехом играл свой "боевик" "Моуз в Калифорнии", комедию о приключениях молодого янки, приехавшего в Калифорнию искать золото. Впервые Чанфро вывел на сцену этого героя в 1848 году в скетче Бена Бейкера "Взгляд на Нью-Йорк", и Моуз, живописный тип Бауэри, доброволец-пожарный, в цилиндре и красной рубашке, с нахальным и презрительным выражением лица, был восторженно встречен зрителями. Чанфро играл сочно, с нажимом; все смешные места роли были словно обведены жирной чертой, жесты - утрированы. Его Моуз не просто смеялся, а сотрясался от взрывов хохота.

Джозеф Джефферсон уже в первый нью-йоркский сезон показался, рядом с Чанфро и другими коминами той поры, менее театральным. Ему нужны были новые роли, и не только по названию, но и по содержанию, чтобы раскрыть оригинальность своего дарования, - то, что еще лишь угадывалось проницательными критиками, то, что пробивалось в образах традиционного репертуара комика-простака. Требовательный к себе, Джефферсон не просто плыл по течению - он раздумывал, анализировал, сравнивая разные актерские манеры, индивидуальности, сопоставлял, делал выводы. Мастера, которых он видел вокруг себя, помогали ему осознать собственные несовершенства, понять свои возможности и свои преимущества. Джефферсону импонировала серьезность отношения Чарлза Макреди к делу, и все же он скорее восторгался Джуниусом Бутом, актером стихийного темперамента, который приносил на сцену накал и подлинность страстей. Познакомившись с искусством английской и французской сцены - Джефферсон побывал в Лондоне и Париже летом 1856 года, - он безоговорочно отдал предпочтение английским актерам. Французские театры оставили его спокойным. Стиль игры в знаменитой Комеди Франсез, цитадели классицистской традиции, показался искусственным. В Лондоне Джефферсону довелось увидеть мастера эксцентрической комедии Генри Комптона и Фредерика Робсона, самого знаменитого в те годы исполнителя бурлеска. Но здесь американский актер не открыл для себя ничего нового. Гораздо интереснее и ценней оказалась встреча с искусством Сэмюэля Фелпса, продолжателя реалистических тенденций в английском актерском искусстве. Джефферсона поразили простота и естественность его игры в комедии, так контрастировавшие с грубым комикованием и трюкачеством Робсона и Комптона.

Беспокойный, энергичный, Джефферсон упорно работал над собой, пытался найти что-то новое в традиционном репертуаре комика - сначала, в первый нью-йоркский сезон, еще робко, потом, несколько лет спустя, в театре Лоры Кин, - более уверенно и решительно.

Театр Лоры Кин находился в западной части Нью-Йорка, в районе театров Бродвея, куда, как правило, на первые роли ангажировались английские и отечественные знаменитости. Джефферсон чувствовал себя польщенным - это было свидетельством его престижности - и в то же время встревоженным: сумеет ли он поладить с Лорой Кин, найти творческое понимание, утвердиться в ведущих ролях.

Лора Кин, англичанка по рождению, с 1851 года обосновалась в Америке, играла в Балтиморе, Калифорнии, в Нью-Йорке. Талантливая актриса, она стала первой женщиной-антрепренером в Америке (второй будет, уже в 70-е годы, миссис Джон Дру в Филадельфии) и оказалась неплохим организатором: ее театр, существовавший до 1863 года, пользовался авторитетом у актеров и популярностью у зрителей.

Сама Лора Кин, красивая стройная женщина с густыми темно-рыжими волосами и глубокими темными глазами, произвела на Джозефа сильное впечатление при встрече. Он почувствовал в ней - и не ошибся - незаурядную личность, смелый, решительный характер. О ее возрасте можно было только догадываться: она не любила об этом говорить (биографы Лоры Кин указывают самые разные даты ее рождения). В труппе Лору Кин называли "герцогиней" - не только за величественность облика, властность, но и за обилие бриллиантов. Она добилась известности в мелодрамах, где играла с редким чувством меры и стиля - это оценил Джефферсон, который часто выступал с ней в одних спектаклях.

Дебютировал он 31 августа 1857 года в довольно традиционной роли доктора Панглосса в комедии Колмена-младшего "Законный наследник". Однако само исполнение было весьма нетрадиционным. На следующий день газета "Геральд" писала о Джефферсоне: "Его исполнение доктора Панглосса было пикантно и забавно, без тени вульгарности; он - низкий комик, который, хотя это и кажется парадоксом, ничуть не "низок". Он сразу же завоевал расположение публики". Сам актер в автобиографии цитировал другое замечание по поводу доктора Панглосса: "Нервный, суетливый молодой человек по имени Джефферсон играл доктора Панглосса, в роль которого актер внес несколько любопытных добавлений, изредка используя текст автора". Джефферсон не отрицал собственных вставок - это имело место в практике комедийных актеров того времени. Но дело было даже не в актерских добавлениях, а в непривычной тональности общего звучания старой роли.

