Первый раз на сцене

Было это в Одессе. Он еще студент четвертого курса Горьковской консерватории, но его уже пригласили в знаменитый Одесский оперный. "Пиковая дама", партия Германа.

Партию он знал давно, учил ее в консерваторском классе, готовил в Горьком с И. Б. Гусманом, замечательным музыкантом, главным дирижером Горьковской филармонии. Все было отработано с такой тщательностью и скрупулезностью, с какой готовят первую настоящую оперную партию в учебном классе.

Он проработал не только свой материал, Гусман учил его слушать другие партии, оркестровую драматургию.

- Видишь ли, город, в котором разворачивается действие "Пиковой дамы", это для Чайковского город Гоголя, Даргомыжского, "Без солнца" Мусоргского. Петербург в этой опере - это странный, фантасмагорический город. В "Пиковой" почти везде жутковатый колорит оркестра. Посмотри, как часто встречается ломаная ритмика деревянных (особенно фаготов и кларнетов). Странная, искаженная атмосфера. Слушай это в оркестре, вслушивайся...

Слушай внимательно интродукцию. Почему в ней после неопределенно-выжидательных первых тактов, после мотива баллады Томского развивается и вырастает тема трех карт, тема роковая? Что эта тема для Германа? Его фатальная страсть, рок, над ним нависший? Слушай, как манящая, влекущая любовь заслоняет собою призрак, рок, доходит до пламенной кульминации и опять низвергается...

Герман весь - это страстная привязанность к реальности, к жизни и фатальное тяготение к пороку, к смерти. Смотри, какие прекрасные земные, жизненные чувства вначале, какая человеческая нежность, восхищение в ариозо "Я имени ее не знаю", каким полнозвучным восторгом заканчивается ариозо. Диапазон, напряженность звучания здесь предельные. Здесь голос должен сверкать. Это жизнь и любовь. И посмотри, как он постепенно преображается, как жизнь вытесняется смертью. Вот он в спальне Лизы, вот его нежная томная мольба "Прости, небесное созданье". В этот момент он еще юноша, рыцарь, жених. Но вот забрезжил образ Старухи с ее тайной, и Герман становится жутким вампиром, ведущим к гибели и себя, и свою невесту. Ужасом, могильным мраком веет от потрясающего по подбору тембров речитатива "Да! Я тот третий, кто, страстно любя, пришел, чтобы силой узнать от тебя". Как звучат кларнеты в низком регистре, какой аккорд у тромбонов пианиссимо! Услышь оркестровку, душой услышь, тогда споешь, как надо. Происходит полное перерождение человека, он погублен ужасной страстью. Это ты должен услышать и спеть...

Так они проходили партитуру акт за актом, строчку за строчкой, подробно, глубоко. Павел знал наизусть все партии, ему иногда казалось, что он может и продирижировать оперой.

Он считал, что необычайно повезло ему в это время работы над партией Германа и потому, что он познакомился с талантливым и опытным артистом Горьковской драмы Сакловеровым. Это настоящий актерский самородок, какие встречаются в провинциальных театрах России. В его послужном списке множество ролей, сыгранных на театральной сцене и в кино. Павла он изумлял, как фокусник, как чародей, мастерством перевоплощения. Он моментально становился иным человеком, у него, как по заказу, дрожали руки, текли слезы. Как? А артиста удивляли вопросы Павла, его наблюдательность. Он редко встречал оперных певцов, расположенных к этому. Обычно певец, да еще оперный тенор, беспокоился только о звучании голоса. Вся его актерская работа в том, чтобы на концерте положить руки на рояль, а в спектакле выйти на авансцену. А этот студент хотел быть Германом. Он жаждал в себе это вырастить. Сакловеров прозвал Павла "чудным парнем" и... стал заниматься с ним.

И дело пошло! Его собственная эмоциональная, взрывчатая природа отзывалась на музыку жестом, пластикой, мимикой. Он шел за драматургией Чайковского - и рождался Герман: разрывающийся между жизнью и влечением к фантасмагориям, влекомый к гибели. Несчастный Герман.

Так шла работа над "Пиковой", когда подошло время ехать в Одессу. Вот он, прекрасный приморский город, вот он, великолепный Одесский оперный.

...Случилось, что никаких сценических репетиций у дебютанта не было. В первый раз на сцену он вышел прямо на спектакле. Ему принесли костюм, он каким-то образом положил грим, хотя ни разу в жизни еще этого не делал. Собрался, сосредоточился и, думая только о Германе, встал в кулисах. Приготовился слушать интродукцию.

Музыка полилась, и вдруг он почувствовал, как она отдается в нем дрожью, как его всего охватывает пульсация музыкального ритма. Это не был страх новичка перед выходом на сцену. Это было начало творческой работы. То сверхнапряжение, которое ощущает каждый артист, включаясь в магию спектакля. Он уже был Германом, глубоко спрятавшим свои страсти, мрачным, мучительно взволнованным, отчаянно напряженным, когда вошел на сцену под луч прожектора. Он услышал первую реплику: "Скажи мне, Герман, что с тобою?" И тут же увидел зал: роскошное великолепие, золото, лица, заполнившие все пространство, вплоть до колосников. В глаза били прожектора, стало страшно жарко. Он чуть было не отвлекся, чуть не растерял в себе своего Германа. Но тот стремительный коловорот, в который его захватила музыка, уже не отпускал. Не было зала, не было замерших лиц. Был Летний сад, прогуливающаяся публика. Был мрачный, бедный, страстный офицер, ответивший взволнованно и скупо:

- Со мною?... Ничего...

- Ты болен?

- Нет, я здоров...

Потом всякий раз, выходя в спектаклях, которые были по-настоящему прожиты, спеты и продуманы, он в первую минуту чувствовал ту дрожь сверхнапряжения, ту пульсацию музыки в себе, которую ощутил в этот первый раз. Именно тогда, впервые участвуя в настоящем спектакле, он окончательно поверил, что ушел с края пропасти. Может и будет оперным артистом.

Потом бывали разные спектакли и концерты. Бывало, очень хвалили, бывали шумные овации и лестные отзывы профессионалов самого высокого уровня. Уж как обласкал его в Москве осенью 1986 года сам Борис Александрович Покровский, какие добрые слова и радужные перспективы предрекал! Уж как лестно было, когда известный оперный режиссер Исидор Аркадьевич Зак сказал, послушав в его исполнении сверхсложную арию Калафа: "Павел, у Вас истинный тристановский тенор, мужской и юный, сильный и легкий. Приезжайте к нам в Новосибирск петь "Тристана и Изольду" Вагнера"... Все лестно. Но внутренне он знает: только если есть предельное напряжение в начале спектакля, если есть жар, спектакль пойдет и получится. Магия театра состоится, а ею он дорожит бесконечно. Это его образа, его лампада. На всю жизнь. Он иногда бормочет после спектакля стихи очень неоперного поэта Владимира Высоцкого:

Я весь в поту, 
Доступен всем глазам, 
Я приступил к привычной процедуре. 
Я к авансцене встал, как к образам, 
Нет-нет, сегодня - точно к амбразуре...

Без этого мучительного и сладостного, пленительного и тяжкого пребывания на сцене нет жизни у артиста. А Павел Татаров именно Артист.