Портрет Панглосса, нарисованный Джефферсоном, оказался далек от карикатуры, тем более от сатиры, хотя его герой был и смешон, и забавен и публика смеялась от души. Смеялась над той "научной" важностью, с какой Панглосс - Джефферсон произносил цитаты из Овидия, Вергилия, Горация, Милтона, Шекспира. Трудно было удержаться от улыбки, когда этот герой рассказывал лорду Даберли о своих трудах и научных идеях, например о том, как следует излечивать бессонницу вливанием опиума в уши. В беседе с леди Даберли Панглосс Джефферсона неизменно вызывал комический эффект стремительной сменой настроения. Леди спрашивала, чему доктор собирается учить ее сына Дика. Тот важно перечислял: логика, этика, история, математика, география, искусства... Леди ужасалась: как много всего, но нет самого главного - танцев. Сохранилась фотография, запечатлевшая именно этот момент сцены: Панглосс - Джефферсон сидит в глубоком старинном кресле с высокой спинкой, и его поза, весь его вид выражают благородное возмущение и недоумение: "Доктор Панглосс, философ, и учить танцам?" Одной рукой он опирается на трость, другой держит шляпу, губы поджаты, на лице - обида.

Но долго сохранить достоинство и гордость философа Панглоссу не удавалось: обстоятельства выше его. Философия философией, а жить-то надо, надо кормиться, одеваться. И он сдавался, как только леди Даберли обещала увеличить ему жалованье. Да и трудно оставаться философом, когда у тебя такие ученики, как Дик Даулес, влюбленный, молодой и беспечный. Вот, объяснившись со своей добродетельной Сесилией, он встречает на улице доктора Панглосса.

Дик. Поцелуйте меня, доктор!

Панглосс. Поцеловать вас?!

Дик. Раскройте объятия в дружеском поздравлении и поцелуйте вы, педант из учителей, самого счастливого человека в христианском мире!

Панглосс. Боже мой! Мы же посреди улицы. Этикет, мистер Даулес!

Дик. К черту этикет! Я вне себя от счастья.

Дик приглашает доктора станцевать с ним жигу, сию минуту, здесь, на улице. Доктор - Джефферсон в искреннем возмущении отбегал от Дика, вздевал к небу руки, застывал в комическом негодовании: доктор юриспруденции - и танцевать жигу, на улице, в полдень! Дик грозился уменьшить его жалованье: как устоять перед таким доводом? Не упустив случая процитировать классика, на этот раз Шекспира, - "Представление начинается", Панглосс-Джефферсон подхватывал слова песенки "Там за холмами далеко..." и рука об руку с Диком пускался в пляс. И хотя доктор пытался сохранить вид оскорбленного достоинства, ритм музыки захватывал его, радость, переполнявшая Дика, передавалась ему, он увлеченно отдавался танцу.

Панглоссу не повезло. Появился, живой и невредимый, Гарри Морланд, законный наследник лорда Даберли, и кончилась светская жизнь семейства Даулес. Панглосс лишился учеников, Гарри отказался от его услуг. И было немного жаль нелепого, смешного Панглосса - Джефферсона, оставшегося не у дел: в смех, который охватывал публику, прокрадывались и другие нотки - сочувствия к Панглоссу.

Зрители сочувствовали и другому герою Джефферсона-Голдфинчу в спектакле "Дорога к гибели". Эта роль, обычно исполняемая комиком-простаком, обросла за долгие годы сценической жизни большим количеством штампов. Актеры, игравшие Голдфинча, стремились позабавнее одеться, наградить ГолДфинча эксцентрическими манерами и вульгарным говором: ни о какой симпатии зрителей к такому герою не могло быть и речи.

"Дорога к гибели" - это сентиментальная история о том, как беспутный повеса Гарри Дорнтон мгновенно исправляется, узнав, что его отцу, респектабельному и уважаемому в Лондоне банкиру, грозит разорение. Став на стезю добродетели, Гарри готов прийти на помощь отцу и своему другу Мил форду, арестованному за неуплату долгов, а для этого жениться на богатой вдове Уоррен, хотя влюблен в ее дочь Софи. Среди претендентов на руку и сердце вдовы, а главное - на ее деньги, и Чарлз Голдфинч, растративший все свое состояние на лошадей, скачки, азартные игры и прочие беспутства.

Джефферсон играл неотесанного парня, совсем не англичанина, а скорее янки, старательно изображавшего из себя джентльмена, претенциозно одетого - пиджак с высоким воротником, несколько жилетов, спортивные сапоги со шпорами, штаны из оленьей кожи, шляпа с высокой тульей. Играл неудачника, но неудачника темпераментного, энергичного, обаятельного. Его Голдфинч с таким напором и азартом вел атаку на вдову, что та не в силах была сопротивляться и давала согласие на брак. Но ему не везло и здесь, как фатально не везло на скачках: он делал ставки не на ту лошадь. Деньги, ради которых Голдфинч шел на мошенничество, брак по расчету, уплывают от него. Найдено завещание покойного Уоррена, по условиям которого вдова потеряет все, если снова выйдет замуж. Рушатся надежды Голдфинча: его лошади, собаки, экипажи и фаэтоны будут теперь проданы с молотка.

И в Панглоссе, и в Голдфинче просвечивало что- то располагавшее к ним зрителей. Да и не только в ролях старой английской комедии, но и в фарсах, составлявших внушительную часть репертуара Джефферсона в театре Лоры Кин. Это "что-то" - теплое сочувствие актера к своим героям, битым, нелепым неудачникам, уморительно смешным и часто жалким.

Фарс процветал в американском театре первой половины XIX века, театре, который еще не знал драматурга как ведущую, главную фигуру, не знал режиссера, в театре, где царствовал и правил актер. Литературная основа фарса не имела особого значения, ведь фарс живет только в театре, здесь главное - актер, который по-своему истолковывает его, изменяет, тонирует. Текст, написанный автором, был только канвой, которую "расшивал", украшал и уплотнял исполнитель. Личность актера просвечивала сквозь утрированные фарсовые ситуации и характеристики, грубые комические эффекты.

Одним из любимых фарсов Джефферсона был "Бокс и Кокс", написанный в 1847 году английским драматургом Джоном Мортоном на "злобу дня" - нехватку жилья. Острые комедийные положения создаются здесь исходной ситуацией: предприимчивый домохозяин сдает одну и ту же комнату сразу двоим - шляпному мастеру Коксу, который работает днем, и Боксу, печатнику, работающему по ночам. Герои никогда не встречаются и не подозревают о существовании друг друга. Все идет хорошо и гладко, пока Кокс не получает выходной день и не остается дома. Возвратившийся рано утром из типографин Бокс с удивлением обнаруживает, что его кровать занята. Тут и начинаются перепалка, выяснения, ссора, а домохозяин отчаянно пытается скрыть от них правду.

Остроумный диалог, изобретательные, смешные ситуации обеспечили фарсу Мортона зрительскую популярность на обеих сторонах Атлантики. Комедийные актеры с удовольствием играли его, импровизировали, вносили характерные словечки и злободневные реплики.

Фарсовые персонажи Джефферсона - Бокс, Лалебай в "Супружеском уроке", Диггори в "Женихе-призраке", Голайти в "Одолжите мне пять шиллингов" - были по-настоящему смешны: актер подробно разрабатывал комическую партитуру этих ролей, основательно шлифовал каждую деталь. Газета "Трибьюн", рецензируя выступление Джефферсона в "Супружеском уроке", писала 2 сентября 1857 года: "Джефферсон - комик с головы до ног. Он податлив, как тесто, легок, как паутина. При первом появлении на сцене вчера вечером Джефферсон показывал из-за двери, прежде чем лицо, свои ноги, это были пьяные ноги... и публика покатывалась со смеху".

Невезучие герои Джефферсона, попадавшие в разные забавные истории, неизменно встречались смехом, но смехом добродушным, сочувственным - так смеются над неудачливыми, но симпатичными чудаками, так мы смеемся над чаплинским вечным неудачником Чарли. Джефферсон сглаживал грубоватость и прямолинейность фарса мягким, как говорили критики, "солнечным" юмором, щедро одарял своих непутевых, не слишком умных героев простодушием, жизнелюбием, своеобразным обаянием.

Джефферсон с давних пор любил фарсы и с увлечением, без устали играл их на сцене театра Лоры Кин (фарсы Джона Мортона "Бокс и Кокс", "Одолжите мне пять шиллингов" сохранялись в его репертуаре до конца жизни). Даже Лора Кин, исполнительница красивых, благородных, страдающих героинь в мелодрамах, охотно составляла здесь пару Джефферсону. Кроме фарсов Джефферсон непременно выходил в бурлесках и экстраваганцах пародировавших "Отелло", "Лионскую красавицу", "Мазепу" и другие известные пьесы: бурлескным стилем он владел в совершенстве, пел и танцевал не хуже признанных мастеров этого жанра.

Джефферсон был занят почти во всех новых постановках в театре Лоры Кин - в сентиментальных мелодрамах и подражательных комедиях, в гранд- спектаклях и серьезных драмах. Но они мало увлекали актера. Он искал свою пьесу, такую, где еще неясные для него самого желания нашли бы счастливый выход.

Как часто бывает, помог случай. Джефферсону попалась пьеса английского драматурга Тома Тейлора "Наш американский кузен". Прочитав, актер прямо- таки загорелся, "заболел" ею и сумел убедить скептически настроенную Лору Кин, что надо ставить эту вещь, и как можно скорее.

Прочитанная по настоянию Джефферсона на труппе, она не произвела впечатления на актеров. Сколько они уже играли таких сентиментальных, с налетом мелодрамы, историй, действие которых происходит в какой-нибудь английской родовой усадьбе, в аристократическом семействе, переживающем не лучшие времена! Драматург Том Тейлор не предложил ничего нового: "Наш американский кузен" рассказывал о семье благородного сэра Эдварда Тренчарда, имение которого заложено и перезаложено и единственная надежда на спасение родового гнезда - выгодное замужество дочери Флоренс. Сюжетные ходы и характеры были стереотипны: спрятанные завещания, тайная любовь, ищущие женихов вдовы, отец, который находится на грани финансового краха, адвокат-злодей, молодая героиня - сама невинность и чистота. Неудивительно, что Лора Кин не торопилась ее ставить, а труппа не горела желанием играть эту пьесу.

Эдвард Сатерн сидел на читке со скучающим видом и явно находил порученную ему роль слабоумного лорда Дандрери, состоящую из сорока семи строк, ужасно глупой. Он не мог и предположить, что эта роль станет поворотным пунктом в его биографии. Лора Кин тоже не была увлечена своей героиней - сентиментальной Флоренс Тренчард - и не ожидала многого от спектакля. Лишь Джефферсон не просто добросовестно репетировал, а горел, заражая своим энтузиазмом труппу. Глядя на него, расшевелились и другие исполнители, вспомнили старые добрые времена, когда актер сам творил свою роль, отталкиваясь от авторского текста. Понемногу все исполнители увлеклись этой "игрой" - изобретали, фантазировали, придумывали новые реплики. Репетиции шли оживленно, и Джозеф был доволен.

Премьера состоялась 18 октября 1858 года. В глубине души все, конечно, надеялись на лучшее, на положительные отзывы прессы, но никто не ожидал такого ошеломляющего, бурного успеха, который выпал на долю спектакля. Да ничто и не предвещало того, что "Наш американский кузен" станет боевиком, "хитом", как говорят американцы, выдержит 138 представлений. Актеры могли гордиться - они, и только они, сотворили чудо с этой пьесой - "Наш американский кузен" остался в истории сцены, но не в истории драмы.

"Героем дня" стал Эдвард Сатерн. Наконец-то, после шести лет незаметного существования в американском театре (он приехал из Англии в 1852 году), фортуна улыбнулась актеру и его звезда стремительно взметнулась вверх. Нервный, импульсивный, склонный к импровизации, Сатерн создал свой образ почти из ничего: сам все придумал, наговорил на репетициях, и его лорд Дандрери, скачущий, заикающийся, чихающий, очаровательно непоследовательный в мыслях, превратился в одного из главных персонажей спектакля^*.

^* (В Лондоне спектакль "Наш американский кузен" с Эдвардом Сатерном (остальные роли исполняли английские актеры) шел двести вечеров подряд. У английских франтов в то время вошли в моду пиджаки и бакенбарды "а ля Дандрери".)

Дата премьеры "Нашего американского кузена" стала знаменательной и для Джозефа Джефферсона, игравшего роль американского кузена, янки Эйсы Тренчарда.

Можно только поразиться чутью актера, который с самого начала разглядел в весьма условной пьесе Тома Тейлора скрытые возможности, театральность, а главное - новизну образа Тренчарда. Этот герой занимал уже иное, более значительное место в пьесе по сравнению с Солоном Шинглем в "Защитнике народа" или Кьютом в "Хижине дяди Тома". Главное же в образе Эйсы Тренчарда, созданном драматургом, не было того условно-театрального преувеличения, столь характерного для персонажей янки-театра недавнего прошлого.

Эйса Тренчард, не в пример другим героям-янки, находился здесь в самом центре событий: приехавший из Америки кузен помогает расстроить козни адвоката и спасти усадьбу Тренчардов, так что Флоренс может теперь выйти замуж по велению сердца, а не по расчету. Комическая окраска образа в пьесе сохранялась:американский кузен веселит семейство Эдварда Тренчарда (и зрителей) непривычными манерами, странными речами, английским языком, который так не похож в его устах на английский. Забавным был эпизод во втором акте, где Эйса упражнялся с фамильным оружием Тренчарда, чтобы проверить, есть ли сила в руках. Но не эти сцены определяли звучание образа Эйсы.

Тренчард в исполнении Джефферсона был натурой деятельной, энергичной, жизнелюбивой. Обезоруживающая искренность, грубоватая грация, простодушие выгодно отличали его от рафинированных, чопорных англичан. Что бы делали английские родственники, если бы не приезд американского кузена? Наверняка потеряли бы родовое имение, разорились и Флоренс была бы вынуждена выйти замуж за нелюбимого. Неотесанный кузен из Америки оказывался во всем, к радости зрителей, выше своих английских родственников. Влюбившись с первого взгляда в молоденькую англичанку Мэри, он проявлял благородство души и способность к самопожертвованию. Вот как актер описал в автобиографии поведение своего героя в кульминационном моменте спектакля: "Мэри невинно сидит на скамейке, возле него; Эйса очарован и придвигается ближе к девушке; она поднимает глаза в простодушном удивлении, и он отодвигается на самый дальний край скамьи. Он совсем не говорит ей о любви, и она ничем не выдает свое нежное чувство к нему; и хотя они упорно говорят о других вещах, вы ясно понимаете, как глубоко они любят друг друга. Он рассказывает историю смерти своего дяди в Америке и в это время просит разрешения закурить. С видимой небрежностью вынимает бумагу - завещание, сделанное в его пользу старым человеком и лишающее наследства девушку; этой бумагой он зажигает сигару, таким образом уничтожая свои права на наследство и передавая их девушке. Ситуация напряженная, конечно, но очень эффектная, и публика всегда извинит некоторое преувеличение, если это захватывает".

По свидетельству Уильяма Уинтера, биографа Джефферсона, это была самая волнующая сцена, всегда вызывавшая бурную реакцию зрительного зала - и смех, и слезы, и одобрительные аплодисменты.

Критик объяснял успех: "Джефферсон рельефно выдвинул на первый план черты истинной мужественности в характере героя, так что самопожертвование Эйсы кажется вполне естественным поступком великодушного человека, а не феноменальной щедростью вульгарного фигляра".

Публика сочувствовала красивой Флоренс, наивной Мэри (ее играла Сара Стивенс) взахлеб хохотала над экстравагантным лордом Дандрери, но сердце ее было отдано американскому кузену. Этот молодой, предприимчивый янки, благородный защитник несправедливо обиженных, пробуждал в зрителях чувство патриотической гордости.

Триумф Джефферсона в "Нашем американском кузене" перерос рамки личного, персонального актерского успеха и стал фактом общетеатрального значения.

Для молодого сценического искусства Америки это был шаг вперед в движении к реализму, к национальной самобытности. Джефферсон оказался волей судеб в числе первых актеров, которые стремились воплотить американский национальный характер с той объемностью, которая свойственна уже реалистическому искусству.

Представления "Нашего американского кузена" шли до 25 марта 1859 года, да и в последующие месяцы это название часто появлялось на афише театра Лоры Кин. Как-то однажды сюда пришел Дайон Бусико, в это время руководивший, вместе с Уильямом Стюартом, театром Уинтер-Гарден. Ему было любопытно посмотреть столь нашумевший в Нью-Йорке боевик, увидеть старого знакомого Джозефа Джефферсона, который в роли Тренчарда,, как уверяли театральные обозреватели, превзошел самого себя.

Они познакомились несколько лет назад, когда Бусико с молодой женой, актрисой Агнес Робертсон, только-только приехал в Америку. За эти годы он стал примечательной фигурой в американском театральном мире. Бусико был более знаменит как драматург, чем как актер. Чаще всего он играл в собственных пьесах, и его актерским достижением называли роль Конна в "Шауграуне". По словам историка американского театра Уильяма Уинтера, Бусико-актер "был холоден как лед, но знал эмоции по виду и смешивал их, как аптекарь смешивает химикалии, и обычно с успехом".

Джефферсон иногда подсмеивался над Дайоном, над его "шекспировскими" притязаниями - Бусико считал, что похож внешне на Шекспира, и гордился этим. Сходство (судя по фотографиям) действительно было: лысина, открытый лоб, почти шекспировской формы овальное лицо, проницательный и настороженный взгляд. Подсмеивался над его "многоликостью", активностью в разнообразных сферах театра: он во все вникал, все знал, обо всем судил. Подсмеивался, но и восторгался, ибо эрудиция Бусико была феноменальной. Нервный, с резкими сменами настроений, увлекающийся, он умел много и быстро работать, запоем, за короткое время написать четырехактную пьесу и так же стремительно поставить ее на сцене. Пятиактная мелодрама "Нищие Нью-Йорка", например, была сочинена, разучена и поставлена Бусико, по его словам, за семнадцать дней; она стала самым популярным спектаклем нью-йоркского сезона 1857/58 года. Особенно впечатляла грандиозная сцена пожара.

Биографам оказалось сложно подсчитать общее количество его произведений, адаптаций, переделок, инсценировок. Бернард Шоу назвал Бусико "ловким кропателем ирландских мелодрам". Но пьесы и инсценировки Бусико обладали одним несомненным достоинством: они были написаны человеком, хорошо знавшим и чувствовавшим сцену, ее законы, тогдашнюю публику. Они были театральны и давали выигрышный материал актерам, которые любили играть в пьесах Бусико.

Джефферсон прислушивался к суждениям Бусико, часто тонким, не лишенным иронии и сарказма. Ему импонировала работоспособность этого "вездесущего" человека, его энергия, эрудиция, чувство юмора. Дайон, по единодушному мнению всех знавших его людей, был одним из самых остроумных и блестящих собеседников.

Визит Бусико в театр Лоры Кин для Джефферсона имел далеко идущие последствия. На правах старого знакомого драматург откровенно высказал свое мнение и об Эйсе Тренчарде, и о репертуаре Джефферсона вообще, и о Лоре Кин и ее театре. Ему, эрудиту и острослову, удалось убедить актера, во-первых, перейти в театр Уинтер-Гарден, и в июле 1859 года имя Джефферсона уже появилось на афишах этого заведения. Во-вторых, заинтересовать актера новыми, непривычными для него ролями: в это время Бусико готовился к постановке "Сверчка на печи" по рождественской повести Диккенса, где Джефферсону предназначалась роль Калеба Пламмера.

Театр Уинтер-Гарден выглядел величественно и претенциозно: просторный вестибюль, нарядная лестница, ведущая в бельэтаж; по обе стороны оркестра маленькие фонтанчики, кустарники и цветы. Вестибюль был украшен экзотическими тропическими деревьями, бельэтаж - искусственными цветами. Джефферсону не понравилась акустика. Зрители жаловались, что с некоторых мест плохо было видно сцену. Но этот театр имел одно немаловажное преимущество по сравнению со старыми: он был меньше по размеру, особенно зрительный зал, и актеры и публика не были столь отдалены друг от друга, как в Бауэри или театре на Парк-стрит, вмещавших более двух тысяч зрителей.

Джозеф Джефферсон 1-й в роли Соулеса 'Нет человека без недостатков'

Первой ролью Джефферсона в Уинтер-Гарден, как и обещал Бусико, стал Калеб Пламмер. "Крошка"- так назвал драматург свою инсценировку повести Диккенса, по имени главной героини, которую играла Агнес Робертсон. Он усилил драматическую напряженность пьесы тем, что с самого начала раскрыл зрителям личность глухого седого старика, которого приводит в свой дом Джон Пирибингл: зрители уже в первой сцене знали, что это молодой Эдуард Пламмер. В спектакле было "сенсационное новшество", как писали газетные обозреватели: здесь Бусико, едва ли не впервые, во всяком случае одним из первых, использовал так называемую накатную сцену. В эпизоде, где фабрикант Теклтон вызывает Джона во двор, коттедж со всеми персонажами откатывался в сторону, а в центре оказывался двор, откуда Джон в полном отчаянии наблюдал за свиданием своей жены с незнакомцем на противоположной стороне сцены.

Корнелия Джефферсон (мать Дж. Джефферсона 3-го) в роли Джессики. 'Венецианский купец'

Образ Крошки органично "лег" на индивидуальность Агнес Робертсон, необычайно подошел к ее милой наивности и непосредственности. Миссис Джон Вуд с азартом репетировала роль рассеянной няньки Тилли Слоубой (потом, на спектакле, она ввергала публику в непрекращающийся смех, как отметили обозреватели). А Джефферсон чувствовал себя не в своей тарелке: ему до сих пор приходилось играть "смешные" роли, а тут - серьезные сцены, возвышенные фразы. Правда, в одной сцене "Нашего американского кузена", во время объяснения Эйсы и Мэри, зрители смеялись и плакали одновременно, но и там от Джефферсона не требовалось трогательной патетики.

Дж. Джефферсон 1-й, Дж. Ходжкинсон, миссис Уилток и Дж. Тайлер в спектакле 'Школа злословия'. 1802. С картины У. Данлепа

Бусико, сам же режиссировавший свою пьесу, после репетиции первой сцены не без язвительности, столь свойственной ему, заметил Джефферсону: "Если вы собираетесь так играть роль Калеба, то совсем неудивительно, что вы боялись за нее браться". Актер, расстроенный, не уверенный в себе, стал расспрашивать, чем недоволен Бусико. Тот объяснил: "В первой сцене вы уже играете финал, выкладываете все о Калебе. Если вы начнете спектакль в таком напряженно торжественном тоне, то ничего не останется на конец пьесы".

Эдвин Форрест в роли Метаморы. 'Метамора'

Джефферсон, хотя и не любил советов, прислушался к замечанию и начал раскрывать характер Калеба постепенно. В первой сцене у Калеба Джефферсона, суетливого худого человека с землистым лицом, был "рассеянный, блуждающий, озабоченный вид", которым в повести наделил своего героя Диккенс; та же озабоченность и рассеянность - в голосе. Зрители, когда Калеб поворачивался к ним спиной, могли прочитать на его пальто, сшитом, по всей вероятности, из холщовой покрышки какого-то старого ящика, начертанные крупными буквами слова "Осторожно, стекло".

Чарлз Берк

Калеб Джефферсона заставлял зрителей улыбаться, когда рассказывал Крошке и Джону Пирибинглу о кукольных делах, о том, что пошла мода на ноевы ковчеги; и смеяться, когда просил разрешения ущипнуть Боксера за хвост: "Получен небольшой заказ на лающих собак, и я хотел бы сделать их как можно больше похожими на живых, насколько это удастся за шесть пенсов".

Театр на Честнат-стрит. Филадельфия

В мире диккенсовского юмора, теплого, мягкого, немного грустного, Джефферсон чувствовал себя легко, в своей стихии. Но актер сумел показать и силу самоотверженной любви Калеба к слепой дочери Берте, и глубину страданий, и просветленную радость встречи с сыном Эдуардом, которого считали погибшим.

Джордж Холланд

Джорджу Оделлу, историку американской сцены, запомнилось, как естественно переходил Джефферсон в этом спектакле от слез к смеху, от сцен комедийных к патетическим.

Джефферсон до самой премьеры не был уверен в себе и настоял на том, чтобы после "Крошки" шел фарс с его участием: в случае провала в роли Калеба он мог бы реабилитировать себя. Бусико спорил с ним, доказывал, что не стоит этого делать, но не убедил актера. 14 сентября 1859 года, в день премьеры, "Крошка" шла с фарсом, но это было первый и последний раз: Джефферсон понял, что Бусико был прав, да и прием публики выразительно доказал это.

Театр в Саванне

Бусико, несомненно, угадал потенциальные возможности Джефферсона гораздо точнее, чем сам актер. Он ощутил масштабность и глубину комедийного таланта Джефферсона, своеобразную природу его юмора, родственного юмору Диккенса. Именно Бусико убедил актера взяться за Калеба Пламмера, потом - за Ньюмена Ногса из романа "Жизнь и приключения Николаса Никльби".

Дж. Джефферсон в роли доктора Панглосса. 'Законный наследник'

Адаптируя для сцены этот роман Диккенса, Бусико назвал свою пьесу именем одного из героев - "Смайк". Он ставил спектакль для Агнес - она и играла Смайка, забитого, несчастного подростка, который уходит из школы Сквирса вместе с Николасом Никльби и становится его верным спутником и другом. Естественно, из огромного многопланового романа драматург выбрал преимущественно сцены, связанные с линией Смайка. Роль Ньюмена Ногса, клерка мистера Ральфа Никльби, была небольшая, но очень благодарная для комика. Джефферсон любил своего героя и его многочисленные странности: привычку выкручивать пальцы, таращить глаза, погрузившись в мрачное молчание, его немногословность, пожимание плечами. За эксцентричной внешностью его Ньюмена Ногса скрывалась душа, жаждущая справедливости и добра.

Дж. Джефферсон в роли доктора Панглосса. 'Законный наследник'

Джефферсон был благодарен Бусико, который дал ему снова, после долгого перерыва, прикоснуться к миру Диккенса. Диккенс был любовью Джефферсона с юношеских лет - и как читателя, и как актера. С каким удовольствием несколько лет назад молодой Джефферсон изображал Ловкого Плута в "Оливере Твисте"! Здесь же, в театре Уинтер-Гарден, Джефферсон сам выступил в качестве автора, инсценировав роман Диккенса "Приключения Оливера Твиста". На роль Нэнси он пригласил звезду американского театра Матильду Херон, покорившую Нью-Йорк своей Камиллой (такое имя получила в американском спектакле героиня драмы Дюма "Дама с камелиями"). Игра Херон поразила современников естественностью, особенно по сравнению с двумя другими исполнительницами этой роли, Фанни Давенпорт и Лорой Кин, верными канону пафосной, риторической мелодрамы. Джефферсону был близок стиль Матильды Херон, и он предпочел ее на роль Нэнси всем другим возможным исполнительницам (к сожалению, пути этих двух родственных и по таланту, и по манере художников больше не соприкасались; блестящая карьера Херон оборвалась в 1870 году: актриса умерла в возрасте сорока семи лет).

Дж. Джефферсон в роли Эйсы Тренчарда. 'Наш американский кузен'

Специально для Джефферсона предназначал Бусико и роль янки Сейлема Скаддера в новой пьесе "Квартеронка, или Жизнь в Луизиане", написанной по мотивам одноименного романа Майн Рида. Критики сразу подметили сходство Сейлема Скаддера с американским кузеном Тренчардом. Да Бусико и не скрывал, что образ Сейлема в "Квартеронке" подсказан Джефферсоном, вернее его Тренчардом из "Нашего американского кузена". Актер уже не испытывал страха и неуверенности, как во времена работы над Калебом, хотя эта роль требовала и серьезности, и обличительности интонаций, и суровости красок. Сейлем Скаддер, типичный северянин, мало напоминал янки из ранних американских комедий, хотя некоторые черты торговца из Вирджинии в нем сохранились: характерное обаяние жителей Новой Англии, особый диалект, на котором говорили янки.

Эдвард Сатерн в роли лорда Дандрери 'Наш американский кузен'

Действие мелодрамы Бусико происходит на Юге Америки, в патриархальной семье плантатора Пейтона, чья усадьба разорена и вот-вот перейдет в руки Мак-Клосски. Злодею Мак-Клосски противостоит Сейлем Скаддер; именно фотоаппарат Сейлема помогает уличить Мак-Клосски в преступлении и тем самым спасти от его притязаний и плантацию Пейтона и красивую квартеронку Зои.

Лора Кин

Социальные, злободневные мотивы пьесы - столкновение промышленного Севера и рабовладельческого Юга, детективные элементы, картина аукциона, на котором продают квартеронку Зои, эффектная сцена пожара на пароходе "Магнолия" - все это обеспечило большой успех спектаклю. Театральные обозреватели отдавали должное мастерству постановки, выразительности Бусико в роли старого индейца, трогательному очарованию Агнес в роли Зои, но подлинным героем спектакля считали Джефферсона, вероятно к некоторому неудовольствию Бусико.

Агнес Робертсон

Премьера состоялась 6 декабря 1859 года, а через два дня Джефферсон прочел в нью-йоркской газете "Таймс" довольно лестный отзыв о себе: "Ни один артист, комик или трагик, не имеет такого диапазона... или такого разнообразного стиля. Роли янки, конечно, его специальность, хотя, на наш взгляд, он проявил себя больше в Калебе Пламмере и Ньюмене Ногсе, чем в американском кузене..." В "Квартеронке" актер, по словам того же обозревателя, "достигал триумфа истинной и правдивой патетики".

Дж. Джефферсон в роли Калеба Пламмера. 'Крошка'

Через неделю после премьеры "Квартеронки" чета Бусико покинула Уинтер-Гарден. В июле 1860 года Агнес и Дайон дали двенадцать прощальных спектаклей в Нью-Йорке перед отъездом в Европу. Джефферсон с грустью провожал старых друзей и их маленького сына Дайона, которого называли Крошкой, ибо он родился в год премьеры диккенсовского спектакля Бусико. Вновь встретиться с ними Джефферсону было суждено только через пять лет, в Лондоне.

Дж. Джефферсон в роли Ньюмена Ногса. 'Смайк'

Творческое содружество с Бусико оказалось плодотворным для Джефферсона. Калеб Пламмер, Ньюмен Ноге, Сейлем Скаддер, подготовленные по инициативе и под руководством Бусико, открыли для зрителей и коллег нового, непривычного Джефферсона. Оказалось, что сфера актера - не только комическое, но и мягкая, просветленная патетика. Да и самому актеру уже не хотелось ограничиваться апробированными ролями комика-простака, играть одни фарсы и фарсовую комедию.

Дж. Джефферсон в роли Сейлема Скаддера. 'Квартеронка'

После отъезда Бусико Джефферсон почувствовал какое-то смутное беспокойство. Напряженный ритм его жизни не изменился, он играл по-прежнему много, сумел возобновить даже "Нашего американского кузена", пригласив прежних партнеров по театру Лоры Кин - Сару Стивенс и Эдварда Сатерна. Но Дайона Бусико с его кипучей энергией и смелыми идеями, друга, советчика, Джефферсону ощутимо не хватало.